Я покорю Манхэттен - Крэнц Джудит - Страница 9

Минни в это время училась на первом курсе подготовительного отделения «Денна Холл колледж», а четырнадцатилетний Каттер учился в частной школе в Андовере. Сара Эмбервилл подыскала себе работу в магазине подарков, так что ее скромного жалованья и переводов Зэкари вполне хватало, чтобы дать младшим в семье приличное образование, хотя ни брат, ни сестра не успевали настолько, чтобы претендовать на пособие или стипендию. Откровенно говоря, Минни просто повезло, что она вообще смогла попасть в «Денна Холл», хотя колледж и не считался центром интеллектуальной студенческой элиты. Но Минни была до того очаровательна, смешлива и беззаботна, что никого особенно не волновала ее весьма посредственная успеваемость, несмотря на все ее старания. Что касается Каттера, то при всей его лени, он обладал хорошими способностями, но предпочитал не слишком утруждать себя науками. На это он пошел вполне сознательно: ведь чересчур способным ученикам всегда грозила потеря популярности, между тем главное, к чему он стремился, была именно популярность.

Уже с колыбели стало очевидным, что Каттер Дэйл Эмбервилл пошел в породу Андерсонов. Весьма скоро он превратился в долговязого белокурого паренька с голубыми глазами своих шведских предков. Да, он был безусловно красив, но в сердце его поселился и рос злой, безобразный червь. Каттер с детства презирал то существование на грани бедности, которое вела их семья. Сколько он себя помнил, постоянно приходилось ощущать, что он — один из этих бедных Каттеров, Андерсонов, Дэйлов и Эмбервиллов. В небольшой общине, где все четыре семьи состояли в той или иной степени родства, градации бедности были определены весьма точно, хотя о них и не говорилось вслух.

Каттер с презрением относился и к карьере отца: зачем понадобилось тому вкладывать свою душу в газету, если это заведомо не могло принести доходов? И что это за человек, если он решается на такой выбор? Неприязнь к отцу, однако, не шла ни в какое сравнение с той неприязнью, которую Каттер испытывал к старшему брату: ведь он не мог не осознавать, что без поддержки Зэкари им бы пришлось худо. Впрочем, Каттер слишком высоко себя ставил, чтобы самому устроиться на какую-нибудь работу, как это делали другие. Ведь в их городе все приличные семьи связаны меж собой кровными узами: как же он сможет после этого разносить по домам их покупки или, стоя за прилавком, наливать им в стаканчики содовой? Да и мать никогда не предлагала ему ничего подобного, потому что не хотела, чтобы ее младший догадывался, каких усилий стоит старшему та обуза, которую он на себя взвалил.

Сара Эмбервилл не подозревала об истинном отношении Каттера к брату, не догадывалась о том, что в глазах младшего старший казался до отвращения всемогущим: это было презрение, смешанное с беспочвенным страхом. Подобно ужасающему шквалу, грозящему разрушить все на своем пути. Зэкари врывался время от времени в их сонное царство, взрывая тишину раскатами громоподобного смеха, пугая домашних своими неотесанными манерами и тем не менее всякий раз целиком поглощая внимание отца с матерью. Каттеру было ясно, что их гордость сыном, ставшим почти чужим, его громкоголосым, нахальным и наглым братцем, покинувшим отчий дом, когда младшему исполнилось пять, совершенно не оставляла в головах родителей места, чтобы помнить, что он, Каттер, тоже существует на этом свете, не говоря уже о том, чтобы поинтересоваться его жизнью.

С горечью возвращался он снова и снова к воспоминаниям детства, перебирая их словно четки. Вот ему восемь, и он играет главную роль в школьном спектакле, а его родители не нашли ничего лучшего, кроме как говорить о старшем брате, ушедшем воевать. Все четыре последующих года, как бы популярен он ни был в школе, какие бы успехи ни одерживал в спорте, став чемпионом Массачусетса по теннису среди мальчиков, родители думали не о нем, а только о Зэкари, каждую минуту ожидая от того весточки с фронта. Еще бы, он был героем войны, летчиком-истребителем! Ну а после войны разве мать наконец-то обратилась к нему? Ничуть не бывало! Да и что мог он, подросток, принести домой такого, что могло бы сравниться с письмом Зэкари, где тот расписывал какой-то журнал, который задумал издавать в своем Нью-Йорке? Или с номером самого этого журнала?

Каттер Эмбервилл настолько прочно уверовал, что старший брат урвал все блага жизни, в то время как ему самому не досталось ничего стоящего, что сделался скрытным и ожесточился, не давая родителям никакой возможности участвовать в его жизни. Мрачная всемогущая тень старшего брата, считал Каттер, навсегда заслонила от него принадлежавшие ему по праву любовь и преданность отца с матерью. Младший в семье, он оказался где-то на обочине родительского внимания, а щедрость старшего брата воспринималась им как кости, которые бросают собаке в виде подачки. Чем больше Зэкари давал Каттеру, тем больше он оставался ему должен. А чем больше оставался должен, тем больше его ненавидел — страстной постоянной ненавистью, гораздо более глубокой, чем любовь, которую ему когда-либо доведется испытать в жизни, той ненавистью, которую способна породить лишь ранняя невысказанная ревность родных братьев.

В Андовере Каттер не слишком распространялся насчет своей семьи. Не рассказывать же ему в самом деле, что за его учебу платили мать, вынужденная наняться на работу, и брат, издающий журнал, название которого стыдно даже произнести. Всю свою энергию он направлял на то, чтобы стать самым популярным в своей школе, и оружием, которое он для этого избрал, была лесть. Каттер вырабатывал в себе способность задавать вопросы с тонким намеком — ответы на них обычно выставляли других ребят в самом лучшем свете. В возрасте, когда остальные только и делали, что безудержно хвастались, он овладел искусством слушать и восхищаться. Его учителем являлся тот самый червь, что сидел у него в сердце. Его успехи в спорте впечатляли, в учебе же он намеренно старался не выделяться. Весьма быстро Каттер сумел стать законченным льстецом, водившим дружбу лишь с теми мальчиками, чьи родители были не только богаты, но и могущественны. Его внешность располагала к себе, привлекая сочетанием несомненной природной красоты и силы. Аккуратная стрижка, гордо посаженная голова, голубые глаза с выражением прямоты и искренности, способные выдерживать любой взгляд, казавшаяся естественной чарующая улыбка, которой он приучил себя пользоваться не слишком часто…

Зэкари гордился серьезным и привлекательным подростком, хотя в те нечастые разы, когда они бывали вместе, У них находилось на редкость мало тем для разговора: чем дальше, тем все чаще младший брат стремился проводить уик-энды и каникулы вне дома, у очередного знакомого, где молодой Каттер Эмбервилл считался желанным гостем.

Однажды в понедельник, осенью 1948 года, Натан Лендауэр-младший зашел в контору, которую снимал Зэкари, с видом опасливой радости и глубочайшего смущения на приятном лице.

— Зэк, я встретил девушку, — пробормотал он. — На футбольном матче. С ней был один парень, который знает твою семью в Андовере. У нее с ним ничего вроде не было — и я предложил ему проваливать.

— В Нью-Йорке миллион девушек, и ты встречался не меньше чем с половиной из них… Ну и что ты нашел особенного в этой? — небрежно спросил Зэкари, задрав ноги на стол.

— Все. Она не как другие. Я даже сказал ей название нашего журнала. Настоящее.

— И она что, не покатилась со смеху, а ты не умер со стыда?

— Не совсем. Она сказала, что все это очень интересно. И не просто интересно, но странно, учитывая, что я издатель «Индустрии одежды», ты редактор, а мы с ней до сих пор ни разу не встретились. Ты специально мешал нам познакомиться, так она говорит. Это правда, Зэк? Почему ты не подумал представить нас друг другу?

— Представить?

— Ну да, Минни.

— Минни? Какой еще Минни?

— Твоей сестре. Самой прекрасной, самой обожаемой… самой… Ты даже не рассказывал мне о ее существовании! А еще называется лучший друг.