Незабываемые ночи - Эшли Дженнифер - Страница 28

— Я пытаюсь это исправить, миссис Макнаб, — подмигнул ей Мак.

— Да я уж вижу. Эти расставания жен и мужей, наверное, стали модным делом в городах, но ведь это не что иное, как скандал. Для полного счастья вам нужно обзавестись кучей детишек, запомните мои слова.

У самой миссис Макнаб было шестеро сыновей, все уже взрослые. И хотя ростом они значительно превосходили мать, боялись ее до смерти.

Мак видел, как напряглась Изабелла, но она не подала виду, что слышала их разговор, и выскользнула из здания станции. Он похлопал миссис Макнаб по руке, поблагодарил за совет и устремился за Изабеллой.

Несмотря на спешку, Маку не удалось сесть в экипаж вместе с ней, Йеном и Бет, поэтому он поехал во втором экипаже с Хартом. Он не видел Изабеллу, когда они приехали домой, но замок в Килморгане, да теперь уже и не замок, а растянувшийся, словно чудовище, дом был таким огромным, что увидеть ее сразу по приезде было непросто. В своем крыле дома Мак переодел запылившийся в дороге костюм и постучал в дверь соседней комнаты. Раньше эта комната принадлежала Изабелле, но сейчас она была пуста, кровать не подготовлена, камин холодный.

— Она остановилась в комнате дальше по коридору, милорд, — подсказала Эванс, проходя мимо с ворохом коробок на руках. — Распоряжение ее светлости.

Еще две недели назад решение Изабеллы воспользоваться другой комнатой рассердило бы Мака, но теперь это решение только позабавило его. Если она решила, что переезд в другую комнату, расположенную дальше по коридору, помешает ему, то она ошибается.

Мак продолжил свои поиски и наконец нашел Изабеллу на верхнем этаже в своей студии. Она стояла спиной к нему и изучала три картины, стоявшие у дальней стены. Это были те три холста, которые Мак втайне написал еще до пожара в его студии.

— Вот черт!

Изабелла услышала тихий голос Мака, но не повернулась. Она не могла оторваться от созерцания холстов, которые, словно божественные лики, излучали свет.

На одной картине было изображено ее лицо, шея, грудь. Поднятые в высокую прическу волосы были украшены желтыми розами, как тогда на балу у лорда Аберкромби. На другом полотне она, обнаженная, сидела на полу, вытянув ноги, волосы почти скрывали ее лицо. На третьем холсте она спала, положив под голову руку, по обнаженному телу струились рыжие волосы.

— Я не позировала, — не поворачиваясь, сказала Изабелла.

— Да, — Мак прикрыл дверь, — я писал по памяти.

Картины были выполнены в приглушенных тонах, и только характерные для Мака мазки красного и коричневого цвета выделялись яркими цветовыми пятнами. Женщина на этих картинах жила и дышала, была настоящей. Это была Изабелла.

— Когда?

— В Лондоне, до того, как сгорел мой дом.

— Три картины за неделю?

— На меня нашло вдохновение. — В голосе Мака послышалось напряжение. — И потом, они еще не закончены.

Изабелла наконец повернулась, чтобы посмотреть на Мака. Он по-прежнему стоял у двери. Обаятельный, улыбчивый мужчина, который так решительно ухаживал за ней последние несколько недель, куда-то пропал. Сейчас перед ней стоял хмурый Мак, которого она видела после того, как они расстались. Человек, который отказался от выпивки и от своей претендующей на понимание искусства компании и жил отшельником в Килморгане или в своем доме в Лондоне и никуда не высовывался.

— Надеюсь, они не предназначены для пари, которое ты заключил? Ну, насчет картин эротического характера?

— О Господи, ну конечно, нет! — возмутился Мак. — Ты думаешь, я позволю таким типам, как Данстан и Мэннинг, пялить свои похотливые взгляды на мою жену? Если ты так думаешь, значит, совсем не знаешь меня, Изабелла.

На самом деле она так не думала, но за последние три года Мак сильно изменился, поэтому Изабелла ни в чем не была уверена.

— А разве я когда-нибудь знала тебя по-настоящему?

— Я думал, знала. Когда-то. — Мак подошел к картинам. — Я уничтожу их.

— Ты не сделаешь этого. — Изабелла встала перед картинами, словно защищая их. — Они прекрасны.

— Ты счастлива, что твой живущий отдельно муж нарисовал твое обнаженное тело? — удивленно поднял брови Мак. — Может быть, для того, чтобы вглядываться в то, что ему не принадлежит?

— Так ты для этого их написал?

— Нет. — Мак беспокойным движением провел рукой по волосам. — Или да. Я не знаю. Я должен был написать их. Они рвались из меня на волю. Но теперь эти картины уже не важны. Я прикажу Беллами сжечь их.

— Нет!

— Любимая, эти картины — бесполезное потакание одержимому разуму. Или ты хочешь сказать, что намерена своими руками уничтожить их? Здесь где-то у меня был нож.

— Ты не уничтожишь их, потому что эти картины — лучшее, что ты создал.

— Согласен, — Мак снова провел рукой по волосам, — неплохая работа.

— Неплохая? Мак, да эти картины гениальны. Они похожи на ту, что ты написал в тот день, когда я вышла за тебя замуж. Когда ты впервые показал мне свою студию, я была преисполнена благоговейного страха. Мисс Прингл научила нас разбираться в настоящем искусстве, и я видела, что твои картины именно такие.

— Вряд ли их можно сравнивать с Рубенсом или Рембрандтом, дорогая, — насмешливым тоном сказал Мак.

— Да, это больше похоже на Дега и Мане, как сказал мистер Крейн.

— Крейн станет нахваливать даже муравья, ползущего по холсту, если за это ему полагается вознаграждение при продаже. Кроме этого, ты назвала имена художников, очень скандальных и отверженных обществом. Респектабельные люди разделят твое мнение, что я принадлежу к одному с ними классу.

— Ты воспринимаешь это всерьез? Картины прекрасные, и я не позволю тебе сжечь их, порезать или сделать с ними что-то еще. Если мне придется купить их у тебя, чтобы сохранить, я куплю.

— Ты знаешь, что я никогда не продаю свои картины. Возьми их, если они тебе так нравятся.

Изабелла пожевала губу. Мак всегда беспечно отмахивался от комплиментов собственному таланту, думала она, пока не поняла, что ему просто безразлично, что думают другие люди. Мак обожал писать, и ему было совершенно неинтересно, что там говорят о его работах. Вот почему он дарил холсты и не боролся за признание его таланта Королевской академией. Мак нисколько не гордился своей творческой одаренностью, которую считал частью самого себя, подобно цвету глаз с медным отливом и голосу с легкими шотландскими интонациями.

— Тебя правда не волнует, что с ними станет? — спросила Изабелла.

— Абсолютно, — ответил Мак, посмотрев на картины каким-то голодным взглядом.

— Но это ложь, полнейшая ложь.

— А что ты хочешь услышать от меня? Ты хочешь, чтобы я сказал, что это лучшие мои картины, что они часть моей души, которая тоскует без того, чего не может иметь? Что они кричат о том, что я чувствую, когда смотрю на тебя?

— Я хотела сказать, что ты должен признать, что картины просто замечательные, — покраснела Изабелла.

— Они действительно хороши. Они то единственное, что я смог написать за многие годы.

— За многие годы? — уставилась на него Изабелла. — О чем ты говоришь?

Мак отвернулся, потер виски, как будто у него болела голова.

— Как ты думаешь, почему я равнодушно отнесся к человеку, который подделывает мои работы? Во всяком случае, пока он не поджег мой дом? Я не шутил, когда сказал, что он пишет лучше меня. Ты видела, какая пародия у меня получилась, когда я писал Молли. Я не смог сделать ничего приличного, с тех пор, как перестал плыть по жизни под парами виски. Все, что я пытался создать в трезвом состоянии, было ужасным. И я пришел к выводу, что мой талант проявляется только в тех случаях, когда я пьян.

— Неправда…

— Нет, это правда. Последнее, что я делал, были виды каналов Венеции. Я работал над ними до тех пор, пока силуэты гондол не стали вызывать у меня физическое отвращение. Последнюю картину и оставшиеся бутылки виски я в ту же ночь выбросил в канал. Кстати, никогда не рассказывай Харту про виски, он меня убьет. После этого я вернулся в Англию и обнаружил, что не могу сделать ни одного мазка. Заметь, в первые месяцы трезвости у меня так дрожали руки, что я не мог держать кисточку, не говоря уж о том, чтобы расстегнуть пуговицы на рубашке.