Огнедева. Аскольдова невеста - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 8

— Почему она здесь? — С трудом оторвав взгляд от клюки, Дивляна подняла глаза на Милоумиху. — И кто это? — Она кивнула на неподвижного мужчину.

— Это из-за него. — Милоумиха тоже кивнула. — К нему бабкина клюка и пришла.

— Кто это? Он ваш? — полуутвердительно произнесла Дивляна. С одной стороны, из своих никто в выморочной избе жить не мог, но с другой, чужих сюда вообще не пустили бы.

— Не так чтобы наш… Но и не чужой. Родич он дальний. Синеличам и бабке. Это Ольгимонт Минтаров сын, а мать его — княгиня Колпита, князя Громши старшая жена.

Дивляна опешила, едва веря ушам. Это — сын княгини смолян? Или князя Громши? Она еще плохо разбиралась в родственных связях местных кривичских правителей, но все же застать княжеского сына в запечье какого-то села никак не ожидала.

«Белотуру следует об этом знать!» — было первое, о чем она подумала. Но перед этим следовало все выяснить самой, и она приступила к подробным расспросам. Милоумиха сперва отвечала неохотно, опасаясь, что сами разговоры о таких вещах навлекут на род зло, но уверенный вид Дивляны скоро побудил ее к откровенности, и она пустилась в объяснения с все большей охотой, стремясь и надеясь переложить ответственность на кого-то другого. А кто подошел бы для этого лучше, чем Солнечная Дева?

Молодой князь Ольгимонт был сыном княгиня Колпиты от ее первого мужа, по имени Минтар. Тот происходил из коренной голядской знати, правившей в этих краях еще до того, как здесь появились первые насельники словенского языка. Сперва словены сами платили голяди дань за право жить на ее землях, но их становилось все больше, собственная словенская знать окрепла и понемногу начала подчинять себе и саму голядь. Оба племени жили довольно мирно, смешиваясь в одних и тех же поселениях, но князья кривичей и голяди, случалось, сражались между собой за право взимать дань с этих смешанных родов. Последний спор такого рода в верховьях Ловати произошел более двадцати лет назад. Смолянский князь Удача, родом с верхнего Днепра, победил князя Минтара, взял в плен его молодую жену с маленьким ребенком и отдал своему сыну, княжичу Громолюду. Вся голядь и кривичи с верховьев Ловати перешли под руку Удачи, а после его смерти — Громолюда. Ольгимонт Минтарович, не помнивший родного отца, вырос как сын Громолюда и считался его наследником, что приветствовали и кривичи, и смоляне, и голядь. А пока князь Громша был жив и крепок, сын возглавлял его дружину.

Сюда он приехал сразу после смерти бабки Кручинихи, но с этой смертью его приезд никак не был связан. Не все голядские роды признали власть Громолюда, и иные из них сопротивлялись до сих пор. Особенно выделялся род старого Тарвила — древний, знатный и многочисленный. Он принадлежал к так называемой «сторонней», иначе «дикой голяди». Жила-то «дикая голядь» не хуже прочих и невыделанных шкур не носила, строила избы с печами-каменками, разводила скот, пахала пашни и сеяла жито, ковала железо и отливала бронзу, но при том крепко держалась своего языка, обычаев и сторонилась чужаков. Иные из этих родов жили в городках, за крепкими частоколами на валах, которые их предки возвели несколько веков назад для защиты от словенских пришельцев. Не желая родниться со словенами, которые все плотнее окружали своими весями их угодья, женихи «дикой голяди» бывали вынуждены ездить за невестами своей крови очень далеко, но тех из своих, кто смешал кровь со словенской, презирали и ненавидели еще сильнее, чем самих словен.

В последние годы родичи Тарвила, собрав под свою руку еще несколько родов «дикой голяди», не раз устраивали набег за ближайший волок между Ловатью и озером Узмень. Объявив эту землю своими наследственными угодьями, они требовали с торговых гостей право за проезд, силой брали дань с местных жителей, а если кто сопротивлялся — жгли дома, захватывали скот и товары, истребляли и уводили в плен людей. Последний такой случай был только этим летом, и потому князь Громолюд приказал сыну собрать дружину и пресечь разбой.

