Сабрина - Делински Барбара - Страница 7

Сабрина читала об отце Дерека. В прессе, правда, не говорилось напрямую о пагубном для сына сходстве с отцом, на не сомневалась, что об этом судачили. Было яснее ясеого, что такого рода молва болезненно задевала Дерека.

— Это почему же?

— Да потому что я знала вас раньше.

— Вы, Сабрина, видели меня только один раз, — мрачно напомнил он. — Если помните, мы провели за разговорив более четверти часа.

Спорить с этим утверждением было бессмысленно.

— Считайте, что в данном случае я руководствуюсь интуицией. Вы не убийца, я уверена в этом. К вам в темноте приблизился человек с пистолетом, от него исходила угроза. Вы были вправе защищать свою жизнь всеми доступными средствами. — Она с шумом втянула в себя воздух. — Господи! Дерек, вы отправились на эту встречу безоружным и пристрелили негодяя из его же собственного пистолета.

Он долго всматривался в ее лицо. «Должно быть, — подумала Сабрина, — никак не может поверить, что я на его стороне».

— Все это уже не имеет значения, — с горечью сказал Дерек.

— Нет, имеет.

— Не имеет. И вот вам доказательство: мы с вами разговариваем в тюрьме.

— А как насчет апелляций?

— Апелляций? — Судя по его тону, он считал апелляции самой бессмысленной на свете вещью. — Когда к тебе с самого начала относятся предвзято, не выпускают под залог и ты в ожидании суда два месяца гниешь в камере, иллюзии постепенно начинают тебя оставлять. Их становится еще меньше, когда свидетели на суде врут, улики исчезают или подтасовываются, а твой адвокат вдруг ударяется в панику и, вместо того чтобы настаивать на твоей невиновности, начинает торговаться с противной стороной. Конец иллюзиям настает, когда судья медленно, но упорно склоняет присяжных к своей точке зрения, а потом, когда они выносят вердикт: «виновен», зачитывает приговор — безупречный по форме, но бездушный, жестокий и несправедливый по самой своей сути. О каких, к черту, апелляциях тогда может идти речь?

Сабрине стало жаль этого человека, который медленно, слово за словом, выплескивал наружу свою боль. Он и выглядел сейчас соответственно: черты его лица заострились, а в глазах проступило загнанное выражение. Вне всякого сомнения, веры в правосудие у него больше не было, а на сердце от всего пережитого осталась глубокая, незаживающая рана.

— Вас засудили. Быть может, вы знаете, кому это было на руку? — очень тихо спросила она.

— Не надо было вам сюда приезжать, Сабрина.

— Послушайте, Дерек…

— Скажите, зачем вы сюда приехали? — прошипел он. Он злился на нее — и об этом говорили его глаза, выражение лица, напряженная поза.

Сабрина некоторое время смотрела на него, потом переключила внимание на стоявшего неподалеку охранника, который прислушивался к их разговору, не делая из этого никакого секрета. Она была не в силах изменить этого обстоятельства, но тем сильнее ей захотелось изменить жизненные обстоятельства Дерека.

— Так зачем вы все-таки приехали? — повторил свой вопрос Дерек. — Если для того, чтобы обсудить мое дело, то зря потратили время. Мой адвокат нажил себе язву, обсуждая его в разных инстанциях.

— Прижала влажные от пота ладони к юбке.

— Я не адвокат и в ведении уголовных дел не разбираюсь.

— Тогда зачем вы здесь? Из любопытства? Из жалости? Или в Нью-Йорке нынче такая тоска, что вы приехали сюда, чтобы немного развеяться? — спросил он с иронией. — Остается только предположить, что вы сделали это исключительно по душевной доброте.

— Просто… просто я была неподалеку и решила…

Дерек остановил ее суровым взглядом.

— Бросьте! В этой глуши нет ни одного приличного местечка — только тюрьмы.

— И приюты для умственно отсталых, — заметила Сабрина. Прямота казалась ей единственным средством, способным противостоять горечи и сарказму, которыми было пропитано каждое его слово. — Я ездила в Вермонт. Хотела узнать, подойдет ли тамошний приют для моего сына. Поскольку Парксвилл находится поблизости, я решила навестить вас.

