Сказки и легенды - Киплинг Редьярд Джозеф - Страница 21

Так слушай же, слушай хорошенечко!

Сулейман-Бен-Дауд был очень мудр, очень умен. Он понимал, что говорили звери, птицы, рыбы и насекомые. Он понимал, что говорили глубоко ушедшие в землю скалы, в то время, когда они со стоном наклонялись одна к другой, понимал он также шелест листьев, когда утренний ветер играл вершинами деревьев. Он понимал все-все, и Балкис, его главная султанша, изумительная красавица, эта султанша Балкис была почти так же умна, как он.

Сулейман-Бен-Дауд мог делать удивительные вещи. На третьем пальце своей правой руки он носил кольцо. Стоило ему повернуть этот перстень один раз вокруг пальца, духи земли и джинны появлялись из-под земли и исполняли то, что он приказывал им. Когда мудрый султан поворачивал кольцо два раза вокруг пальца, с неба слетали феи и выполняли его желание; когда он поворачивал перстень три раза вокруг пальца, сам великий Азраил с мечом и в доспехах являлся к нему в образе водоноса и рассказывал ему все, что происходит в трех великих мирах, вверху, внизу и здесь.

Между тем Сулейман не возгордился своим могуществом; он редко прибегал к своей власти, а когда это случалось, то ему это было неприятно. Однажды он задумал накормить всех животных целого мира в один день, но, когда вся пища для пира была приготовлена, из морской глубины выплыл огромный зверь, вышел на отмель и в три глотка съел весь корм, лежавший на берегу. Сулейман очень удивился и спросил:

— О, зверь, кто ты?

А зверь ему ответил:

— О, султан, желаю тебе бесконечной жизни. Я самый маленький из тридцати тысяч братьев. И живём мы все на дне моря. Мы узнали, что ты собираешься накормить зверей со всего света, и братья прислали меня узнать, когда будет готов обед.

Сулейман-Бен-Дауд удивился ещё больше и сказал:

— О, зверь, ты проглотил весь обед, который я приготовил для всех животных со всего света.

А зверь ему ответил:

— О, султан, желаю тебе вечной жизни, но неужели эту безделицу ты называешь обедом? Там, откуда я пришёл, мы в виде закуски едим вдвое больше того, что я проглотил здесь.

Сулейман пал ниц и сказал:

— О, зверь! Я собирался дать этот обед, надеясь показать, какой я могучий и богатый властитель, а совсем не потому, что мне действительно хотелось быть добрым к животным. Ты пристыдил меня, и я заслужил это.

Сулейман-Бен-Дауд был истинно мудрый человек, моя любимая. После этого случая он уже не забывал, как глупо тщеславиться и хвастаться. Только это была присказка, а теперь начинается настоящая сказка.

У султана было много-много жён, девятьсот девяносто девять, не считая очаровательной главной султанши, Балкис. Они жили в большом золотом дворце, а дворец этот стоял в прелестном саду с красивыми фонтанами. В сущности, Сулейману совсем не было приятно, что у него столько султанш, но в те дни у каждого богатого господина было много жён, и, понятно, султану нужно было ввести в свой дом побольше султанш, чтобы показать, как он важен и как богат.

Многие его жены были красивы и приветливы; некоторые же прямо ужасны. Уродливые ссорились с красивыми, те тоже становились раздражительными и злыми. И все они ссорились с султаном, а это ужасно надоедало ему. Только Балкис, красавица Балкис, никогда не ссорилась с Сулейманом. Она слишком любила его. Балкис сидела в своей комнате в золотом дворце, гуляла по дворцовому саду и очень жалела, что у Сулеймана так много семейных неприятностей.

Понятно, если бы мудрый правитель повернул кольцо на своём пальце, призвал джиннов и других духов, они, конечно, превратили бы его девятьсот девяносто девять сердитых жён в белых мулов пустыни, в борзых собак или зёрна граната; но султан Сулейман считал, что это было бы хвастовством. И когда его жены слишком кричали и сердились, он уходил подальше, в глубину своего чудесного дворцового сада, и жалел, что родился на свет.

Однажды, после того как ссоры сварливых жён великого мудреца не прекращались три недели, и все это время девятьсот девяносто девять султанш кричали и сердились, Сулейман-Бен-Дауд, по обыкновению, ушёл в свой сад.