Молодой князь Ольгимонт с дружиной из тридцати отроков приехал в Межу, чтобы предотвратить новый набег и грабеж, если появятся торговые гости с севера. И успел почти сразу после похорон Кручинихи. Кручиниха находилась с князем Минтаром в отдаленном родстве, и из уважения к кровной родне Ольгимонта пустили в село переночевать и угостили поминальными пирогами. И в первую же ночь горько пожалели об этом! Среди ночи Ольгимонт поднялся, схватил хозяйскую козу, которую на ночь загоняли в избу, свернул ей шею, прокусил горло, стал разбрызгивать кровь и внутренности из разорванного брюха по избе! Хозяева, разумеется, проснулись от шума и с воплями кинулись прочь. Соседи и родичи, сбежавшись со всех сторон в одном исподнем, запалили огни, вооружились кто чем, но и мужчины, взглянув на молодого князя, чуть не бросились бежать — так жуток он был, весь залитый кровью, с дико выпученными глазами и оскаленными зубами.

— Мяса! Крови! Мы голодны, голодны! — ревел он диким голосом, все время разным — то глухим и низким, то высоким и тонким, будто в него вселился разом десяток синцов да игрецов. — Покормите нас! Покормите! Это наша еда! Отдайте! А не то мы сами возьмем! Сами возьмем!

Наконец Невида угостил его длинной и тяжелой дубиной по голове и князь Ольгимонт рухнул без чувств. Его могли бы убить на месте, но не решились — как ни были все потрясены и напуганы, поначалу страх удержал, а потом хватило ума сообразить: молодым князем завладели духи и, если убить его, они бросят мертвое тело и найдут себе новую жертву. Поэтому гостя наскоро обмыли от крови, связали и оставили в заброшенной избе.

А утром обнаружили, что знаменитая бабкина клюка лежит возле него. Как она туда попала — никто не знал. Уж, наверное, ни у кого не хватило бы смелости ее сюда нести, а значит, сами беспризорные духи перенесли свое вместилище!

Рассвет Межа встретила в ужасе и растерянности. Хорошо, что буйному князю попалась под руку коза, — а ведь мог и человек оказаться. Хозяевам совершенно не хотелось оставлять у себя одержимого злыми духами, но страшно было подумать, что будет, когда обо всем узнают князь и княгиня, — их, Кореничей и Синеличей, обвинят в том, что они навели жуткую порчу на их наследника, извели, погубили! И будут почти правы — ведь от них, Кореничей, от покойной Кручинихи пришла к нему такая напасть. Известно, что снять порчу может только тот, кто ее навел, но если порча явилась от Кручинихи, а та мертва — как же теперь быть? Кто поможет?

Дружина самого Ольгимонта, обо всем узнав, впала в не меньший ужас. А он так и не вернулся в чувство — лежал, его била лихорадка, иногда он выкрикивал что-то бессвязное — и каждый раз другим голосом. На ночь его остались сторожить трое сильных мужчин из дружины — и снова в полночь он поднялся и набросился на своего ближайшего товарища, не узнавая того, и попытался перегрызть горло. Пришлось снова оглушить и связать князя.

Никто не знал, что делать. Везти его в таком состоянии домой было страшно. Посовещавшись, женщины придумали достать сон-травы из запасов Кручинихи, сделали отвар и напоили им князя, а также положили сон-траву ему в изголовье. Буйствовать он перестал, но и на третью ночь его связали. Днем его удалось накормить, напоить, умыть, он смог подняться и выйти во двор, ведомый под руки, но явно не понимал, где он и что с ним, будто спал с открытыми глазами. Его отроки поначалу боялись даже сообщить родителям, опасаясь обвинения, что не уберегли молодого князя, но теперь делать было нечего. Сушина, оставшийся старшим в дружине, решил сегодня послать гонца к княгине. Если кто и сумеет изгнать духов, то разве что мать Ольгимонта, наследница мудрости древних жриц и колдуний голядского племени.

Трое товарищей, стороживших его в эту ночь, уже ушли отдыхать — дружина Ольгимонта устроила стан поодаль от села. Днем с ним сидела одна из женщин, всегда готовая позвать на помощь.

— И мы так себе рассуждаем, — окончила длинный и пугающий рассказ Милоумиха, — видно, духи-то бабкины не всякого себе хозяина хотят. Никому из наших ее клюка в руки не давалась, сама уходила. А к князю молодому пришла! Стало быть, выбрали его духи.