Карми - Кублицкая Инна - Страница 10

Когда Савири надоело уничтожать лягушачье потомство, она присела к костру и начала мешать Нуатхо, то подсовывая в огонь клочки полусырой прошлогодней соломы, то теребя палкой тлеющие головешки. Нуатхо, разведший костер по всем правилам, без заметного дыма, сгреб девочку в охапку и вручил скучающему Маву. Маву посадил принцессу на плечо и, балансируя на кочках, пошел по болоту, показывая ей разные растения и рассказывая об их свойствах, полезных или вредных. Он вовсе не думал, что это будет интересно принцессе, просто другого способа занять ее он не нашел, но Савири неожиданно действительно увлеклась его объяснениями.

— Эй, аптекарь! — крикнул наконец Нуатхо. — Иди-ка горяченького похлебай.

Маву вернулся к кургану. Стенхе расстелил вэрмаа, усадил Савири и дал ей в руки кружку с обжигающим питьем. Савири зажала кружку между колен и сунула нос в пар.

— О-ой, вкусно, — протянула она.

— Не разлей, — строго сказал Стенхе. Кружка Савири угрожающе накренилась. Девочка выровняла ее и нагнулась к краю.

— Зачем ей такую тяжелую даешь? — вмешался Маву.

— Где ж меньшую возьму? — пожал плечами Стенхе. Он присматривал, как бы Савири не опрокинула кружку. — Что ж ты позавчера не уследил?

— Обоз идет, — проговорил Нуатхо, вглядываясь вдаль. Стенхе ловко поймал кружку, чуть не опрокинутую вскочившей Савири. Маву силком усадил девочку на место.

— Что же это ты, госпожа? — попенял он. — Сказали тебе — не урони, а ты нарочно бросаешь.

Савири, усевшись, взяла в руки кружку и быстро выпила уже остывающий напиток. Потом она вернула кружку Стенхе.

— Теперь можно? — вскочила она. Маву поднял ее на плечи:

— Ох, ты уже тяжелая, госпожа.

— Это ты потяжелел, как пополдничал! — рассмеялась Савири.

Она с интересом всматривалась в ползущие по дороге повозки подъезжающего обоза, махала руками, узнавая знакомые лица.

Стенхе подозвал Нуатхо и Тааре.

— Предупредите, чтоб никто не болтал о Сургаре и Руттуле, — проговорил он одними губами.

Нуатхо кивнул. Тааре с любопытством посмотрел на обоих. Вдвоем они сели на коней и помчались к обозу.

— А мы, а мы? — заволновалась Савири.

— А мы подождем, — сказал Стенхе. — Пусть они сами к нам едут.

Как только обоз подъехал, Маву усадил маленькую принцессу в крытую повозку, и камеристка принялась наряжать девочку достойным образом. Ее одели в душное, сплошь расшитое бисером и оттого негнущееся, как панцирь, платье. Платье было заметно велико, но камеристка туго затянула шнуровку узорчатого лифа и с помощью булавок уложила юбку в затейливые складки. После этого она принялась за прическу.

— Она ей колтунов набьет, — проговорил Маву, прислушиваясь к сопению принцессы, ее вскрикиваниям и негромким уговорам камеристки. Косой принцессы Маву гордился не меньше, чем гривой своего коня; мыть, чесать и заплетать косу принцессе было исключительно его правом, и он относился к этому делу ревностно. Пусть у других барышень волосы будут редкие от рахита, посеченные да спутанные — коса принцессы Савири, опекаемая хокарэмом, была длинная, густая и нежная, как шелк. Маву подыскивал специальные травки, и темная коса девочки от них отливала медью и пахла полынью.

Стенхе посмеивался над этим. Кощунство, совершаемое сейчас над волосами принцессы, было таким пустяком по сравнению с тем, что предстояло ей впоследствии. Шутка ли подумать: Сургара, мятежная Сургара, бывшая провинция Майяра, где правил таинственный Герикке Руттул, которого в последний год невесть почему стали именовать принцем.

Хокарэмов Руттул озадачивал. Насколько Стенхе знал, лет пять назад, когда Руттул стал одним из руководителей мятежа, была предпринята попытка устроить на него покушение. Посланы были два хокарэма. Один пропал без вести, другой вернулся совершенно сбитый с толку, краснющий от стыда и унижения. Однако он и словом не обмолвился даже собратьям-хокарэмам о причинах столь постыдного возвращения. Все, что добились от него, — это предложение считать Руттула хокарэмом. «Но почему, на каком основании?» — удивлялись хокарэмы. «Ну считайте тогда магом, волшебником, — раздражено ответил парень. — Только оставьте его в покое. Вам же хуже будет…»

После такого заявления личность Руттула всерьез заинтересовала обитателей Ралло. Они даже засылали к нему соглядатаев (наблюдателей). Но в поведении его не обнаружилось абсолютно ничего, что подтверждало бы его сверхъестественные способности. Некоторое подозрение вызывал его неснашиваемый костюм, но Руттул его никогда не снимал, ощупывать же одежду на человеке хокарэмы, если это не вызвано необходимостью, считали совершенно неприличным. Поэтому догадаться, что это за одежда такая, которая под дождем остается сухой и в огне не горит, было очень трудно. И если бы Руттул таскал на себе платье из обычной ткани, она бы уже давно провоняла потом, но Руттул всегда был чист и свеж, как будто только что вышел из бани.

Правда, однажды хокарэмы все же подсмотрели, как Руттул снял костюм, но дело осложнялось тем, что он предусмотрительно заперся. Унизившись до подсматривания в щели, хокарэмы обнаружили, что Руттул разложил костюм на полу, положил на него какой-то коробок, а затем, выждав около часа, убрал коробок и не торопясь оделся. Смысл этой операции остался для хокарэмов тайной, и единственное, что дала подсмотренная сцена, — наблюдение, что костюм вовсе не преувеличивает отличное сложение самоназванного принца.

Несмелое предположение, что костюм сделан из пряжи, аналогичной горному льну, объясняло несгораемость ткани, но вовсе не помогало понять остальные ее свойства.

Глава 4

В окрестностях Таруна принцессин караван оставил повозки и перебрался в лодки. По течению ладьи шли быстро, а потом, когда река растеклась вширь и скорость замедлилась, выручал попутный ветер, так что гребцам работы почти не было.

Маву едва успевал следить за принцессой. Непоседливая девочка бегала по ладье, и хокарэм должен был оберегать ее, чтобы она не свалилась в воду, не защемила руку в ржавой уключине, чтобы не выпачкала нарядное платье в смоле.

— Загоняла, — жаловался Маву старшему хокарэму. — Сколько можно!

— Следить за тем, что человек делает, порой труднее, чем что-то делать самому, — отозвался Стенхе. Он бросил взгляд на принцессу: — Погляди-ка, сейчас она на себя корзину опрокинет…

Маву, не дослушав, метнулся к девочке, поймал накренившуюся корзину, обнаружил, что в ней лежит только что пойманная корабельщиками рыба, а Савири тянет руки к еще трепещущему окуню.

— Госпожа моя, — сказал Маву, еле сдерживаясь, — ты сейчас вся перемажешься, и нам с тобой даст нагоняй твоя нянька.

— Так давай старое платье наденем, — предложила Савири.

— Нельзя, — вздохнул Маву. — Принцесса не может быть замарашкой.

О том, что она едет к королю и королеве в гости, Савири помнила и о всяком замке, который видела на берегу реки, спрашивала, не замок ли это Лабану. Но к ее разочарованию, все отвечали отрицательно, пока наконец после долгого-долгого, как казалось девочке, путешествия Стенхе не указал на серые башни:

— Вот он, Лабану-Орвит.

В замке Лабану и была совершена свадебная церемония. Сам Руттул не приехал: он никогда не выезжал из Сургары; на церемонии его особу представлял Малтэр, личность хорошо известная в Майяре. Он был незаконным сыном покойного принца Марутту от красивой дочери небогатого вассала. Красотой Малтэр пошел в мать, но был нищ и бесправен, потому что хоть отец и признал своего сына, делать для него ничего не хотел. Малтэр, попробовав поискать славы в ратном деле, очень скоро понял, что можно хорошо жить, применяя оружие, и в мирное время. Ему было двадцать три, когда он собрал шайку головорезов, по которым плакала виселица, и занялся откровенным разбоем.

Сначала на его молодечество смотрели сквозь пальцы, потом, когда он начал наглеть, деятельность его попытались пресечь, но было уже поздно. Бог весть почему Малтэр стал весьма популярен в простом народе, хотя за «заступника обиженных» он себя не выдавал. Вероятно, немалую роль в этом сыграли его приятная внешность, обаяние и удачливость, о которой рассказывали настоящие сказки. К тому же при всех его кровавых подвигах поведение Малтэра было неизменно галантным, а щедрость — царской, так что по крайней мере женская половина Майяра относилась к нему с безграничной симпатией.