Спокойствие не восстановлено - Куликов Геомар Георгиевич - Страница 29

– К бунту, неповиновению властям… – сказал один из молодых людей. – К чему еще?

Очень скоро пришло тревожное известие: бунт в самом Спасском уезде. Вышли из повиновения крестьяне одного из крупнейших помещиков – Мусина-Пушкина.

Никакая сила не могла удержать Викентия дома. Одевшись в простонародное платье, не то приказчиков, не то мастеровых, Викентий с Гошкой отправились пешком, благо расстояние невелико, в село Бездна, где разворачивались основные события.

Повстречался знакомый Викентию управляющий имением здешней помещицы Александры Петровны Ермиловой. Появление в здешних местах и маскарад не одобрил:

– Напрасно изволите сюда.

– Отчего?

– Бунт. Форменная пугачевщина.

– Неужто?

– Поверьте. Приехал вечером в Кокрять, имение помещика Наумова. Возле конторы – толпа, шум, гам, толкотня. Знаете ли, какое-то зверское ухарство на лицах. Спрашиваю: в чем дело? Объясняют: сходка о том, как делить барскую рожь и как молотить барскую кладь. А разговоры вокруг: резать, вешать, рубить дворян топорами. Ужас. Волосы дыбом встают! А все отчего? В Бездне какой-то старовер Антон Петров в «Положении» будто бы доискался истинной воли, которую до него, хоть и видели, но никто понять не мог. В «Положении», где напечатан образец уставной грамоты, написано: дворовых – «00», крестьян – «00», земли – «00» и тому подобное. Вот эти-то нули Антон Петров и растолковал как истинную волю. Как вам это понравится? И вот теперь, глядя на нулики, он читает без запинки: «Помещику земли – горы да долы, овраги да дороги, и песок да камыш, лесу им ни прута. Переступит он шаг со своей земли – гони добрым словом, не послушался – секи ему голову, получишь от царя награду». Мало того, объявляет, что свободны, дескать, мол, уже два года: с десятой ревизии и за утайку воли с помещиков надо взыскать… Каково, а? Не обессудьте, спешу. Трогай, Сидор!

Чем ближе к Бездне, тем более народу. В самом селе многотысячное скопище крестьян. Толкутся, сидят, едят, пьют, разговаривают, спорят, иногда друг друга за грудки хватают.

– Вот, – заметил Викентий, – оттого войска и жандармы. Кажись, спичку брось – бей, мол, помещиков, – полыхнет всероссийским пожаром новая пугачевщина. Ее и боятся царь и его правительство, и более всего помещики. Интересно бы поговорить с этим Антоном Петровым. Давай-ка попытаемся пробиться.

Дело оказалось мудреным. Изба была окружена плотной толпой и охранялась. Начальство никакое к Антону Петрову не допускали: он не велел. Викентий с Гошкой затесались в группу симбирских крестьян – слово за слово, будто свои, – и помаленьку все ближе к избе. Спрашивали местные:

– Откуда будете?

– Симбирские. Правду хотим знать про истинную чистую волю. Послушаем – другим расскажем. Не одним вам волею владеть, верно?

– Верно, – соглашались местные мужики. – Идите, православные, да не притомляйте Антона нашего, какую ночь не спит, все волю народу читает…

– Да уж не сомневайтесь. Не без понятия. Нам главное что? Волю послушать, а там и пойдем. Нас дома незнамо как ждут.

Викентий с Гошкой вместе с симбирскими мужиками протиснулись в избу. Там крестьянин, лет тридцати, худой, бледный, видать, и вправду не спавший много ночей, воздев лихорадочные, запавшие очи горе, скороговоркой бормотал:

– Станут вас стращать войском, не бойтесь, никто не смеет бить народ без царского приказа. А если дворяне подкупят и будут в вас стрелять, то и вы рубите топорами тех царских ослушников!

Мужики слушали Антона Петрова внимательно, с верой. Викентий и Гошка – со смешанным чувством жалости и страха.

– Что из этого всего получится? – спросил Гошка, когда они выбрались из избы и толпы, окружавшей ее.

– Ровно ничего хорошего. Они верят в миф, ими самими порожденный, будто царь дал желанную полную волю, а дворяне ее скрывают. Понимаешь, они бунтуют не против царя, а за него, против помещиков и свои действия считают вполне законными. А ведь на самом деле царь подписал именно такую волю и никакой другой нет и не будет. И бунт против этой воли – бунт не только против помещиков, но и против царя, его правительства, его законодательства со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Ночь с 9 на 10 апреля провели без сна. Ходили от одной группы к другой. Грелись у костров. Слушали разговоры.

В Бездне происходило беспрерывное движение. Одни приходили, другие уезжали.

Утром в толпе вдруг мелькнула студенческая фуражка.

– Глядите! – воскликнул Гошка. – Никак, кто из наших?

Протолкались, верно – свои: студенты – казанец Клаус и другой, которого Гошка не знал, по фамилии Аристов. Обрадовались друг другу.

– Какими судьбами?

– Обретаемся у моих родителей. Пришлось срочно исчезнуть. А вы?

– Посланы на события.

Толпа колыхнулась. Раздались возгласы:

– Едут! Едут!

На дороге появились всадники в военной форме. Среди них – генерал.

– Кто бы это мог быть?

Генерал и сопровождающие его лица скрылись в конторе, откуда вскоре вышел уездный земский исправник Шишкин.

– Многоуважаемого Ростислава Васильевича Шишкина мужики уже гоняли из села, – пояснил Викентий Клаусу. – Зол он сейчас как черт. С одной стороны, как говорится, подмога, с другой – свидетельство его собственной беспомощности. Не сумел справиться своими силами.

– Мужики! – зычно прокричал исправник. – По повелению государя императора, к вам приехал флигель-адъютант генерал-майор граф Апраксин. Он разъяснит все, касающееся ваших новых отношений с помещиками. Граф велит всем идти к конторе.

В толпе возникло было движение. Но мужик в переднем ряду крикнул:

– Не пойдем! Пусть сам идет сюда!

Его поддержали многие голоса. Раздалось сначала вразнобой, потом дружнее:

– Воля! Воля!

Что говорил исправник, разобрать было уже невозможно. Все заглушало, перекрывало многотысячное:

– Воля! Воля!

Разъяренный исправник ушел в контору, и его через некоторое время сменил уездный предводитель дворянства. Но и усилия Вадима Владимировича Молостовова остались тщетными. На угрозу, что, дескать, мол, адъютант государя граф Апраксин будет ждать их еще полчаса и, если они не одумаются, то примет строгие меры к обузданию их непослушания, мужики ответили еще более грозным:

– Воля! Воля! Воля!

Граф ждал не полчаса – более часа и вынужден был, что называется, несолоно хлебавши убраться со своим сопровождением по той же дороге.

Мужики остались довольны таким исходом дела.

– Похоже, и впрямь не настоящий генерал…

– Я ж говорил, никакой это не царский адъютант, а помещик наш переодетый. Оттого и сам не шел, боялся – узнают, а звал к себе!

Следующий день, одиннадцатого апреля, был зенитом славы и силы Антона Петрова. Всем показалось: действительно отступают помещики и подкупленные ими власти. Прав Антон. Стоит проявить терпение и настойчивость, и придут известия от царя о дарованной им чистой воле.

Глядя на эту многотысячную толпу крестьян, Клаус с горечью и восхищением говорил:

– Вы только поглядите, какая мощь! И увы, какие ужасающие темнота и наивность. Если внести в эту массу сознание подлинной цели борьбы, организовать ее, повести за собой, она сметет все преграды на своем пути!

Крестьяне все прибывали и прибывали в Бездну. К Антону Петрову их не допускали, говорили:

– Занят. Письма пишет царю Александру Николаевичу. И от его императорского величества получает. Скоро освободит тридцать четыре губернии.

А над селом уже неотвратимо сгущались черные тучи. Тысячи крестьян вышли из повиновения – с этим, знаете ли, не шутят! Генерал Апраксин, посланец царя, исполняя службу, вызвал солдат. Этим и объяснялось, увы, затишье в Бездне 11 апреля 1861 года.

На другое утро генерал-майор свиты его величества граф Апраксин во главе двухсот с лишком солдат вступил в селение.

Толпа, в которой находились студенты и Гошка, завидев солдат, встревоженно колыхнулась. Этого, как видно, не ожидали. Впрочем, тут же послышались успокоительные голоса: