Расстаемся ненадолго - Кулаковский Алексей Николаевич - Страница 19

Жители поселка в самом деле встречались в лесу, – то семьями, то поодиночке.

– Откуда они знают, что будут налеты? – тихо спросил Андрей, когда Костя с Сашкой немного отстали.

– Да ниоткуда, – поспешно ответила Вера. – Пугают люди друг друга… Ну, и потом в двенадцать часов сводку передавали…

– Что там?

– Немцы уже возле Баранович…

– Правда?

– Правда.

– Не может быть!

– Я сама слышала.

Подошел Костя.

– Ты не знаешь, – будто продолжая начатый разговор, обратился Андрей к жене, – сегодня есть какой-нибудь поезд в сторону города?

Вера испуганно взглянула на него, но, поняв, в чем дело, ответила:

– В восемь часов вечера отправляется пригородный.

– Вот и хорошо! – обрадовался Костя.

За час до отхода поезда братья отправились на полустанок. В лесу стояла необычная тишина, и на тропинке, редко когда пустовавшей, тоже не было ни души. Казалось, даже птицы насторожились и притихли, а может, просто улетели из этих мест, где все еще пахнет пороховым дымом и людям угрожает опасность.

На полустанке тоже было пусто. Возле подъезда важно вышагивал одинокий голубь, выискивал крохи, оставленные пассажирами, а по перрону задумчиво прохаживался дежурный, очень молоденький милиционер, и к чему-то прислушивался. Касса была закрыта. Милиционер сказал, что поездов сегодня не будет. Постучали в окошко начальника станции и услышали тот же ответ.

Значит, ждать нечего. Братья присели на ступеньку крыльца, подумали, рассудили. Костя задымил папиросой.

– Двину по шпалам, – решительно сказал он. – Дойду до города, а там будет видно.

Андрей вынужден был согласиться, что иного выхода нет.

– Я провожу тебя, – с болью в душе сказал он.

– Не надо, Андрюша, – отказался Костя. – Натрудишь ногу, хуже будет. Тебе отдыхать нужно.

– Ничего, пройдусь!

И они пошли по железнодорожному полотну.

Шли долго, и если бы не надо было Косте спешить, шли бы, может, до темноты, а то и целую ночь… Никто им теперь не мог сказать, сами же не знали, – встретятся ли когда-нибудь или нет. Может, это была их последняя прогулка, последний братский разговор…

Железная дорога двумя натянутыми струнами пересекала большой сосновый бор. Вдруг откуда-то появилась тропинка, довольно широкая, хорошо утоптанная. Зажелтела, заметалась между сухими пеньками и пошла прямиком вдоль железной дороги. Андрей и Костя спустились на нее. Идти стало легче и приятнее: не нужно считать ногами шпалы. Прошли так больше километра – речушка. Поперек железнодорожной насыпи для нее проложена бетонная кладка. Журчит речушка светлыми кристальными струями, говорит что-то тихонько и так притягивает своей красотой, покоем, что как ни торопишься, а хоть на минуту остановишься возле нее.

– Давай, Костя, напьемся, – предложил Андрей.

– Давай.

Братья легли на мягкую, шелковистую мураву, оперлись руками на мокрые, отшлифованные водой камни и стали пить. Пили медленно, длинными глотками и видели в воде отражения своих лиц. Родниковые струйки набегали на отражения, шевелили бровями и веками, заставляли смешно гримасничать. Беззаботные струйки! Люди хотят пить, а они шутят!

А может, не шутят? Может, эти прозрачные струйки знают, что людям не хочется пить? Не хочется, а пьют… Припали губами к свежему, с детства знакомому холодку и не могут оторваться, хочется еще и еще оттянуть расставание с родником и друг с другом.

Костя поднялся первым, вытер губы, пригладил волосы.

– Ну, брат, распрощаемся, – с волнением, но бодро сказал он, будто только теперь вернулась к нему решительность. Подошел к Андрею и хотел помочь ему встать.

– Я сам, – отвел его руку Андрей, ловко, по-военному приподнялся на ладонях, подогнул левую ногу и оттолкнулся от земли.

