Огнедева - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 14

— Лучше у костра ложитесь, замерзнете в шатрах! — уговаривал женщин Войнята.

— Я буду у костра! — тут же согласился Витошка.

— И я! — вслед за ним закричала Велеська.

Дивляна и Яромила все-таки легли в шатре: какая-никакая, а крыша. Хвалинка устроилась между ними, на самом теплом месте, и все причитала шепотом: а ну как в это самое время ее муж, может быть, сражается с русью и его убива-а-а-ю-у-ут! Дивляна тоже долго не спала, ворочалась на жесткой кошме, пытаясь найти положение, чтобы ничего не давило в бок. В сумерках шатер поставили так неудачно, что ноги у них оказались выше головы: заснуть не получалось, пока Дивляна наконец не переворошила на ощупь пожитки, сделав изголовье повыше. На душе у нее тоже было смутно. Что там сейчас, в Ладоге? Как отец с дружиной, как мать и Никаня?

— Небось уже родился кто-то, — шепнула Яромила, и Дивляна отметила про себя, что они с сестрой опять думают об одном и том же. — Хоть знать бы, мальчик или девочка.

— А если девочка, то как назовут, как ты думаешь?

— Радогневой назовут, что тут думать? Это же будет первая девочка, что у нас в доме родится, с тех пор как бабка померла.

— А если мальчик?

— Может, Добромер… Или Благолюб, если считать, кто последним помер. Не знаю, там как отец решит.

Перебирая имена дедов и прадедов, которых только что поминали на Родонице, Дивляна задремала, но по-настоящему поспать не удалось. От ночного холода лицо леденело, и приходилось натягивать на голову кожух. Едва увидев, что за пологом шатра забрезжило, и услышав, как кто-то возле костра стучит топором по дереву, Дивляна тут же завозилась, выбираясь из-под одеял и овчин: казалось, что на свету теплее!

Умываться ледяной водой никто не захотел, быстро сварили кашу и снова тронулись в путь. Но проехали немного, потому что Гладыш, парнишка из Хотонеговой челяди, приложив ладонь ко лбу и вглядевшись вперед, вдруг воскликнул, обернувшись к Войняте:

— Вроде едет кто-то!

— Кто? — Войнята подошел ближе. — Я не вижу.

— Да вон, по реке навстречу.

— По реке?

— Лодьи, четыре вижу… пять…

— Что там? — К ним приблизилась Дивляна. — Ой, я вижу лодьи! Кто же это?

— А это Творинеговы до Дубовика раньше нас добрались, и дед Хотимыч воев уже собрал!

— Уж больно быстро они снарядились! — не поверил стрый Войнята.

— Да и маловато больно, — подхватила Вздора, прикрывая рукой глаза от солнца. — Да парни, вишь, все молодые, будто не воевать, а жениться едут!

Она была права: в двух лодьях сидели с два десятка молодых парней, но никакого товара, кроме обычных припасов и большого котла, с ними не было. Для ополчения одних даже Вельсов их было маловато: Вельсы обслуживали пороги, помогая торговым гостям переправлять товары и лодьи, и в иное лето зарабатывали достаточно, поэтому в городке жило немало людей.

— Спросить, что ли? — предложил Селяня, пятнадцатилетний Хотонегов сын. Для будущей битвы отец оставил с собой двоих старших, а Селяню, посчитав слишком молодым, отослал с женщинами. Надо сказать, что парень не страдал из-за этого и не дулся, что-де его держат за маленького, а усердно старался заботиться о женщинах и приносить пользу, чем доказал, что и в самом деле уже взрослый. — Э, стрыюшко, а ведь я вон того парня уже видел!

И он показал на кого-то в передней лодье. Спуститься здесь к воде было бы нелегко, но поверх ивовых и ольховых зарослей на склоне людей в лодьях было видно довольно хорошо.

Рядом ахнула Дивляна, а одновременно с ней и Яромила воскликнула:

— Да и я его знаю! Это же Вольга, плесковский княжич!

Все разом загомонили, замахали руками плывущим; те махали в ответ, поднимая головы.

— Ты ли это, Волегость Судиславич? — крикнул Войнята, прищурившись.

— Это я, Волегость, сын Судислава плесковского! — подтвердил снизу знакомый голос. — А здесь кто?

— Тут я, Воинег Витонегов сын, из Ладоги. Здоров будь, Волегость Судиславич! Куда направляешься? Или уже прослышал о нашей беде?

— О какой беде?

Лодьи подошли к берегу и остановились; гребцы придерживались за ветки низко растущих кустов.

— Русь идет из Нево-озера! Не то пять, не то четыре корабля, говорят. Вал-город разграбили-разорили, воеводу Хранимира убили самого! Прямо в самую Родоницу. Домагость войско собирает, а баб с ребятишками и челядью в Дубовик к родне нашей послал.

— И… Домагостевы домочадцы с тобой?

— Здесь они — дочери его да сын меньшой. У меня все цело, сколько мне дали, столько и веду. Да еще всякое бабье прицепилось, вот и бредем помаленьку.

Взгляд Вольги скользнул по фигурам, стоящим на вершине обрыва среди кустов. Белые рубашки, серые некрашеные свитки, женские сороки, белесые головки ребятни… И — две головы с девичьими косами, рыжие, золотистые, два миловидных лица, одно из которых жило в его мыслях и мечтах, сияя, будто солнце.

Прижав руку к бьющемуся сердцу, Дивляна стояла молча, не в силах заговорить, хотя сказать ей хотелось так много! С Вольгой, единственным сыном плесковского князя Судислава, она впервые встретилась прошлой осенью, в Словенске, на свадьбе, где словенский старейшина Вышеслав женил своего сына Прибыслава. С тех пор Вольга уже полгода как заполнял собой мысли, сердце и воображение Дивляны. Род Домагостя состоял с Вышеславом в отдаленном родстве, а Вольга приехал в качестве брата невесты — княжны Любозваны. За несколько дней свадебных гуляний Вольга и Дивляна, пожалуй, и пары слов не сказали друг другу, — но везде и всюду она искала его глазами и почти всегда встречала ответный взгляд. Особенно волновало ее одно воспоминание: как-то Вольга в разговоре с ее братом Горденей шутливо жаловался, что в Плескове нет хороших невест, придется на Волхов ехать. Горденя отвечал, что-де невест у нас много уродилось, знай выбирай; а Вольга тогда обещал, что, как придет срок ему жениться, непременно приедет в Ладогу за невестой. И со значением смотрел при этом на нее, Дивляну. Или ей только казалось?

Но с тех пор как она вернулась с Прибыславовой свадьбы домой, в ней что-то изменилось. Девочки начинают мечтать о собственной свадьбе едва ли не с той поры, как уразумеют, что это такое. Мечтают с семилетнего возраста, когда начинают обучаться рукоделию, чтобы шить будущее приданое; мечтают в долгие зимние вечера, когда вместе с подругами занимаются прядением, ткачеством, шитьем, вязанием, вышиванием и под протяжные заклинательные песни вплетают в ткань охранительную и жизнетворную ворожбу на счастье всей будущей жизни подобно тому, как это делает сама Мать Макошь, спрядающая людские судьбы. И Дивляна, как всякая девица, за прялкой и ткацким станом думала о женихе, но раньше его образ рисовался ей очень расплывчато: просто некто в праздничной рубахе, как необходимая часть свадебных обрядов, — ведь без жениха-то ничего не выйдет. Все изменилось с тех пор, как она повстречала Вольгу. Среднего роста, сильный и крепкий, загорелый, с темно-русыми волосами и густыми черными бровями, из-под которых серо-голубые глаза сияли яркими звездами, веселый, разговорчивый, удалой, отважный, всегда готовый и спеть, и сплясать, и побороться, он был вожаком плесковских парней не просто потому, что княжий сын, а потому, что и вправду не было ему соперников. Все, за что брался Вольга, он делал от всей души: если дрался, то до полного торжества над соперником, если плясал, то до изнеможения, если пил на пиру — то до того, что не уйти своими ногами. Стоило ей теперь подумать о женихе, как именно он, словно наяву, вставал у нее перед глазами. Она видела его взгляд, его улыбку, задорную и многозначительную. Это и был настоящий жених, а остальные так, не женихи, а банные затычки! Даже странным казалось, что девки влюбляются в каких-то других: на всем свете один Вольга в ее глазах стоил любви. Как о самом большом несбыточном счастье Дивляна мечтала о том, чтобы он и правда приехал в Ладогу на Купалу, когда выбирают невест. Увидеть его раньше она и не мечтала — не ближний край от Плескова до Ладоги ехать. И вдруг… Уж не сон ли это?