Госпожа генеральша - Бестужева-Лада Светлана Игоревна - Страница 10

Прежний начальник тоже проявил непонятный альтруизм и осчастливил уже бывшую подчиненную бесплатной путевкой в подмосковный санаторий «по профилю заболевания». Это было действительно благодеянием: больше всего в те дни Анне хотелось оказаться где-нибудь подальше от дома. Ей было безразлично, как без нее обойдутся: пусть привыкают.

Весна в том году была ранней и удивительно теплой: деревья зазеленели уже в начале апреля. Санаторий, когда-то ведомственный, а теперь неизвестно чей, представлял порядком запущенный особняк на краю то ли парка, то ли леса, и находился в трех километрах от ближайшего поселка с магазинчиком и прочими благами цивилизации.

А до железнодорожной станции нужно было добираться рейсовым автобусом, который теоретически ходил трижды в сутки, а практически — когда водителю заблагорассудится. Словом, такую глушь еще надо было поискать, зато Анне достался одноместный номер — крохотный, от силы восемь метров, с основными удобствами в конце длинного коридора. Зато была довольно удобная кровать, черно-белый, неизвестно как уцелевший телевизор, ловивший только два канала, и — главное — небольшой балкончик, выходящий на сосновый бор.

В первую же ночь Анна заснула, как провалилась, и проспала почти двенадцать часов, причем без сновидений. Естественно, опоздала на завтрак, зато впервые за долгое время с аппетитом съела довольно-таки незамысловатый обед. На полдник полагалось яблоко и плюшка, после ужина — стакан кефира. Большинство обитателей санатория оставались полуголодными, и чуть ли не ежедневно совершали экскурсии в поселок «за приварком».

Анна сходила туда только один раз: купила небольшую баночку растворимого кофе и кулечек сахара. Кипятильник ей одолжила сердобольная горничная: кто-то из предыдущих обитателей номера оставил этот незатейливый прибор в тумбочке. А еще купила сигарет, хотя курить в санатории категорически запрещалось. Но кто мог помешать ей курить на балкончике? Да и не следил за ней никто.

Хотя… Следить-то следили, но совсем в другом смысле. Как-то раз она краем уха услышала обрывок разговора, явно относящийся к ней: «…в одноместном номере — и одна? Что-то не верится…» Но поверить пришлось: Анна мягко, но бесповоротно отвергала все попытки сильного пола познакомиться с нею, не сблизилась ни с кем из женщин, прогулки по лесу совершала всегда в одиночестве. Через неделю ее оставили в покое, приклеив ярлык «эта тронутая».

«Эта тронутая» обнаружила в дальнем углу санатория очень даже неплохую библиотеку, и почти все время, свободное от сна и прогулок, читала. Читала русскую и зарубежную классику, затрепанные детективы, современные, неизвестно как попавшие сюда, любовные романы. Читала так же машинально, как другие вяжут, заставляя себя думать о прочитанных героях, а не о собственной жизни.

И еще — заставляла себя любоваться природой. За свои тридцать восемь лет ей как-то не пришлось обращать внимание на окружавшие ее пейзажи. Когда еще совсем молодыми ездили дикарями на юг, там природа воспринималась просто как неотъемлемая часть счастья и жизни. Потом поездки прекратились, отпуск все чаще приходилось проводить в городе, а затем и вовсе отказаться от него: денег не хватало. И вот теперь она могла спокойно наблюдать, как с каждым днем гуще и ярче становится листва на деревьях, как мощно пробивается трава и распускаются первые цветы, каким прекрасным бывает небо на закате…

«Мне не дают покоя лавры Андрея Болконского, — иронически подумала она как-то раз. — Толстой из зрелища зазеленевшего дуба вывел целую жизненную философию, которую потом десятилетиями вдалбливали несчастным школьникам. Но если не навязывать это наблюдение, то оно действительно имеет очень глубокий смысл, только каждый должен прийти к этому самостоятельно. И вообще глупо преподавать детям подобную литературу: кроме стойкого отвращения к «скукочище» это ничего не вызывает. А я перечитываю «Анну Каренину» и нахожу в ней удивительно умные вещи. Жаль, бесполезные. Для меня, во всяком случае».

Ее никто не навещал, да она и не ждала этого. Инна отправилась долечиваться на модный заграничный курорт, бывшие коллеги, во-первых, не знали, где она находится, а если и знали, то слишком были заняты устройством собственных дел. Только в санатории до сознания Анны дошла не слишком приятная истина: подруг у нее нет.

Друзей — тоже. Та, молодая компания состояла, в основном, из приятелей Евгения, с их женами и подругами. А в обыденной жизни ей хватало общения с мужем и забот о сыне, флирт она не приветствовала, воспитана была достаточно строго. Если бы родители не погибли в автокатастрофе, когда она только-только поступила в институт, возможно, многое в ее жизни сложилось бы по-другому. Но в то черное время она ухватилась за Евгения, как за соломинку, благо казался он надежной опорой и, кажется, искренне ее любил.

А потом — разлюбил. Или жизнь переменилась так, что вытащила наружу не самые приятные черты его характера. Или он сам переменился, пытаясь не просто выжить, а устроиться «как белому человеку», а не «нищему совку». И нашел женщину, которая готова была помочь ему стать этим самым белым человеком. Возможно, он ее даже и не любит. А возможно — это непреодолимая страсть. Какая ей, Анне, разница? Она своими руками так выстроила жизнь, что осталась практически в полном одиночестве. И жаловаться при этом может только на себя саму.

И — курить, как только сердце начинало предательски трепыхаться. Как все ранее некурящие женщины, Анна, начав курить, уже через несколько дней просто не могла обходиться без сигарет. Да и отвлекало это немудреное занятие: открыть пачку, вытащить сигарету, щелкнуть зажигалкой, затянуться… Все при деле, а голова после первой затяжки уже не кружилась, наоборот, становилась более ясной и трезвой.

Уезжала из санатория Анна практически здоровая физически, но все еще не отошедшая от своего «внутреннего наркоза». Кстати, уезжать не хотелось: конец апреля был уже почти по-летнему ясен и даже жарок, бытовые заботы не тяготили, а дома… Что такого приятного ждало ее дома? Готовые к отъезду, уже чужие муж и сын? Пустая квартира? Новая работа? Вот разве что работа…

Дома ее, впрочем, ждал сюрприз: вместо готовых к отъезду мужа и сына она обнаружила полупустую, хотя довольно чистую квартиру, девственно пустой холодильник и записку на столе, возле ее любимого места:

«Нам удалось уехать чуть раньше. Прости, что не получилось по-человечески попрощаться. Я забрал часть библиотеки и, естественно, все наши вещи. Напишем, когда окончательно устроимся на новом месте. Шурик тебя целует. Е.»

Анна опустилась на стул и тупо перечитала записку еще раза три. Вот так закончились почти девятнадцать лет абсолютно благополучного брака. Почти пустые книжные полки, распахнутые полупустые шкафы, уже успевший осесть на мебели тонкий слой пыли. А она-то готовила себя к еще одному испытанию: долгому прощанию! Снова ошиблась…

Надо надеяться, что Шурику будет хорошо на новом месте. Десятый класс он закончит уже там, в Канаде. Или у них другая система образования? Хотя какая разница, ей об этом вряд ли кто-нибудь что-то сообщит. И писем не будет: Евгений часто говорил про себя, что у него, как у самолета, нет заднего хода. И стоп-крана тоже нет, и никогда не было…

Ну, вот и все. То, что началось несколько месяцев назад сильнейшим приступом боли в любимом углу кухни, там же и закончилось — абсолютным крахом. Еще недавно она считала, что у нее есть все, сейчас отчетливо понимала, что не осталось ничего. И есть только два выхода из этого положения: покончить с собой, причем не откладывать это ни на минуту, или…

Или стиснуть зубы и попытаться жить дальше. В санатории она поняла, что есть многое, кроме работы и забот о семействе. Она свободна, совершенно свободна, к тому же может не беспокоиться ни о работе, ни о деньгах: обещанной зарплаты ей хватит.