– Назад пойду без палки! – решительно сказал он и, уверенно ступая, сделал два шага к брату. – Прощай, мой родной! Увидишь маму, поклонись ей от меня и от Веры. Скажи, что, мол, операция у меня была совсем пустяковая и что я уже совсем здоров.

– Скажу, обязательно, – заверил Костя, обнимая Андрея. – А палку ты все же возьми, не помешает.

Он с трудом, будто делая усилие над собой, оторвался от Андрея, без разгона, а лишь взмахнув руками, перепрыгнул речушку и широко зашагал по тропинке, которая и дальше желтоватым шнурочком тянулась вдоль железнодорожного полотна. Шел не оглядываясь.

Андрей знал, почему он не оглядывается: обернется – и не выдержит, заплачет. Пусть лучше так уходит…

Постояв еще немного на берегу речушки, посмотрев вслед брату, пошел домой и Андрей. Он тоже не мог оглянуться на щуплую фигуру брата, ставшего в этот день таким близким, каким, кажется, не был еще никогда. Костя сейчас, наверное, уже отошел порядочно, и не видно его среди зеленых кустов. Неужели не суждено им больше увидеться? Неужели расстались навсегда?

Андрей все же не выдержал, оглянулся. Костя был уже далеко, из густой зелени кустов видна была только его голова. Будто по какому-то наитию, оглянулся и он, стал на что-то высокое, может быть, на пенек и, словно стремясь взлететь, как птица, прощально помахал обеими руками.

У Андрея закололо в глазах.

И сегодня, на второй день войны, была тоже удивительно хорошая погода. Когда Сокольный возвращался домой, солнце опускалось уже к самому лесу, но все еще припекало. На тропинку, по которой шел Андрей, выползла годовалая полосатая змея, выбрала нагретое место и свернулась в клубок. Андрей так задумался, что чуть не наступил на нее. Змея подняла голову, вытянулась и пружинисто поползла к железнодорожной насыпи. В другое время Сокольный, пожалуй, только пугнул бы ее чем-нибудь, а теперь со всех ног бросился за змеей. Гадюка прижалась к насыпи, зашуршала телом по заросшему травой песку. Размахнувшись, Андрей ударил ее, но палка переломилась пополам, а гадюка приподнялась, словно намереваясь стать на хвост, и неожиданно метнулась в сторону. Не ощущая боли в ноге, Андрей забежал ей наперерез и обломком палки ударил еще раз. Попал по голове, змея запетляла желтоватым туловищем, свернулась и, пока он успел ударить снова, очутилась на насыпи. Еще момент, и она перекатилась бы на ту сторону, в густую траву и папоротники.

Покончив со змеей, Андрей почувствовал, что напрасно потратил на нее столько сил. Можно было просто растоптать сапогами. Он с сожалением посмотрел на сломанную палку, с которой вышел из госпиталя и приехал домой. Убитая гадюка лежала на рельсах, высунув раздвоенное жало, и Андрей, подцепив ее обломком палки, швырнул под откос. Сильно прихрамывая, он спустился с насыпи, подошел к густому ольховому кусту и воткнул глубоко в землю наполовину расколотый, блестящий, отлакированный руками обломок. Среди стройных молодых ольшинок его почти не было видно. Попробовал идти без палки, но скоро почувствовал, что не дотянет до полустанка. Пришлось свернуть с тропинки. Высмотрев неподалеку молодую березку, он срезал ее и присел на пенек очистить от сучков. Палка получилась не хуже прежней, только не такая гладкая. Идти сразу стало легче.

Через несколько минут послышался гул моторов. Он нарастал до того быстро, что можно было подумать, будто самолеты поднялись с земли где-то поблизости. Андрей остановился. Над его головой пролетели шесть бомбардировщиков, и так низко, что видны были черные кресты на их крыльях. Летели они, казалось, как раз вдоль железной дороги.

Недалеко от полустанка Андрей увидел милиционера, который недавно ходил взад-вперед по перрону. Лежа на земле, он следил за самолетами, но едва услышал шаги Андрея, как сразу испуганно вскочил, отбежал за сосну, пригнулся и дрожащим голосом закричал:

– Стой! Кто идет?!

Сокольный не остановился и не ответил.

Еще больше испуганный его молчанием, милиционер, не разгибаясь, перебежал к другой сосне, потолще, прижался к ее стволу и хрипло скомандовал: