Вилла в Италии - Эдмондсон Элизабет - Страница 12

— Так оно и есть.

— Ты в нее не влюблен.

— О, Миффи, ради Бога!.. — Несносная женщина его бабка, но, конечно же, права. Всегда обладала способностью видеть внука насквозь. — Она тебе понравится. Живая, энергичная и прямая…

— Большие организаторские способности — так я слышала. И решительный характер. Уверена, Эльфрида будет ценным подспорьем для твоей карьеры; женщина с такими качествами может привести своего мужа даже в Белый дом.

Это вызвало у него смех.

— У меня нет политических амбиций.

— У тебя нет никаких амбиций, во всяком случае, собственных. Все честолюбивые замыслы в твоей жизни принадлежат другим людям. Никогда над этим не задумывался?

— Миффи, давай не будем.

— Хорошо. Итак, ты рассказал мне о своих планах, о которых я и так знала: Франция, затем должность в английском филиале вашего банка. Но ты не за тем ко мне пожаловал. Давай выкладывай, Люциус. Что у тебя на уме?

— Ты когда-нибудь знала женщину по имени Беатриче Маласпина?

За окном быстро сгущались сумерки, и Люциус не заметил вспыхнувшего в глазах бабушки настороженного огонька.

— Дело в том, что я получил необычное письмо от одной адвокатской фирмы и поехал встретиться с ними в Нью-Йорк. Они сообщили мне, что я упомянут как наследник в завещании этой самой Беатриче Маласпины.

— Она была американкой?

Люциус покачал головой:

— Итальянкой, надо думать, судя по имени. Здешняя адвокатская фирма действует от имени ее итальянских поверенных. Маласпина имеет — точнее, имела — дом на побережье, где-то в северной части Италии. В Лигурии. По условиям завещания я должен приехать туда, в ее дом под названием «Вилла Данте», для того чтобы получить наследство.

— Которое состоит в?..

— Не имею представления. Это может быть пачка ни на что не годных лир, набор ложек, чучело тигра, принадлежавшее ее родителю. Я знаю об этом не больше, чем ты.

— Как интригующе!

— Так ты ее не знаешь?

— Никогда не была знакома с Беатриче Маласпиной. Конечно, я понимаю твое любопытство, и завещание есть завещание, так что, если ты все равно собираешься на юг Франции, это не будет большим отклонением от курса. Но только тебе не хочется ехать в Италию.

— Честно говоря, нет.

— Но ведь прошло более десяти лет. И тогда была война.

— Была война, — согласился он. — Но даже и в этом случае…

— Тебе не кажется, что пора уже похоронить этого призрака?

— Как?

— Не цепляясь за него. В мире случаются войны. Случаются и такие вот вещи. А родители не помогли тебе — просто вычеркнули проблему из своего сознания и никогда об этом не заговаривают.

— Напротив, меньше всего я хотел бы, чтобы они об этом говорили.

— Ты ходил к доктору Мортону, но он не помог.

— Да, ходил. Нет, не помог.

Причиной чего могло стать, подумал Люциус, то, что он не рассказал доктору всей правды. Уайлд никогда никому не рассказывал всей правды об этом деле, даже Миффи, хотя не удивился бы, если бы она о многом сама догадалась.

— Доктор Мортон всегда был дураком. Твоя мать на него не нарадуется; она никогда не была большим знатоком по части характеров или профессиональной компетенции. Она так и не поняла, что блестящая медная табличка и проседь в волосах сами по себе гроша ломаного не стоят.

— Ну, так как? — Люциус подался вперед, уронив руки между коленей. Банкир посмотрел на свои начищенные до блеска черные оксфордские туфли… как же он ненавидел начищенные до блеска туфли на шнуровке!

— Следует ли тебе ехать, по моему мнению? Все эти «следует» не моя стихия, Люциус, ты это знаешь. Не спрашивал отца, известно ли ему что-нибудь об этой усопшей даме?

— Нет.

— И не намерен спрашивать. Очень мудро. Малейший намек на наследство — и он захочет его отобрать.

— Я спрашивал Долорес, не слыхала ли она что-нибудь о Беатриче Маласпине. — Долорес была сотрудницей в фирме его отца, проработала там более тридцати лет и знала все секреты фирмы и ее партнеров. — Но ничего не вытянул. Она сказала, это имя ей ничего не говорит.

— Ты ведь все равно поедешь в Италию. Ты пришел ко мне не за советом.

— В общем-то нет. Вначале я подумал, что адвокаты меня с кем-то спутали, — но нет, все верно, до последней мелочи: кто я такой, где жил и работал…

— И они наотрез отказались поведать тебе о Беатриче Маласпине?

— Черта с два из них что-нибудь вытянешь! Просто твердят, что действуют согласно инструкциям из Италии, вот и все. Я спрашивал, дожила ли Беатриче Маласпина до старости. Вдруг она оказалась бы моей современницей, кто знает?

— И?..

— Заверили меня, что она дожила до весьма почтенного возраста. Это все, на что законники расщедрились.

— Естественно, ты предположил, что придешь и расспросишь одну старую развалину о другой.

— Быть может, дедушка ее знал? Вот о чем я подумал.

— Я уже сказала: никогда не была знакома с Беатриче Маласпиной.

Люциус допил свой коктейль и встал.

— Спасибо, Миффи. Я напишу тебе и сообщу, как у меня дела.

— Уж не забудь, пожалуйста. Теперь я буду гореть желанием узнать, что же это за тайна «Виллы Данте». И что завещала тебе Беатриче Маласпина.

— Если это серебряные ложки, я поделюсь ими с тобой.

— Очень мне нужны ее серебряные ложки. Раздобудь себе чистую совесть, Люциус, — тогда можешь прислать мне кусочек. Она всем нам может пригодиться.

ВИЛЛА

1

Все матрасы, на которых Делия спала в детстве и юности, были неудобными. Ее суровый отец, сам большой поклонник жестких матрасов, спал, подложив под свой деревянный щит, и настаивал, чтобы и остальные домочадцы поступали так же. «На жесткой постели расслабляется тело, а не матрас», — говорил он.

Матрасы в ее йоркширской школе-интернате были тонкими, бугорчатыми и покоились на провисшей сетке; в кембриджском Гертон-колледже они были столь же чахлыми и имели целью настраивать ум скорее на возвышенные предметы, нежели на телесный комфорт.

Это сделало Делию ценительницей хороших матрасов, и тот, что лежал на кровати Беатриче Маласпины, был идеальным — ни слишком жестким, ни слишком мягким; и все отцовские теории расслабления оказались полной чепухой. Ничто не могло быть более расслабляющим и удобным, чем эта постель. И когда путешественница проснулась, разбуженная пением птиц за окнами, и увидела сочащийся сквозь ставни солнечный свет, то почувствовала себя отдохнувшей после глубокого и спокойного ночного сна, что в эту зиму для нее, измученной бронхитом, было редкостью.

Она выскользнула из постели и босыми ногами зашлепала по гладким темно-красным плиткам к окнам — скорее, высоким двойным дверям, вытянувшимся от пола почти до потолка. Воэн распахнула их, потянув на себя створки, и некоторое время сражалась со ставнями, пока не нашла шпингалет и не распахнула их тоже, откинув к стенкам.

В комнату хлынул теплый воздух, и Делия шагнула на маленькую террасу. Вчерашний обжигающий ветер стих, оставив после себя лишь свежий бриз, который создавал мелкую рябь на слое красного песка под ногами, теплого и скрипучего.

Делия зажмурилась от непривычной яркости. В такой ранний час солнце не могло стоять высоко или греть горячо, но в его лучах было какое-то иное качество, что-то слепящее, от чего захватило дух. Она смотрела на раскинувшийся впереди сад, некогда классический английский, ныне печально запущенный, и увидела вдалеке серебристое сияние. Девушка лишь через несколько мгновений сообразила, что это такое. Море! Значит, вилла стоит на берегу!

Со стороны соседнего окна раздался какой-то грохот, и оттуда показалась взлохмаченная голова Джессики.

— А, у тебя-то, оказывается, балкон.

Голова исчезла, а в следующую секунду голос подруги раздался из-за двери комнаты, вызывая Делию.

— Иди сюда скорее, — откликнулась Воэн. — Нельзя терять ни минуты этого блаженства.