Огнедева - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 61

Она боялась называть имя своего деда, но прямо отказать в ответе жрице Перыни не смела. Да и лгать особого смысла не было — родовые знаки вышиты на подоле рубахи, и жрица-ведунья сразу поймет, что к чему.

— Витонега! — Добролюта подняла брови. — Вот где привелось родню найти!

— Родню?

— Витонегова матушка, Доброчеста Гостивитовна, была сестрой моей бабки Благочесты, младшей Гостивитовой дочери. Бабка твоя — моей бабки сестра, а ты мне сестра троюродная. Да ты совсем плоха, родная моя, себя не помнишь. — Добролюта опять положила руку ей на лоб и покачала головой. — Как же занесло тебя сюда, в такую даль от рода, да еще больную! Простыла?

— Простыла… На реке продуло…

— Где же твои все?

— В Ладоге…

— А эти кто? — Добролюта оглянулась.

Дивляна с трудом повернула голову и проследила за ее взглядом, брошенным на Невера и Загора. Оба парня стояли рядом и вид имели недоуменный и растерянный — им велели охранять невесту княжича, но не могли же они драться с женщиной, жрицей высокого посвящения. В глубине души они даже радовались появлению Добролюты и трех ее товарок, собиравших возле реки порез-траву. Видя, что Дивляне снова плохо, оба парня отчаянно боялись, как бы она не умерла у них на руках, но что делать и чем помочь, не знали.

Три незнакомых женщины сидели на земле, отдыхая среди охапок порез-травы: две были тоже средних лет, одна — старуха в черной поневе в крупную клетку. Белые соцветия источали резкий запах, заполнивший всю поляну. Свою добычу травницы заворачивали в полотно, точно так же, как это делали ладожские женщины.

— А эти… из Плескова, — сбивчиво ответила Дивляна, не зная, что говорить. — Это жениха моего товарищи… А сам он в Словенск поехал, к сестре…

— Чего же тебя с собой не взял? — Добролюта смекнула, что парень и девушка из разных родов, которые путешествуют вместе в недолгом времени после Купалы, могут быть только женихом и невестой, соединившимися вопреки воле родителей. — Или боится родичам на глаза показать?

— Ну… — Дивляна опустила веки и замерла. Голова была очень тяжелой, разговор давался с трудом.

— Вот что! — Добролюта решительно встала. — Вы, ребята, поднимайте девушку, а ты, Тишанка, приведи-ка челн сюда поближе. Заберем ее к себе. И родню мою не годится в лесу бросать, да и лечить ее надо. Тут пропадет, застудится еще хуже, чем есть.

Невер с Загором переглянулись, но возражать не стали. Дивляна очень нуждалась в помощи и лечении, да и спорить со жрицами они не смели. Загор, как более сильный, поднял девушку на руки и вслед за женщинами пошел к берегу. Там неподалеку стояли три челна, на которых те приплыли, и в один из них, самый большой, Добролюта велела положить Дивляну. Не забыв и собранные травы, все разместились и поплыли вдоль берега к устью Волхова, вытекавшего из Ильмерь-озера неподалеку отсюда.

В святилище Перыни Дивляна была один раз, во время той самой свадьбы. Новобрачные отправились сюда за благословением, и тогда здесь на всех жертвенниках и во рву пылали огни, толпилось множество народа, жрицы ходили в нарядных срядах, одна, помнится, даже с медвежьей личиной и в медвежьей шкуре… Но никого из служительниц Перыни Дивляна не запомнила — уже тогда она больше оглядывалась на Вольгу. Если бы ее мысли не были заняты им, она непременно обратила бы внимание на этих женщин, тем более что они в родстве. Но отношения между словенскими и ладожскими потомками старого князя Гостивита, с равными правами претендующими на его наследие, были прохладными, и до той свадьбы Дивляна никого из Вышеславовой семьи даже в лицо не знала. Но и сейчас она не могла как следует разглядеть Добролюту, приходившуюся ей на самом деле не троюродной сестрой, а троюродной теткой, — голова болела, веки были тяжелыми, свет резал глаза. Часто нападали приступы кашля, от которого болело в груди и сердце колотилось так, будто сейчас лопнет. Добролюта, сама орудующая веслом, посматривала на нее с тревогой и бормотала что-то успокаивающее.

Плыли в ту же сторону — вверх по Волхову, в сторону Ильмеря. Не доезжая до устья совсем немного, меньше версты, увидели Словенск, а в полутысяче шагов от него — святилище Перынь. Остатков сознания Дивляны еще хватило, чтобы обеспокоиться: не стоило бы ей показываться в такой близи от Вышеславовых владений! Здесь ее видели и могут узнать! Но она была слишком слаба, чтобы возражать. Помощь и уход ей жизненно необходимы, она лежит на дне челнока, может, никто ее и не увидит.

Челны прошли мимо Словенска — обширного поселения, вытянувшегося вдоль мелкой речки Прость; Добролюта и другая женщина махали кому-то на берегу, видимо отвечая на приветствия. Потом пристали к берегу; Загор, снова подняв Дивляну, понес ее куда-то. Очнулась она уже у него на руках; в челне она не то заснула, не то впала в забытье и теперь не знала даже, долго ли плыли. Девушка помнила, что само святилище расположено не очень далеко от берега, и действительно, ее довольно быстро принесли в какую-то избу и уложили на лавку. Это было жилище перынских жриц, состоящее из нескольких избушек, расположенных у подножия холма.

Здесь, по преданиям, еще до прихода на Ильмерь Словена с его родом поклонялись богам чудины. Возвышающийся над довольно ровной местностью холм, который во время половодья превращался в остров, находился на перекрестке трех стихий: земли, воды и воздуха — и, не принадлежа ни одному из миров, тем самым мог служить местом их встречи. Вслед за чудинами словены почитали Волхов-батюшку, который являлся им в образе огромного ящера. Но Ящеру-Волхову святилищ не ставили и идолов в его честь не вырезали — зачем, когда сам он, большая могучая река, находился здесь же, был доступен для взоров, принимал жертвы и одаривал в ответ? В святилище служили богам земли — самой Матери Сырой Земле, которую здесь называли именем Перынь и считали матерью громовержца Перуна. Идол Перыни стоял посередине площадки главного святилища, располагавшегося на вершине холма. Его окружал широкий ров, в котором было сделано восемь углублений, похожих на лепестки. Вместе они образовывали восьмиконечный крест-цветок — древний знак единения двух начал, мужского и женского, земли и воды, а еще плода-зародыша. В углублениях лепестков во время праздников зажигали священные огни, призванные очистить место принесения жертв и отделить небесное пространство от земного, и эти огни были хорошо видны и с Волхова, и с Ильмеря. С той стороны, что смотрела на Волхов, священный огонь поддерживался всегда. Перед идолом был округлый жертвенник, сложенный из камней, а по сторонам от главного жертвенника располагались жертвенники Лады и Лели-Огнедевы.

Жрицы жили в Перыни постоянно только в теплую половину года, когда богини земли не спят, а на зиму женщины возвращались в свои роды, к семьям. Обычно в святилище трех богинь насчитывалось девять жриц, но сейчас было только восемь: с тех пор как умерла старая ворожея бабка Божила, подходящей замены ей пока не нашлось. Мечебора, женщина средних лет, невысокая, слегка полноватая, происходила из знатного рода с Ярилиной горы — поселения, что на речке Варяжке, неподалеку отсюда. Небольшой городок там построили с полсотни лет назад варяги, а после их изгнания заняли предки Мечеборы. Из их рода происходило немало умелых мастеров и мудрых волхвов, которые, по родовым преданиям, принесли священные знания с далекой реки Дунай. Мечебора вышла замуж в Словенск и на зиму возвращалась жить туда, а летом обитала в Перыни.

За травами с Добролютой она не пошла. В святилище они в это утро оставались втроем: она, волхва Боровита и Томилица, молоденькая девушка, наделенная дивным даром видеть вещие сны. Вдвоем с Томилицей Мечебора в это утро принялась наводить порядок. В Купалу и последующую неделю в Перынь несли множество даров — венки, пищу в горшочках, караваи, завернутые в вышитые рушники, и по узорам вышивки знающая жрица сразу могла сказать, от которого из окрестных родов этот дар, сколько в нем людей, мужчин, женщин и детей, а также то, о чем просят богинь. Впрочем, тут большого разнообразия не было: все хотят здоровья родичам, обильного урожая, хорошего улова, рождения многочисленного потомства, счастья и радости.