Победитель остается один - Коэльо Пауло - Страница 35

…Он замечает, что Ева снова проверяет свой мобильный телефон. Прежде у нее не было такой привычки. Сказать по правде, он ненавидит это устройство: быть может потому, что оно напоминает ему о ее прошлом, о котором он не мог бы с непреложной уверенностью сказать, что оно и впрямь прошло, минуло и кануло… Не мог бы, ибо никогда не говорил об этом с Евой. Хамид Хусейн глядит на часы — пожалуй, у него есть еще время без особой спешки допить кофе. Потом переводит взгляд на кутюрье.

Ах, как было бы славно, если бы все действительно начиналось на фабрике красителей, а завершалось на подиуме! Но дело обстоит совсем иначе.

С этим человеком, который сейчас невидящим взглядом созерцает горизонт, они встретились впервые на «Первом взгляде». Хамид в ту пору еще работал в своей компании, хотя шейх уже сформировал маленькую армию из одиннадцати человек, призванных воплотить его идею через моду показать свой мир, свою веру, свою культуру.

— Нам с вами по большей части объясняют здесь способ представить простые вещи чем-то невообразимо сложным.

Они проходили мимо стендов с образцами новых тканей, красителей, изготовленных по новым технологиям и предназначенных для использования в ближайшие два года, все более и более замысловатых аксессуаров: здесь были пояса с платиновыми пряжками, открывающиеся нажатием кнопки футляры для кредитных карточек, браслеты, регулируемые с точностью до миллиметра благодаря инкрустированному бриллиантами рычажку.

Кутюрье тогда смерил его взглядом:

— Мир — сложен. Был, есть и всегда будет.

— Я так не считаю. И если я когда-нибудь оставлю свою нынешнюю службу, то как раз для того, чтобы открыть собственное дело, которое будет разительно не похоже на все, что мы видим здесь. Собеседник рассмеялся:

— Вы не знаете, что это за мир. Слышали, наверное, про Федерацию? Иностранцам чрезвычайно трудно туда попасть.

Французская Федерация высокой моды и в самом деле была чем-то вроде одного из самых закрытых клубов. Основанная в 1868 году, она обладала неимоверным могуществом: она зарегистрировала марку «Haute Couture», так что никто больше не имел права использовать этот термин, если не хотел попасть под суд. Выпускала десятитысячным тиражом официальный каталог своих выставок, проходивших два раза в год, решала, как распределить две тысячи аккредитаций среди журналистов со всего света, отбирала крупных покупателей, определяла места показа — соответственно значению стилиста.

— Знаю, — ответил Хамид, прекращая на этом беседу. У него было предчувствие, что человек, с которым он разговорился, в самом скором времени прославится. И еще — что они никогда не будут друзьями.

Через полгода все было готово для решительного шага: он уволился из фирмы, открыл на Сен-Жермен-де-Пре свой первый магазин и начал борьбу. Он проиграл много сражений. Но понял одно: нельзя склоняться перед тиранией «больших домов», определяющих тенденции моды. Он должен был стать оригинальным — и стал. Потому что с ним и за него были простота бедуинских одеяний, мудрость пустыни, опыт, обретенный за год работы в крупной компании, толковые финансисты и совершенно ни на что не похожие, невиданные прежде ткани.

Еще через два года у него было уже пять или шесть крупных магазинов в разных городах Франции, и его приняли в Федерацию — не столько отдавая должное его дарованиям, сколько благодаря связям шейха, чьи эмиссары упорно и настойчиво обрабатывали местные филиалы французских фирм.

Утекло уже немало воды пол парижскими мостами, люди меняли воззрения и взгляды, избирались новые президенты, уходили на покой старые, передовая технология приобретала все больше сторонников, интернет стал самой что ни на есть массовой коммуникацией, усилиями общественного мнения удалось обеспечить почти полную прозрачность во всех сферах человеческой деятельности, роскошь и гламур отвоевали ненадолго утраченные позиции. Бизнес Хамида рос, развивался и распространялся по всему миру, охватывая теперь уже не только одежду, но и аксессуары, мебель, косметические средства, часы, эксклюзивные текстильные товары.

Хамид Хусейн стал теперь властелином целой империи, и все, кто вкладывал средства в его мечту, получили за свои инвестиции сторицей крупных дивидендов, выплаченных акционерам. Он продолжал сам курировать большую часть своих проектов, присутствовать на важнейших фотосессиях, сам делал эскизы для значительного числа моделей, не реже трех раз в год бывал в пустыне и молился на могиле отца, после чего отчитывался перед шейхом о состоянии дел. Но помыслы его с какого-то времени были заняты новым вызовом: он решил снять фильм.

…Взглянув на часы, он говорит Еве, что пора идти. Та спрашивает:

— Неужели это так важно?

— Нет, не важно. Но я бы хотел, чтобы ты присутствовала.

Ева поднимается. Хамид в последний раз окидывает взглядом одинокую фигуру знаменитого кутюрье, отчужденно созерцающего Средиземное море.

4:07 РМ

В юности у всех одна и та же мечта — спасти мир. Потом одни об этом забывают, убедившись, что есть дела поважнее — обзавестись семьей, заработать денег, поездить по свету, выучить иностранный язык. Другие же решают принять посильное участие в том, чтобы изменить общество, и в тех процессах, которые определят, каким наш мир достанется следующим поколениям.

Они начинают выбор профессии: идут в политики (поначалу неизменно руководствуясь желанием помочь своей общности), в социальные активисты (те свято веруют, что преступность порождается классовыми различиями), в художники (а эти не сомневаются, что все пропало и надо начинать с нуля) и… — в полицейские.

Инспектор Савуа был совершенно уверен в том, что может быть очень полезен обществу. Прочитав множество детективов, он воображал, что если злодеев посадить за решетку, всем добрым людям непременно найдется место под солнцем. Он с энтузиазмом постигал премудрость полицейской науки, получал высокие баллы на экзаменах по теоретическим дисциплинам, развивал силу и выносливость, чтобы не сплоховать в опасной ситуации, учился метко стрелять, хотя никогда никого не собирался убивать.

Прослужив в полиции год, он стал считать, что досконально изучил специфику своего ремесла. Его товарищи жаловались на низкое жалованье, на прорехи в законодательстве и некомпетентность судей, на существующее в обществе предубеждение к слугам закона и блюстителям правопорядка. С течением времени все оставалось неизменным, пребывало в прежнем виде, а прибывало только одно.

Бумаги.

Бесконечные протоколы, докладные, отношения, расписанные до мельчайших подробностей обстоятельства того, где, как, почему имело место такое-то происшествие. Такие пустяки, как мусор, выброшенный не туда, требовали досконального расследования (благо злоумышленник всегда оставляет следы — конверты или авиабилеты), тщательно начерченного плана местности, установления личности виновного, отправления повестки (а затем — и другой, составленной уже в более суровом стиле), передачи дела в суд (если нарушитель считал все это полной ерундой и пустой тратой времени), рассмотрения кассации и проч. Могло пройти года два до тех пор, пока дело окончательно не закрывали — без малейших последствий для обеих сторон.

Насильственные преступления встречались редко, очень редко. Статистические выкладки свидетельствовали, что львиную долю происшествий в Каннах составляли драки богатых мальчиков в дорогих ночных клубах, ограбления квартир, где хозяева жили только летом, аварии на дорогах, работа без разрешения и супружеские ссоры. Конечно, Савуа должен был бы радоваться этому — Лазурный Берег даже в те месяцы, когда сюда наезжали тысячи иностранцев, чтобы поваляться на пляже или купить-продать фильм, оставался во взбаламученном мире островком благоденствия и покоя. В прошлом году инспектор занимался расследованием четырех самоубийств (каждое из которых означало шесть-семь килограммов бумаг — а ведь все эти листки надо заполнить, отпечатать, подписать, подшить) и только два случая нападений со смертельным исходом.