В апельсиновой роще он встретил красавицу султаншу Балкис; она была очень печальна, зная, что Сулейман огорчён. Балкис посмотрела на него и сказала:

— О, господин мой и свет моих очей, поверни кольцо на своём пальце и покажи владычицам Египта, Месопотамии, Персии и Китая, что ты великий и страшный султан.

Но Сулейман-Бен-Дауд, покачав головой, ответил:

— О, моя госпожа и радость моей жизни, вспомни зверя, вышедшего из моря! Он пристыдил меня перед всеми животными за моё тщеславие и замою гордость. Теперь, если бы я возгордился перед султаншами Персии, Египта, Месопотамии и Китая только потому, что они мне надоедают, я, может быть, был бы посрамлён ещё больше, чем в тот раз.

А прекрасная Балкис спросила:

— О, мой господин и сокровище души моей, как же ты поступишь?

Сулейман-Бен-Дауд ответил:

— О, моя госпожа и радость моего сердца, я подчинюсь своей судьбе, которую держат в руках девятьсот девяносто девять султанш, надоедающих мне своими беспрерывными ссорами.

И султан пошёл дальше, пробираясь между лилиями, мимозами, розами и тюльпанами, между имбирными кустами, распространяющими сильное благоухание, и, наконец, пришёл к большому камфарному дереву, которое называлось камфарным деревом Сулеймана-Бен-Дауда. Балкис же спряталась среди высоких ирисов, пёстрых бамбуков и красных лилий, окружавших камфарное дерево, чтобы остаться близ своего любимого супруга, султана Сулеймана.

Вот под дерево прилетели две бабочки; они ссорились.

Сулейман-Бен-Дауд услышал, что пёстрый мотылёк сказал своей спутнице:

— Удивляюсь, как ты дерзка! Не смей таким образом говорить со мной! Разве ты не знаешь, что стоит мне топнуть ногой, и дворец султана Сулеймана с садом тотчас же с грохотом исчезнет?

Услышав это, Сулейман-Бен-Дауд позабыл о своих девятистах девяносто девяти надоедливых жёнах и засмеялся, засмеялся так, что камфарное дерево затряслось. Его рассмешило хвастовство мотылька. Он поманил его пальцем, сказав:

— Поди-ка сюда, ты, малыш!

Мотылёк страшно испугался, но подлетел к руке Сулеймана и вцепился лапками в его палец, обмахивая себя крылышками. Султан наклонил голову и тихо-тихо прошептал:

— Маленький мотылёк, ведь ты знаешь, что, как бы ты ни топал ножками, тебе не удастся согнуть и былинки. Что же заставило тебя сказать такую ложь своей жене? Потому что эта бабочка, без сомнения, твоя жена?

Мотылёк посмотрел на Сулеймана, увидел, что глаза мудрого султана мерцают, как звезды в морозную ночь, взял своё мужество в оба крылышка, наклонил маленькую голову и ответил:

— О, султан, живи долго и счастливо! Эта бабочка действительно моя жена, а ты сам знаешь, что за существа эти жены.

Султан Сулейман улыбнулся в бороду и ответил:

— Да, я это знаю, мой маленький брат.

— Так или иначе, приходится держать их в повиновении, — ответил мотылёк, — а моя жена целое утро ссорится со мной. Я солгал ей, чтобы её хоть как-нибудь угомонить.

Сулейман-Бен-Дауд заметил:

— Желаю тебе, чтобы она успокоилась. Вернись же к ней и дай мне послушать ваш разговор.

Мотылёк порхнул к своей жене, которая, сидя на листе дерева, вся трепетала, и сказал ей:

— Он слышал тебя. Сам султан Сулейман-Бен-Дауд слышал, что ты говорила.

— Слышал? — ответила бабочка. — Так что же? Я и говорила, чтобы он слышал. А что же он сказал? О, что сказал он?

— Ну, — ответил мотылёк, с важностью обмахивая себя крылышками, — говоря между нами, дорогая, я не могу порицать его, так как его дворец и сад, конечно, стоили дорого; да к тому же и апельсины начинают созревать… Он просил меня не топать ногой, и я обещал не делать этого.

— Что за ужас! — сказала бабочка и притихла.

Сулейман же засмеялся; он до слез хохотал над бессовестным маленьким негодным мотыльком.

Балкис, красавица султанша, стояла за деревом, окружённая красными лилиями, и улыбалась про себя; она слышала все эти разговоры и шептала: