Патруль времени (сборник) - Андерсон Пол Уильям - Страница 101

Зато появился другой, который швырнул копье, и оно вошло Дагоберту между плечом и шеей. Гунн рванулся было в образовавшуюся в готском строю брешь, однако Дагоберт, падая, успел взмахнуть мечом и ранил гунна в руку, а его товарищ раскроил вражескому воину голову своей алебардой. Конь гунна помчался прочь, волоча за собой мертвое тело. Битва прекратилась внезапно. Уцелевшие враги в страхе бежали. Удирали они не скопом, а поодиночке, утратив, как видно, всякую веру в дисциплину.

— За ними, — прохрипел Дагоберт. — Не дайте им уйти, отомстите за наших…

Он хлопнул по ноге своего знаменосца, тот наклонил стяг вперед, и готы бросились преследовать гуннов. Те, кто ускользнул, могли считать себя счастливцами, ибо готы не ведали пощады.

Дагоберт ощупал шею. Кровь хлестала из раны струей. Шум схватки отдалялся, становились слышны стоны раненых и крики стервятников. Слух Дагоберта постепенно слабел. Он поискал взглядом солнце, чтобы посмотреть на него в последний раз.

Воздух рядом с вождем задрожал — из ниоткуда возник Скиталец.

Он соскочил со своего колдовского скакуна, упал на колени прямо в грязь, положил руку на грудь сыну.

— Отец, — прошептал Дагоберт; в горле его клокотала кровь.

Лицо человека, которого он помнил суровым и сдержанным в проявлении чувств, было искажено мукой.

— Я не мог… нельзя… они не позволили… — пробормотал Скиталец.

— Мы… победили?..

— Да. Мы избавились от гуннов на многие годы. Ты молодец.

Дагоберт улыбнулся.

— Хорошо. Забери меня к себе, отец…

Карл обнимал Дагоберта, пока за тем не пришла смерть, да и потом он долго еще сидел у тела вождя готов.

— О, Лори!

— Успокойся, милый. Это должно было случиться.

— Сын, мой сын!

— Иди сюда, поплачь, не стесняйся слез.

— Он был так молод, Лори!

— Он был взрослый мужчина. Ты ведь не покинешь его детей, не оставишь своих внуков?

— Нет, никогда. Хотя что я могу сделать? Скажи мне, что я могу сделать для них? Они обречены. Потомки Йорит погибнут, как им суждено. Чем я помогу им?

— Мы подумаем вместе, милый, но не сейчас. Тебе нужно отдохнуть. Закрой глаза, вот так, и постарайся заснуть.

В тот год, когда пал в сражении его отец Дагоберт, Тарасмунду исполнилось тринадцать зим. Похоронив вождя под высоким курганом, тойринги единодушно провозгласили мальчика своим новым предводителем. Пускай он был еще мал, но от него ожидали многого, и потом, тойринги не желали, чтобы ими правил какой-либо другой род.

Вдобавок после битвы на берегу Днепра у них не осталось врагов, которых следовало бы опасаться. Ведь они разгромили союз нескольких гуннских племен, устрашив тем самым остальных гуннов, а заодно и герулов. В будущем же, если и придется воевать, то не обороняясь, а нападая. Иными словами, у Тарасмунда будет время вырасти и набраться мудрости. И разве не поможет ему советами Водан?

Его мать Валубург вышла замуж за человека по имени Ансгар. Он был ниже ее по положению, но имел в достатке всякого добра и не рвался к власти. Вдвоем они правили тойрингами, пока Тарасмунд не вступил в зрелый возраст и не стал мужчиной. Он к тому же попросил их не спешить складывать с себя тяжкое бремя, ибо ему, как это, похоже, было заведено в их роду, не сиделось на месте и он хотел повидать свет.

Тойринги одобрили его желание, ибо мир менялся на глазах, и вождь должен был знать, с чем ему предстоит столкнуться в грядущем.

В Риме все было спокойно, хотя Константин, умирая, разделил империю на Западную и Восточную. Столицей Восточной он избрал город Византию, назвав его собственным именем. Константинополь быстро разросся и прославился на весь свет своими богатствами. После множества стычек, в которых им задали хорошую трепку, визиготы заключили мир с Римом, и торговля через Дунай заметно оживилась.

Константин объявил, что отныне в империи признают одного-единственного бога — Христа. Проповедники веры в него проникали все дальше и дальше, и все больше и больше западных готов прислушивалось к их речам. Те, кто поклонялся Тивасу и Фрийе, угрюмо ворчали. Древние боги могут разгневаться и причинить зло неблагодарным людям, да и новая вера, опять же, покоряет для Константинополя, не обнажая меча, некогда свободные земли. Христиане уверяли, что спасение души важнее свободы; притом, если вдуматься, лучше жить в пределах Империи, чем вне их. Год от года расхождения во взглядах делались все более очевидными.

Остготы же в своем далеке жили по старым, дедовским обычаям. Христиан среди них было наперечет, да и то большей частью — рабов из западных земель.

В Олбии имелась церковь, которую посещали римские торговцы, — деревянная, невзрачная и совсем крохотная по сравнению с древними, пускай даже ныне опустевшими, мраморными храмами. Однако время шло, число христиан понемногу возрастало; священники обращали в свою веру незамужних женщин и некоторых мужчин.

Тойринги же, подобно остальным восточным готам, не изменяли богам предков. Они собирали с полей богатый урожай, вовсю торговали с Севером и Югом, получали свою долю дани с тех, кого покорял готский король.

Валубург и Ансгар выстроили на правом берегу Днепра новый дом, достойный сына Дагоберта. Он встал на холме, что вознесся над рекой, над пойменными лугами и полями, над лесом, в котором не счесть было птичьих гнезд. Над щипецами дома парили разные драконы, над дверью сверкали позолотой рога зубров и сохатых; колоннам в зале придано было сходство с божествами — со всеми, кроме Водана, поскольку тому было отстроено святилище неподалеку.

Вокруг дома, по сути — настоящего дворца, поднялись прочие строения, и вскоре хутор превратился в целое селение, в котором кипела жизнь: мужчины, женщины, дети, кони, собаки, повозки, оружие, разговоры, смех, песни, топот копыт, скрип колес, визг пилы, перестук кузнечных молотов и молоточков, огни, клятвы, брань, иногда плач. У берега, когда не уходил в плавание, покачивался на волнах корабль; к пристани часто причаливали ладьи, что несли по реке чудесные грузы.

Дворец назвали Хеоротом, ибо Скиталец сказал с кривой усмешкой, что так назывался знаменитый чертог в северных краях note 47. Сам он по-прежнему появлялся раз в несколько лет, на пару-тройку дней, чтобы услышать то, о чем стоило узнать.

Русоволосый Тарасмунд был шире своего отца в кости, смуглее кожей, грубее лицом и мрачнее духом. Тойрингов это не пугало. Пускай утолит жажду приключений в юности, думали они, наберется знаний, а потом, образумившись, станет править, как и подобает вождю. Они словно чувствовали, что им понадобится мудрый и отважный правитель. Среди остготов ходили слухи о некоем короле, который объединил гуннов, как когда-то Геберик — их самих. Молва же уверяла, что сын и предполагаемый наследник Геберика, Эрманарих, человек жестокий и властолюбивый. К тому же королевский род, вслед за большинством подданных, вроде бы собирался покинуть северные топи ради солнечных южных земель. Поэтому тойрингам нужен был предводитель, способный отстоять их права.

В свое последнее путешествие Тарасмунд ушел, когда ему исполнилось семнадцать зим, и пробыл в отлучке три года. Он переплыл Черное море и добрался до Константинополя, где и остался, а корабль отправил домой. Родичи, впрочем, не боялись за него, ибо Скиталец пообещал охранять внука на протяжении всего пути.

Что ж, Тарасмунд и его воины повидали столько, что им теперь было о чем рассказывать соплеменникам едва ли не до конца жизни. Проведя какое-то время в Новом Риме, где каждый день случались немыслимые чудеса, они по суше пересекли провинцию Моэзию и достигли Дуная. Переправившись через него, они оказались у визиготов, среди которых прожили около года — по настоянию Скитальца, сказавшего, что Тарасмунд должен завязать с ними дружбу.

Именно там юноша встретил Ульрику, дочь короля Атанарика, до сих пор поклонявшегося древним богам и, как выяснилось, порой привечавшего у себя Скитальца. Он рад был союзу с вождем с востока. Молодые пришлись друг другу по душе. Ульрика, правда, уже тогда была высокомерной и крутонравной, но обещала стать хорошей хозяйкой и принести своему мужу здоровых, крепких сыновей. Договорились так: Тарасмунд возвратится домой, потом состоится обмен дарами и залогами, а где-нибудь через год он соединится со своей нареченной.