Лицо Дерека неожиданно смягчилось, и Сабрина поняла, что ей все-таки удалось до него достучаться. Она, правда не знала, будет ли он расспрашивать ее о сыне. Вполне возможно, что по сравнению с его собственной бедой беды других людей представлялись ему теперь незначительными и не заслуживающими внимания. И она не моґла его за это винить. Более того, она бы не удивилась, если он предложил ей отправляться восвояси и оставить его в покое.

Но Дерек ничего подобного ей не предложил. Наоборот, голос его лишился саркастических ноток и заметно потеплел.

— Как он?

— Ники? С ним все нормально.

— У вас усталый вид, — тихо сказал он. — Видимо, это самое «нормально» дается не просто.

— Мне приходится заниматься им чуть ли не круглые сутки. — Сабрина с такой силой стиснула руки, что ногти впились ей в ладони. — Кстати, — сказала она, переводя разговор на другую тему, — я видела ваш первый сюжет об умственно отсталых детях, и он мне очень понравился. Я даже хотела вам позвонить и об этом сказать, да так и не собралась. Ну а потом… Потом минуло какое-то время, и я с головой ушла в свои заботы, а вы — в свои…

Сабрина подняла на него взгляд, и свежий шрам на его лице напомнил о том, что Дерек очутился в мире, где царит насилие. Эта зловещая печать, которую тюрьма возложила ему на лицо, была символом его рухнувших надежд и его падения. Шрам оскорблял ее чувство справедливости. Ей хотелось прикоснуться к щеке Дерека и стереть его. Подчинившись внезапно возникшему у нее импульсу, Сабрина потянулась было к его лицу, но через мгновение, устыдившись своего порыва, опустила руку — тем более глаза Дерека потемнели и, казалось, предупреждали ее: «Не надо, не трогай меня».

«Почему я здесь? Потому что ты меня понимаешь и мне захотелось поговорить с тобой…»

— Сколько сейчас Ники?

— Тридцать четыре месяца.

— Почти три года, значит.

— Мне кажется, тридцать четыре месяца звучит лучше. Больше подходит для Ники. Ведь он, в сущности, совсем еще младенец.

— Что, никакого прогресса?

— Прогресс есть, но весьма скромный. К примеру, он уже не так давится, когда ест.

— А что говорят врачи?

Сабрина пожала плечами:

— Что у него задержка в развитии, но почему, они не знают.

— Надежды на улучшение есть?

— Не слишком большие.

— Вы собираетесь отдать его в приют?

Сабрина машинально покачала головой, но потом вспомнила, что беседует не с мужем и не со своими родственниками, а с Дереком, Она записала сделанный им сюжет на видеомагнитофон и просматривала его не меньше десяти раз. Выржая свои мысли, Дерек очень осторожно подбирал слоова, но, в общем, смысл его выступления был ясен. Он склонялся к мысли, что в некоторых случаях отдать дефективного ребенка в специальное учреждение просто необходимо.

— He знаю точно. Может быть…

— Но вы не уверены в правильности такого решения?

С минуту она размышляла над его вопросом, потом глубоко вздохнула и, глядя в пол, произнесла:

— Я-то уверена. Просто такое решение проблемы, скажем так, не слишком популярно.

— Еще бы! Врачи утверждают и будут утверждать, что, каким бы ни было отставание, ребенка лучше всего воспитывать в домашних условиях.

— Верно, — кивнула Сабрина. — Все врачи так именно говорят.

— Это показывает, чего стоят все их знания.

Она с удивлением на него посмотрела: неужели он пытается шутить? Выяснилось, однако, что в глазах его не было и намека на веселье.

— Вам кто-нибудь помогает?

— Сиделки. Правда, они у нас не задерживаются. Заботиться о Ники — тяжелая работа.

— Надеюсь, его отец сейчас с ним?

— Нет. Он уехал в Чикаго по важному делу.

Пока они разговаривали о Ники, Дерек немного расслабился. Сабрина подумала, что, несмотря на казенную тюремную одежду, Дерек выглядит весьма импозантно. В следующую секунду она вздрогнула, поскольку он неожвданно заявил:

— Не по душе мне ваш муж.

Она едва удержалась от того, чтобы не рассмеяться. В голосе Дерека прозвучало нечто подозрительно напоминавшее ревность. Что и говорить, она была польщена — но и немного напугана тоже. Ее собственные чувства к мужу были во многом сродни чувствам Дерека, и она подумала, что, начни она смеяться, смех ее очень быстро перейдет в истерику. Она постаралась обратить все в шутку: