Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич - Страница 54

— Погадай, — сказал я.

— Я сейчас гадать не могу, — сказал Керим, смахивая сухие стебельки обратно в торбочку. — Потому что как же можно гадать, когда дороги Судьбы ветвятся, как тропинки в степи, царевич сам видит. Выпьет Лучезарный угли в кавойе, или, может быть, не выпьет — а если не выпьет, то что станет делать? И не прикажет ли Лучезарный, может быть, своему лекарю сжечь корни Утешения Печени и Радости Селезенки — и потом не выпьет ли другие угли, которые сделает его лекарь? Вот когда дороги Судьбы немного сойдутся, тогда я и погадаю царевичу.

— Да, — сказал я. — Ты прав. Я подожду.

Керим собрал свое шаманское имущество и вышел, а я сидел и смотрел на чашку с кавойе. Нести ее Светочу Справедливости было глупо; не нести было подло. Совершенно недаром мне накануне приснилось, что возчик бьет хромого коня — Судьба разом захромала на обе ноги.

В конце концов, я взял чашку, накрыл ее крышечкой и направился в покои Лучезарного.

В зале для аудиенций меня встретил Сумрак, Возлюбленный Советник, ровесник отца, выглядящий изрядно моложе — подтянутый и тощий, с заостренным, как мордочка крысы, лицом, длинноносый. Борода у него росла плохо; жесткие усы топорщились над бритым подбородком.

— Мне необходимо срочно поговорить с Лучезарным, — сказал я. — Сообщи обо мне, почтенный Сумрак — и да будет на тебе милость Нут.

Он улыбнулся, обнажив крупные, сточенные временем передние зубы — еще больше напомнив умную чуткую крысу:

— Да разве я могу задерживать царевича? Разве прекрасный господин Непобедимый Ветер не знает, что его приказано пускать пред очи без доклада? Светоч Справедливости, со свойственной ему прозорливостью и мудростью, предположил, что царевич придет пожелать ему доброго вечера…

Я кивнул, в душе изрядно удивившись, а Сумрак отступил с дороги, прижимая костлявые руки к сердцу и сгибаясь пополам.

А ведь госпожа Алмаз намекнула на аудиенции, что Сумрак был против моего возвращения, подумал я, идя через анфиладу покоев. И против еще чего-то — возможно, моего титула наследника Гранатового Венца. Любопытно, отчего же он не попытался меня задержать?

У меня нет таланта интригана. Какая жалость. При дворе это важнее, чем талант полководца.

Двери в Розовый Зал, где пребывал Лучезарный, распахнулись, будто сами собой — тень выслуживается, подумал я, и тут же поправился: тень демонстрирует свое присутствие. Обозначает себя. Чтобы я не смел дергаться. Элегантно предупредили.

Отец полулежал на широкой тахте, прикрытой бледно-розовым шелком. Рядом с ним сидела очень юная наложница из Великих Песков, матово смуглая, утонченная и томная — Лучезарный поигрывал ее обнаженной грудью небрежно и бесстрастно, как четками. Евнух, тоже очень юный и очень смазливый, с болезненным девичьим личиком и перепуганными накрашенными глазами, шарахнулся от меня, прижался к стене и смотрел, как на явление из-за реки. Я грязно выбранился про себя и прикрыл глаза рукавом.

— Я спрашивал Возлюбленного Советника, можно ли мне посетить Лучезарного, — сказал я, полуотвернувшись и преклонив колено. — Он дал позволение от имени Лучезарного. Если Светоч Справедливости не позволял — я тут же покину покои. Я не смею смотреть на запретное.

— Я разрешил, — сказал отец, и я услышал шлепок по голому телу, писк и шелест плаща — девочку отослали прочь. Она и евнух покинули покои, не проходя мимо меня — через другую дверь, ведущую, как видно, на темную сторону. — Смотри, если хочешь.

Я поднял голову.

Лучезарный, кутаясь в широкий халат из бесценного темно-пурпурного бархата, разглядывал меня то ли изучающе, то ли недовольно. Я поклонился земно.

— Ну, — сказал отец с нажимом. — Что тебя привело, Ветер?

— Любовь к Лучезарному и беспокойство за него, — сказал я, еле проговаривая слова. Я отлично осознавал, как это звучало — то ли лицемерно, то ли угрожающе.

Отец жестко усмехнулся.

— Любовь? Вот как?

Я отпил из чашки и поставил ее на сердоликовый столик у ложа.

