Провалившийся в прошлое - Абердин Александр М. - Страница 54

Алаур вообще оказался на редкость беспокойным хлопцем, постоянно ищущим себе на задницу приключения. Точнее, на задницу всем остальным охотникам племени. Сам он редко покидал ущелье, а если и отправлялся на охоту, то не дальше Псебая, мотивируя это тем, что должен находиться рядом с матерью, сестрами и родной тёткой, чтобы вовремя защитить их, как будто они его об этом хоть раз попросили. Когда небольшой охотничий отряд, как-то раз поднявшись на холмы, лежащие по другую сторону Марии, увидел внизу огни, а затем то, как Митяй строил большой дом и вообще рассекал по своей латифундии то на Шишиге, то на Ижике, то немедленно помчался обратно и рассказал обо всём большой матери. Алаур предложил Шашембе отправить туда большой отряд охотников и убить злого духа. Раз он вошёл в чьё-то тело, то, значит, стал уязвимым и потому смертным. Большая мать решила иначе и отправила отряд разведчиков с одной-единствен-ной целью – вести наблюдение за великим ведлом, умеющим делать камни из огня и строить из них огромные шатры. Эти парни оказались такими ловкими лазутчиками, что даже сперли у Митяя несколько кирпичей, обожжённых чашек, какую-то отброшенную в сторону железяку и смылись, не оставив после себя никаких следов.

Шашемба, подумав какое-то время, решила отправить к Митяю молодую красотку, чтобы та его соблазнила, выведала, что надо, и вернулась с подробным докладом. Таня, когда та поговорила с ней, сама вызвалась отправиться на разведку в логово великого ведла, способного творить чудеса. А когда гонцы Таниной разведгруппы, ошивавшейся всё время поблизости, принесли большой матери весть, что великий ведл приготовил для племени Шашембы множество подарков и даже построил плавающий дом, чтобы доставить их в ущелье, то её радости не было предела. Всё, что отправил большой матери Митяй, пришлось ко двору, как и обещание наковать ещё оружия. Понравилось ей и предложение перебраться на новое место жительства, и она принялась обрабатывать своих подопечных. Таня передала ей свою собственную просьбу – прислать самых умелых и сильных олродов, чтобы Митяй построил вместе с ними дома для аларов, но сразу же предупредила, что её новый любовник не просто какой-то там ведл, а великий ведл и очень умелый охотник, так что Шашембе и матери нужно срочно утихомирить Алаура. Ей не хотелось лишаться брата только по той причине, что у того ещё не вся сажа в заднице выгорела. Братец же к тому времени успел проникнуться к Митяю по крайней мере неприязнью. Хотя Таня уже родила дочь, она ещё не стала женщиной официально и потому не обзавелась любовниками. В числе первых, кто стоял в очереди, – друг её брата, мечтавший поставить её в соответствующую позу.

Таким образом, в племени Шашембы миром и согласием даже и не пахло, а тут, как назло, в последние три года чёрные дарги заполонили благодатные охотничьи угодья, лежащие ниже, в треугольнике, образованным горным склоном Ахмет-горы, поросшим густым лесом, куда те предпочитали не соваться, Малой Лабой и Большой Лабой, и их там окопалось целых три племени под две с половиной тысячи голодных рыл, одетых в жалкие лохмотья и постоянно хотевших жрать. Если ожидаемая лютая зима не прогонит их на юг, то эти людоеды обязательно найдут обходную тропу в ущелье, и тогда племени Шашембы точно наступит конец. Танино племя было немаленьким, под полторы тысячи душ, но в нём насчитывалось почти пять сотен стариков и две сотни детей в возрасте от младенческого до двенадцати лет, то есть нуждающихся в заботе. Самым паршивым оказалось то, что алары из племени Гремящей Воды, название которой Митяй узнал минувшей ночью, не могли перекрыть проход через долину Малой Лабы. Положение пока спасало то, что дарги не нашли ни одного брода, а делать плоты с поплавками из бурдюков не умели, но горные реки непредсказуемы, и Малая Лаба в любой момент могла намыть брод, как это сделала три года назад Большая Лаба. Вот на таком фоне Митяй и начал разговор с переданным в его подчинение полувзводом олродов и, как следует настропалив их на завоевание сердец прелестных даргаларок, каштанововолосых смугляночек и чуть ли не золотоволосых див с атласной белой кожей, среди которых попадались очень аппетитные и весьма симпатичные дамочки, повёл их на экскурсию по своей латифундии. Хлев они уже посмотрели, а поскольку находились в доме рядом с подвалом, складом и кожевенной мастерской, то их и осмотрели в первую очередь. Вот тут-то, начав показывать своё большое хозяйство, которым Митяй ещё совсем недавно так гордился, он понял, что хвастаться-то ему особенно и нечем. Увы, глядя на примитивную керамическую ректификационную колонну, Митяй был вынужден констатировать, что у него получился галимый дерибас, и хотя он получал из этого самовара вполне подходящее для его техники гарево, то довольно скоро, где-то через три года, угробит даже движок Ижика, и всё потому, что так и не удосужился наладить вторичную перегонку бензина, чтобы поднять его октановое число до семьдесят второго, а ведь мог. Да и печи для обжига у него по-прежнему были до безобразия примитивные, но на туннельную у него не было жаропрочной стали.

Особенно его физиономия мысленно скривилась в литейке. Да, вагранка у него получилась монументальная, мамонт с разбегу не расшибёт, убьётся, когда-то такие стояли в Китае, при Мао, в каждой деревне, и эта страна была мировым лидером по производству самого низкосортного чугуна и переводу на дерьмо руды, флюса и кокса. Руду Митяй использовал прекрасного качества, практически чистый гематит. Известняк также отличался просто редкостной белизной и отсутствием примесей, а уголь был берёзовый, фиг найдёшь лучше. Да, чугун у него получался ковкий, но не шибко прочный, а сталь и вовсе не лучше стали марки тридцать пять весьма средненького качества. Примерно такая же, как и китайская, если не хуже. Одно хорошо: примесей в чугуне было всё-таки немного, и он доводил его до состояния хорошего ковкого металла, хотя и годного по большей части на то, чтобы ковать из него красивые каминные решетки с фитюльками. Очень наглядно это показывала его примитивная пилорама. На пилы он угробил прорву самой прочной своей стали, уродовался с ними чуть ли не неделю, а в итоге после того, как распиливал три дубовых бревна, снимал их и точил чуть ли не весь день. Хорошая у него получалась производительность, нечего сказать. Одно хорошо: опилок для того, чтобы укрыть на зиму фруктовые деревья, виноград и клубнику, у него было не просто много, а до фигища, но лес таял на глазах.

Мехцех у Митяя также представлял собой жалкое и убогое зрелище: большой кирпичный сарай без окон с плоской крышей, горном и здоровенным верстаком. Если бы не те небольшие станочки, которые он привёз с собой, хрен бы ему была цена в базарный день, и тут положение не спасал даже его небольшой прокатный стан, так здорово выручивший Митяй уже не раз. Единственное, чем он действительно мог гордиться по-настоящему, так это своей воздуходувной машиной. Та, несмотря на свой грубый, устрашающий вид, нагнетала воздух просто замечательно, а дубовые валы, перекрытые двускатной узкой крышей, судя по всему, могли прослужить ему ещё лет двадцать пять, как и дубовое водяное колесо, только потому, что ему удалось их очень хорошо сбалансировать, можно сказать почти отлично, хотя, конечно, и не идеально. Хоть на эстакаде в его душе ничто болезненно не ёкнуло и не встрепенулось. Впрочем, когда они дошли до нефтесборной ёмкости, тоже. Он собирал с поверхности Нефтяной практически всю нефть, но это только потому, что её течение было очень ровным и спокойным, а нефтесборник, несмотря на свою примитивную конструкцию, надёжным, вот только слишком много воды попадало в нефтяную яму.

Во время этой экскурсии Митяй подробно рассказывал своим ученикам, что он делает в той или иной, до безобразия примитивной, мастерской, изготавливая такие же примитивные, если речь не шла об огнеупорах и фаянсе, изделия. Всякий раз он при этом с удивлением отмечал, что стал ощущать каждый технологический процесс буквально всем своим нутром, чуть ли не печёнкой, и потому его так корёжило, когда он видел свои ошибки и косяки. Да, ведловство действительно обладало сверхъестественными свойствами, ведь он смотрел другими глазами на простенькую вагранку и примитивный мартен, на неработающие грубые и неуклюжие машины, которые просто физически не мог изготовить лучше, но его новым ведловским способностям все эти объяснения были до одного места, и мастеру сразу бросались в глаза недочёты. Если по пути домой, после ночного камлания с Каньшей у костра, он на слух определял, какую гайку на Шишиге треба подкрутить и что смазать, то теперь как бы чувствовал боль спящих машин, печей, чанов для дубления и прочих технологических прибамбасов, изготовленных им. Это будоражило душу Митяя и наполняло его восторгом и радостью. Он понял наконец, что ведловство – реальная сила, и чуть ли не со страхом въехал в ещё одно великое таинство – найди он природный резонатор ведловской силы, проснувшейся в нём благодаря Тане и Каньше – говорящие камни, и тогда точно сможет не просто чувствовать процессы, а прямо влиять на них.