Как выжить в тюрьме - Кудин Андрей Вячеславович - Страница 29

Выше уже говорилось о том, что за решеткой приходится сталкиваться с серьезной проблемой, связанной со зрением, которое достаточно быстро падает за время пребывания в бетонном мешке. Причин несколько. Основные — отсутствие естественного света и замкнутое пространство, в котором человек попросту отвыкает смотреть далее, чем на несколько метров. Не думаю, чтобы комуто улыбалась перспектива ослепнуть.

Решение данной проблемы напрашивается само собой — освоить и регулярно практиковать йоговскую гимнастику для глаз в сочетании с общей тренировкой тела. Мне не раз приходилось наблюдать, как заключенные прижимаются к заваренному металлом окну, сквозь щели которого просачивается некоторое подобие свежего воздуха, и делают простейшие упражнения для укрепления глаз, пытаясь достичь гармонии между дыханием и траекторией движения глаз.

Каждому из тех, кто практиковал в тюрьме йоговские упражнения, поначалу было невероятно трудно было научиться концентрировать внимание, так как постоянно ктото или чтото отвлекает. На свободе заниматься подобными упражнениями и медитацией значительно легче — всегда можна выбрать соответствующую обстановку (сесть в одиночестве на берегу реки или уехать в горы). В тюрьме такой возможности ни у кого, естественно, нет. Однако, с каждой последующей тренировкой приходит Его Величество Опыт, подсказывающий, как легче и быстрее обрести те состояния тела и духа, которые необходимы на текущий момент.

Среди бесчисленных йоговских упражнений из раздела хатха йоги в тюрьме особое значение имеют упражнения, направленные на улучшение работы кишечника — такие, как втягивание живота, наули и т. п. Как бы там ни было, а хорошая работа желудка невольно радует не только его владельца, но и всех, без исключения, сокамерников, ведь максимальное расстояние от так называемого «места общего пользования» до самой дальней точки в камере, как правило, не превышает нескольких метров. Если у когото из арестантов возникают проблемы с желудком, то это неминуемо осложняет и без того малоприятный тюремный быт. Впрочем, данный вопрос больше относится к культуре питания и теме следующей главы.

Глава 10. Тюремная кулинария

Както после обеда сокамерник, возвращаясь с допроса, притащил в камеру свежий номер газеты «Всеукраинские ведомости». В ней заместитель начальника Лукьяновской тюрьмы, некий Ванечка, отвечая на вопросы журналистов по поводу скотских условий содержания заключенных, был четок и повоенному краток: «Это всё бред и чушь… а пищу у нас проверяет санэпидемстанция».

Эх, поймать бы этого гада да покормить с недельку тем, что «проверяет санэпидемстанция», после чего ещё разок отправить давать интервью! Думаю, что тогда он запел бы совсем подругому…

То, чем кормят заключенных, годится для чего угодно, но только не для желудка. Скотина скорее подохнет, чем станет жрать подобное пойло, замешанное на комбижире. Когда тюремная пища застывает, она каменеет настолько, что ею без труда можно забивать гвозди. Если, конечно, перед этим удастся отковырять баланду от тюремной тарелки.

Заключенные, регулярно заталкивающие в себя тюремное пойло, не ошибутся, если навсегда распрощаются с мыслью жить долго. При таком, с позволения сказать, «питании» печень и прочие внутренние органы за короткий промежуток времени выходят из строя и что хуже всего — без какойлибо надежды на восстановление. Новость, скажу прямо, не из приятных.

Не обязательно быть пророком, чтобы понять, что происходит внутри человеческого организма, когда в него загружают подобное дерьмо, поэтому дилемма «есть — не есть» существует постоянно. «Есть» — значит добровольно обречь себя на медленное, но верное самоуничтожение. «Не есть» — тоже, как будто бы, ни к чему хорошему не приводит. Нельзя ведь на несколько лет полностью отказаться от еды.

Прием пищи в тюремных условиях чемто смахивает на мрачный языческий ритуал. Особенно ярко это видно после раздачи похлебки. Получив положенную ему пайку, арестант идет к параше и аккуратно сливает с тарелки всю жидкость, затем тщательно промывает оставшееся водой изпод крана. Затем снова сливает и снова промывает. Так продолжается до тех пор, пока из «блюда» не вымывается весь комбижир, который можно удалить. У некоторых, наиболее настойчивых пассажиров, на вымывание уходит около часа, после чего арестант с любопытством рассматривает содержимое тарелки, пытаясь ответить на вопрос: «Что там осталось, и что из всего этого можно есть?». За этим начинается второй этап знакомства с обедом. Из тарелки изымаются гнилые и прочие подозрительные кусочки пищи. Учитывая тот факт, что тюремная пайка не такая уж и большая, нетрудно догадаться, что остается в миске после всех этих манипуляций. Теперь можно перейти к третьему, заключительному третьему этапу приготовления пищи. Необходимо сделать это съедобным. Одни заливают содержимое горячей водой, другие тщательно его перемешивают, добавляя в тюремную пайку продукты, переданные с воли. В этой части всё зависит от фантазии и кулинарных способностей каждого конкретного арестанта.

Так как я регулярно получал продуктовые передачи, то когда заканчивались продукты, мог позволить себе поголодать несколько дней. Навыки йоговского голодания, которое я время от времени практиковал на свободе, пригодились в тюремных условиях. Правда, на воле продолжительность голодовки редко превышала пять — шесть дней (не считая дней, потраченных на подготовку к ней и выход из голодовки). В тюрьме максимальное время, когда я не принимал пищу, пил только воду и ничего более, составило восемнадцать дней. При этом я чувствовал себя вполне сносно.

В некотором смысле голодать в тюрьме значительно легче, чем на свободе. Там, на воле, слишком уж много соблазнов. Помню, стоило мне только начать голодовку, как меня тут же приглашали то на чейто день рождения, то на шашлыки, то ещё на Бог знает что, как правило, плавно переходящее в обжираловку по полной программе. В тюрьме таких соблазнов нет, и голодовки психологически переносятся значительно легче.

Несмотря на то, что голодовки в заключении часто приходилось начинать явно не по собственной инициативе, я всегда рассматривал их исключительно с лечебной точки зрения, пытаясь использовать голодовки как средство для очищения организма и ни разу не превращал их в некий политический акт протеста против скотских условий содержания заключенных, потому что прекрасно понимал — голодовкой в этой стране никого не удивишь и ничего не добьешься.

Как только заключенный начинал качать права и объявлял о своем решении начать голодовку, его вызывали на «беседу», во время которой арестанту популярно разъясняли, что подобная выходка является грубейшим нарушением тюремного режима. Для того, чтобы объект лучше усвоил, что ему говорят, аргументы тюремщиков подкреплялись незатейливыми ударами резиновой дубинкой. Если же арестант продолжал упорствовать, его возвращали обратно в камеру, а у сокамерников отбирали продукты и лишали пищи, несмотря на то, что как раз онито голодать явно не собирались. Подождав несколько дней, пока сокамерники попытаются уговорить упрямца «прекратить ломать комедию» и вправят ему мозги подручными средствами (например, медным тазиком по голове), заключенного переводили в так называемую камеру для голодающих с такими условиями содержания, что предыдущая камера вспоминалась не иначе как Рай.

Возможностей умереть в тюрьме сколько угодно, но только не во время запланированной голодовки протеста. Руководству тюрьмы совершенно не нужна дополнительная головная боль на пустом месте. Когда состояние арестанта приближается к критическому, и он, по мнению тюремного персонала, имеет шанс реально перебраться поближе к Богу, на заключенного надевают наручники и насильно, через резиновый шланг, закачивают в глотку вонючее тюремное пойло. Смею заметить, что это не самая приятная процедура, сопровождаемая веселым подбадриванием «кормильцев» и лаем собак. После чего тюремщики, облегченно вздохнув, рапортуют начальству о благополучном завершении голодовки, о том, что упрямец «побаловался и угомонился», заняв положенное ему место в тюремном строю. Что касается возмутителя спокойствия, то его, с дикими судорогами в животе, отправляют на перевоспитание в камеру человек на сорок, чтобы был под контролем и не учудил чегонибудь лишнего.