Грешница - де Ренье Анри - Страница 25

Между тем мадам де Сегиран достаточно хорошо умела рассуждать, чтобы не понять того, что в ней про. исходило. Другая на ее месте, быть может, просто приписала бы слишком обильному и слишком возбуждающему питанию эти приливы крови, налетавшие на нее своими обжигающими порывами; но мадам де Сегиран была не из тех робких умов, которые боятся самопостижения и предпочитают не знать себя до тех пор, пока какое-нибудь нежданное событие не укажет им на то, чего они уже не в состоянии скрыть.

Ее набожность была искренней, и ее обращение также. От ее прежних заблуждений в ней не осталось ничего. Она приняла без оговорок верования и обряды, коими наша религия отличается от так называемой реформатской, но все же от былого гугенотства у нее сохранилось известное доверие к собственным взглядам на самое себя. Мадам де Сегиран не страшилась заходить довольно глубоко в том саморассмотрении, при помощи которого мы открываем самих себя и узнаем о себе истину, и для этого она почти не нуждалась в чьей бы то ни было помощи. Другими словами, для самопостижения мадам де Сегиран мало обращалась к тому содействию, которое нам оказывают наставники и руководители нашей совести. Мы помним, что в свое время их усилия убедить ее не привели ни к чему и что своим обращением она была обязана собственным раздумьям. Мсье дю Жардье и прочим оно бы не удалось, если бы она не взяла на себя прийти с ним к соглашению. А потому мадам де Сегиран, неукоснительно исполняя свои религиозные обязанности, скорее сторонилась какого-либо руководства. По прибытии в Кармейран она избрала себе в духовники среди эксского духовенства доброго священника по имени мсье Лебрен, известного чистотою веры и душевной простотой. Мсье Лебрен был, так сказать, машиной для таинств. Он совершал их с милой наивностью и применял их формулы к тем, кто его просил об этом, не видя притом дальше собственного носа. На исповеди мсье Лебрен меньше всего расспрашивал и не выказывал стремления побуждать кающихся к утонченному исследованию совести. Он довольствовался общим видом грехов, в которых ему решали сознаться, и не требовал внимательного их изучения.

Никогда он не задавался целью проникнуть в душу глубже того, чем она ему открывалась. И мадам де Сегиран была весьма довольна пастырством мсье Лебрена, которому она доверяла лишь самые внешние свои области, причем он ни разу не пытался обратиться к более глубоким, над каковыми она сохраняла, таким образом, единоличную власть и руководство.

Поэтому неудивительно, что в том положении, в котором она очутилась, мадам де Сегиран прибегла не к добрейшему мсье Лебрену. Он ничего бы тут не понял, и мадам де Сегиран не нуждалась в его услугах, чтобы разобраться в том, что в ней творилось странного и необычного.

К тому же, она настолько привыкла исследовать самое себя, что не могла бы долго заблуждаться относительно обуревавших ее треволнений, хотя бы даже не было никаких признаков, которые бы уясняли ей их причину и истолковывали их ей.

Мадам де Сегиран действительно выходила замуж в том умонастроении, которым она поделилась со своим будущим мужем во время первых их бесед. Она помнила их точка в точку и слово в слово и не забыла, как они с мсье де Сегираном пришли к соглашению относительно союза, в который намеревались вступить. Быть может, она в меньшей степени, нежели он, видела в этом проявление божьего промысла, но она охотно принимала толкование, даваемое мсье де Сегираном тем обстоятельствам, которые свели их друг с другом при посредстве диковинного завещания мадам де Бериси. Как бы там ни было, представления мсье де Сегирана о браке в достаточной мере согласовались с ее собственными воззрениями, чтобы она им не прекословила. А потому она с полной искренностью применилась к его взглядам. Мысль о том, чтобы дать дому Сегиранов нужных ему наследников, казалась ей достойной одобрения. Эта роль снискала бы ей со стороны мсье де Сегирана прочную привязанность и неизменное уважение, а разве это не было предпочтительнее неверных упоений любви, ибо мадмуазель д'Амбинье, хотя ничего не знала об этом чувстве и никогда его не испытывала, остерегалась его в силу какой-то тайной боязни, объясняемой тем, что она ощущала в себе своего рода врожденную страстность, которая, проснись она, могла бы получить над нею власть, чью необузданность она предугадывала.

Потому-то брак представлялся ей полезной преградой для этих неистовых порывов, которые зовут любовью и начала которых заложены в нашей душе и в нашем теле. Насчет первых мадам де Сегиран была довольно спокойна и полагалась на свой разум, чтобы предохранить себя от увлечений, которые могли бы ее заманить. В отношении же вторых она была не так уверена, хотя самой их грубости и вещественности казалось ей достаточными для того, чтобы сделать их неопасными. Вместе с тем, мадам де Сегиран знала, хотя бы из книг, что с ними надлежит считаться, что в том чем мы являемся, они занимают больше места, нежели мы обычно думаем. Опять-таки и в этом смысле брак, по ее мнению, представлял защиту против того, что в нашей плоти есть темного, тайного и как бы дикого, раз первобытный инстинкт побуждает нас покорствовать наслаждениям, которых она требует и на которые наши чувства соглашаются, даже если разум их осуждает. В самом деле, разве не уделяет брак своей доли тому, что в нас имеется вещественного, указывая ему цель, а именно размножение, и давая ему исход, в котором он обретает удовлетворение?

Будучи такого мнения, мадам де Сегиран склонно подчинилась супружеским желаниям мсье де Сегирана. Она признавала их законность и покорно на них отвечала. Она не выказывала при этом ни строптивости, ни усердия, и хоть и не находила особого удовольствия, но не проникалась и отвращением. Когда мсье де Сегиран намеревался использовать по отношению к ней свои права мужа, она шла им навстречу всей молодой и свежей красотой своего тела, к каковой мсье де Сегиран был весьма чувствителен, о чем свидетельствовала частота его призывов. Впрочем, она отнюдь не гордилась этим и не черпала в том никакого тщеславного удовлетворения, равно как в ней никогда не возникало желания испытать силу своих чар на ком-либо ином, кроме мсье де Сегирана. Да она и не понимала, как можно придавать такое значение и уделять столько внимания делам любви, и удивлялась тому, как много места они занимают в жизни стольких людей. То, что она мало-помалу узнала, несмотря на свое уединение, о всевозможных интригах, которым предавались эксские дамы и их поклонники, преисполнило ее изумления. Ей казалось непостижимым, что главная жизненная забота может состоять в том, чтобы лежать в постели именно с тем, а не с другим. Мадам де Сегиран иногда делилась своими недоумениями с мсье де Сегираном, когда тот, возвратясь из Экса от своей матери, передавал ей рассказы о последних выходках какой-нибудь мадам де Листома или мадам де Брегансон. Тогда мсье де Сегиран разражался смехом и взирал на свою жену со смесью гордости и удовлетворения. Он явно обладал в ее лице более чем безупречной супругой, чья неколебимая добродетель ограждала его от известных злоключений, к которым мужчины весьма чувствительны, и утешался мыслью о столь прочно для него обеспеченных спокойствии и счастье. И иной раз у него являлось желание воспользоваться ими незамедлительно, тем более что любовные повести, рассказанные им мадам де Сегиран, не могли до некоторой степени не распалить его своими образами. И вот однажды, вернувшись из Экса, откуда он привез сообщенное ему повествование о некоторых занятных проделках мсье де Ла Пэжоди, относящихся к той поре, когда тот еще не слонялся по дорогам, и узнав, по выходе из кареты, что жена его в саду, мсье де Сегиран направился к боскету, где она имела обыкновение уединяться. Это было на склоне прекрасного летнего дня, когда знойная тяжесть воздуха едва начинала рассеиваться. В листве не проносилось ни ветерка, и в зеленоватой тени боскета пастух с флейтой возвышался в своей музыкальной наготе. Заслышав шаги мсье де Сегирана, мадам де Сегиран подняла голову и сделала ему знак сесть возле нее на скамью из дерна, служившую ей сиденьем. Уместившись рядом, мсье де Сегиран начал передавать жене услышанные им речи, из коих некоторые были достаточно вольны. Разговаривая, мсье Де Сегиран обнял свою супругу за талию, и вдруг мадам Де Сегиран почувствовала прикосновение смелой руки к своей груди, в то время как в ухо ей шептались слова, которые были знакомы и которым супружеский долг приучил ее не сопротивляться.