— Я опасаюсь за здоровье Светоча Справедливости, — сказал я, изо всех сил стараясь говорить погромче. — Мне кажется, что последнее время Лучезарный не так здоров, как его подданные желали бы всем сердцем. И мой лекарь по моему приказу изготовил напиток, укрепляющий…

И тут Лучезарный расхохотался. Он смеялся искренне и весело, хлопая себя по коленям, как в молодости — и я улыбнулся в ответ:

— Лучезарный доволен?

Отец закашлялся от смеха и с трудом успокоился, вытирая слезящиеся глаза. Сказал с улыбкой:

— Ветер, волчонок, житье в диких горах не пошло тебе на пользу. Неужели ты не понимаешь, как нелепо то, что ты сказал? Ты что же, надеешься, что я тебе поверю, дурачок?

— Зачем мне лгать? — сказал я. — Я — аманейе, Лучезарный знает, что мои зрение, слух и обоняние отличаются от тех, какими наделены люди. Я чувствую, что Светоч Справедливости…

— Замолчи! — приказал Лучезарный, негромко и недобро. — Не суетись. Я часто слышу подобные речи от твоих братцев, не привыкать стать… но в первый же день, прожитый тобой в доме твоих предков увидеть в своей спальне тебя, убеждающего меня выпить это — не чересчур ли?

— Что удивляет Лучезарного? — спросил я, действительно ошарашенный. — Я не видел его так долго, не меньше восьми лет, кажется… Странно ли, что я, встретившись со Светочем Справедливости, сразу заметил перемены в его здоровье?

— Но ты же не ожидал, что я помолодел? — хмыкнул отец.

— Да. И не ожидал, что тебе настолько нехорошо, — не выдержал я.

— И поэтому ты решил поторопить события? — спросил Лучезарный саркастически. — Я стар и болен, а ты молод, здоров и обзавелся потомством, так? Решил, что мне пора освободить для тебя трон?!

— Это не яд, — сказал я, прося у богов терпения. — Ты же видел, как я пил это.

— О, конечно! — в голосе отца прибавилось сарказма. — Это не яд, это одно из тех зелий, которые варят огнепоклонники — ведь твой шаман неверный? Это зелье убивает без ошибки — именно того, на кого нацелено. Я прав?

— Нет, — сказал я безнадежно. — Но это можно было и не говорить, верно?

Лучезарный снова захохотал.

— Разумеется! — воскликнул он, смеясь и кашляя. — Если это — лекарство для меня, то зачем это тебе, а? Какая тебе корысть? Это так глупо, что просто смешно! Иди, Ветер, иди. Иди, а то уморишь меня со смеху!

Я поднялся с колен и взял чашку. Он смотрел на меня — старик, живущий в вечном пещерном сумраке, старик с обвисшим лицом, с красными слезящимися глазами, с набухшими венами, с распухшими скрюченными пальцами, с седой щетиной на подбородке, воспаленном от накладной бороды… он устал за сегодняшний день, подумал я. Сначала на него надевали церемониальный наряд, рисовали лицо, клеили церемониальную бороду и укладывали церемониальную прическу — а все это время Сумрак, Орел и еще кто-то высказывали ему свои соображения обо мне. Потом была сама церемония, утомительное сидение на холодном камне, неподвижно, в неестественной позе; тяжелый разговор, решение… У него ломит спину, подумал я. Кости болят, колет печень, сердце бьется сильно и неровно. Интересно, различает ли он черты моего лица? Его глаза, белесая, студенистая муть вокруг зрачков…

— Я тебя люблю, государь, — вырвалось у меня совершенно некстати. — Я не могу забыть, как играл ножнами твоего кинжала, когда ты принимал послов… и как разбил флакон с маслом пачули, а ты смеялся, что в эту залу теперь долго не смогут зайти ни живые, ни мертвые… и как ты подарил мне ручного сокола…

Щеку Лучезарного дернула судорога.

— А ты тоньше, чем я думал, Ветер, — процедил он сквозь зубы. — Ну довольно. Убирайся отсюда. Не надейся, что тебе удастся меня провести. Я буду жить ровно столько, сколько позволит Нут.

Я поклонился.

— Светоч Справедливости прав, как всегда. Он будет жить ровно столько, сколько позволит Нут, — и подумал, что ни один провидец не сказал бы точнее.

Я уходил, чувствуя спиной его настороженный презрительный взгляд. Лучезарный до такой степени меня презирал, что даже не приказал своим теням следить за мной.