Рекенштейны - Крыжановская Вера Ивановна "Рочестер" - Страница 3

Готфрид взял шляпу и пальто и, расспросив, какой дорогой идти, отправился отыскивать своего ученика. Погода была великолепная. Маленькая боковая дверь в бронзовой решетке была открыта, и Готфрид вошел в аллею дубов и лип, в конце которой виднелись дома большого села и высокая колокольня церкви. Девочка, сидевшая с вязаньем на пороге первого домика, вежливо указала ему дом судьи, находившийся по ту сторону улицы, несколько в стороне, и окруженный хорошеньким садом и огородом. Широкий балкон, обвитый виноградником, белые занавески и великолепные цветы на всех окнах придавали этому уютному жилищу свежий и изящный вид.

Перед верандой два маленьких мальчика, семи и девяти лет, играли с деревянной лошадкой; пятилетняя девочка нанизывала красные ягоды на длинную нитку.

— Дома ваши родители? — спросил Готфрид, кланяясь дружески детям.

— Отец вышел, — отвечал старший мальчик, снимая с головы свою соломенную шляпу. — Но мама там, в саду, с Танкредом. Он не хотел играть с нами, и мама велела нам уйти.

Молодой человек пошел по указанной аллее и вскоре увидел беседку из жимолости, под сенью которой на скамейке сидела молодая женщина в темном платье и белом переднике. Обняв рукой Танкреда, припавшего кудрявой головой к ее груди, она что-то тихо говорила ему, видимо, стараясь его успокоить.

Заметив приблизившегося посетителя, поклонившегося ей, мадам Линднер протянула ему руку и приветливо спросила:

— Вы пришли, вероятно, за вашим маленьким беглецом?

— Да, сударыня. Но если позволите, я отдохну у вас немного.

Танкред быстро приподнялся и, увидев Готфрида, схватился обеими руками за голову и, топнув ногой, крикнул с комическим отчаянием:

— Даже сюда я не могу убежать, чтобы спастись от тирании. Ах, если бы мама знала, как я несчастлив, как меня мучают, она не отдала бы меня. Я всех ненавижу в замке, и папу, и вас, которого он называет своим другом и которому поручил убивать меня.

— Танкред, можно ли так говорить об отце и своем воспитателе, — перебила его мадам Линднер.

— О моем тюремщике, о моем палаче! — возразил неукротимый мальчик.

— Замолчи. Я не хочу больше слышать ничего подобного. Ступай играть с Конрадом и с Франсуа. Иди, будь умником. Обещаешь ты мне это?

Танкред медленным шагом направился к своим товарищам.

Готфрид сел на скамейку, с которой госпожа Линднер сняла корзинку с детским бельем и со связкой ключей.

— Трудная ваша обязанность, месье Веренфельс! У Танкреда тяжелый характер, — сказала она, — это несчастный, заброшенный ребенок. Для матери он служил всегда игрушкой, предметом ее фантазий, ее прихотей; а голова француженок, приставленных к нему, была вечно занята интригами. Танкред всегда любил приходить сюда; гувернантки пользовались этим; предоставляя его мне, они свободно занимались своими любовными делами.

— Да, положение ребенка печальное, — сказал Готфрид, снимая шляпу и проводя рукой по волосам, — но нелегкое и для графа. Он, по-видимому, обожает своего сына.

— Конечно. Танкред живой портрет графини, которую граф боготворил. Надо сказать правду, она такая красавица, что нет ей подобной; но при этом пустая светская женщина. Граф, должно быть, не раз пожалел свою первую жену, кроткую и любящую.

— У графа не было детей от первого брака?

— От покойной графини Хильды остался сын, граф Арно, которому должно быть теперь двадцать один год; его обширные владения находятся рядом с Рекенштейнскими землями.

— Танкред ничего не говорил мне о своем брате.

— Он никогда его не видел. Все в этой стране знают о семейном несогласии, возникшем вследствие вступления графа во второй брак. Его тесть и теща были тогда еще живы и решительно восстали против этого супружества, но напрасно; свадьба состоялась. Дед и бабушка взяли к себе маленького Арно и воспитывали его в столице. С тех пор он никогда не видел отца; и по смерти графа Арнобургского граф Вилибальд был устранен от опеки, и даже разрыв с графиней Габриэль не привел графа к сближению с сыном.

Приход судьи прервал рассказ Гертруды Линднер. Она пошла в дом, чтобы распорядиться подать кофе. Разговор мужчин перешел на другие предметы.

Готфрид чувствовал себя так хорошо в этой милой семье и внушил судье и его жене такую симпатию, что когда он стал прощаться, чтобы вернуться в замок со своим чертенком, то должен был дать обещание часто навещать своих новых знакомых.

Молодой человек охотно исполнял свое обещание, а несколько времени спустя дом судьи сделался для него еще более привлекательным. Однажды утром, когда пришел с Танкредом, чтобы взять с собой Конрада и Франсуа и пойти вместе в лес за грибами, Готфрид был очень удивлен, увидев на балконе незнакомую молодую девушку, которая помогала мадам Линднер заготовлять консервы. Это была девушка лет семнадцати; ее светло-русые волосы и кроткое, милое личико с голубыми, ясными глазами выражали невинность и доброту.

Жена судьи представила ее, сказав, что это их племянница Жизель, дочь старшего брата ее мужа, и что она приехала помочь ей в хозяйстве. Заметив вскоре, что Жизель была столь же образованна, сколь и красива, Готфрид находил в ее обществе все более и более удовольствия.

Прошло несколько месяцев; положение Готфрида еще улучшилось; его энергия и деятельность расположили к нему вполне сердце графа. После нескольких бурных сцен, нескольких чувствительных наказаний и сажания на хлеб и воду Танкред покорился. Хотя неохотно, но все же он повиновался, и спокойный, строгий взгляд наставника имел над ним такую власть, что он не мог противиться ей.

Подчиненный полезному режиму, разумно занятый классным учением и телесными упражнениями, вставая и ложась в определенные часы, мальчик стал красивее и здоровее; бледность сменилась румянцем; он вырос и заметно развился. Готфриду оставалось бороться только с его леностью и затаенной враждой, которую воспитанник выказывал ему при каждом случае.

Граф был в восторге от заметного улучшения в манерах и в физическом состоянии Танкреда и все более и более привязывался к Готфриду, который действительно стал его правой рукой, его надежным помощником в делах, его доверенным лицом в полном смысле этого слова.

Готфрид имел основательные сведения о всем, что касалось эксплуатации имения. Он вскоре заметил серьезные беспорядки в управлении лесом и в операциях паровой мельницы, недавно устроенной. Он счел своей обязанностью сообщить это графу и добросовестно помог ему вникнуть в эти злоупотребления и восстановить порядок.

Преисполненный благодарности, граф посвятил молодого человека еще более в свои дела, наполовину увеличил его жалованье и объявил ему, что, как только сын его поступит в военное училище, он сделает Готфрида главным управляющим. Веренфельс чувствовал себя спокойным, счастливым и стал мечтать о будущем. Он заметил, что Жизель чувствовала к нему нечто более, чем простое расположение; и сам он привязался к этой милой молодой девушке. Готфрид говорил себе, что, сделавшись главным управляющим, он будет в состоянии вновь обзавестись хозяйством. Жизель, простая, деятельная и хорошая хозяйка, может быть именно такой женой, какая ему нужна, преданной дочерью его старой матери, а для его маленькой Лилии — матерью и наставницей. Но несчастье научило его быть осторожным, и он не позволил себе пробудить в сердце Жизели надежд, которые вследствие каких-нибудь обстоятельств могли не сбыться. Он решил не приступать к решительному объяснению, пока его судьба не будет окончательно обеспечена.

Веренфельс вошел однажды утром в кабинет графа, чтобы дать ему подписать некоторые деловые письма; он нашел его сидящим у окна с письмом в руках и всецело поглощенным своими мыслями.

Готфрид положил бумаги на стол и хотел молча уйти, но граф поднял голову и позвал его.

— Я получил сейчас известие, которое радует и удивляет меня, а вместе с тем оно вызвало во мне так много воспоминаний.

Граф медленно сложил большой лист, украшенный гербом.

— Мой сын Арно, — продолжал он, — пишет мне самым миролюбивым образом, сообщает, что скоро приедет ко мне, и просит забыть все, что так напрасно разделяло нас.