Я покорю Манхэттен - Крэнц Джудит - Страница 37

«Латными рукавицами» ему служила пара перчаток чуть ли не полуметровой длины, надежно защищавших от жара его руки; его «мечами» были деревянные и потому ненагревавшиеся ложки, двойные лопаточки и стоявшие каждая в своем гнезде градуированные чашки, которыми он мог пользоваться, даже не нащупывая калибровки на стекле. «Копье» для рыцарских турниров ему заменял снабженный батарейкой специальный индикатор времени «Сей Уэн», проверявший уровень жидкости, а «шлемы» — чаши для взбивания от «Дэнск энд Копко», каждая из которых для устойчивости покоилась на резиновой подставке.

К тридцати годам, когда у него уже было два ресторана, приносивших приличную прибыль, Тоби начал замечать, что белых пятен в поле его зрения становится все больше: попадавшие в них предметы и люди таинственным образом обесцвечивались и уплывали, чтобы затем появиться вновь, когда их уже не ждали. Он, правда, научился справляться со своими проблемами сам, без посторонней помощи. Но теперь Тоби понял, что такая помощь ему необходима.

В течение четырех месяцев Тоби учился в Ньютауне (штат Массачусетс) в Центре св. Павла по реабилитации инвалидов. Всех студентов, вне зависимости от степени слепоты, заставляли на время занятий надевать на глаза повязки и в подобном виде учиться таким простейшим вещам, как умение вести себя за столом и считать деньги, или более сложным — как обращение с тростью. Здесь же Тоби брал уроки фехтования, помогавшие ему ориентироваться, постигая так называемую «видеацию», то есть замещение зрения за счет других органов чувств, чтобы безошибочно определять, скажем, скорость ветра, температуру (по интенсивности солнечных лучей), характер находящихся под ногами предметов и различных звуков. Ко времени завершения курса в Центре св. Павла Тоби вполне, как он считал, был подготовлен ко всем превратностям будущего.

Вернувшись в Нью-Йорк, он продолжал экспериментировать со множеством различных систем, предназначенных для того, чтобы облегчить труд занятых на кухне слепых. Каждый раз, открывая новый ресторан, он оборудовал там кухню по образцу предыдущих. Тоби стремился к тому, чтобы все его шефы (зрячие) научились готовить по его методу с использованием испытанного им самим арсенала средств, так что вскоре, в случае необходимости, они могли работать в полной темноте.

Сам Тоби время от времени занимался готовкой в своем первом, нью-йоркском ресторане, изобретая все новые и новые блюда, но в остальных всем заправляли шеф-повара, а он лишь изредка, без предварительного уведомления, наезжал в Чикаго или Лос-Анджелес. Двадцати минут ему бывало предостаточно, чтобы убедиться, стоит ли не на месте какая-нибудь никому не нужная миска для компота. И горе тому помощнику шефа, который, как выявляла проверка, экономил на грибах для жульенов. Горе тому, кто не смог правильно определить процент спелости белого французского сыра, пережарил курицу так, что в кончиках крылышек не сохранилась влага, или на полщепотки переложил соли в соус. Горе, горе администратору ресторана, если скатерти на столах не оказывались накрахмаленными до необходимой степени хруста, протертый хрусталь на ощупь не напоминал атлас, свечи были на дюйм короче, а цветы в вазах перестояли на час дольше.

Тобиас Грозный — таким прозвищем наградили его после очередного инспекционного рейда, но при этом работники молились на него даже больше, чем вначале.

— Мне доставило бы еще больше удовольствия походить с Анжеликой по магазинам. — И Тоби слегка подтолкнул сестру, чтобы вывести ее из состояния подавленности. — Ну да, ты прошляпила, но это же не конец света! И нечего нюни разводить! Соберись — и начинай думать. Забудь об этом провале. Свою «Индустрию» тебе, понятное дело, не воскресить, как не вернуть, скажем, моды на высокие ботинки с пуговицами. Так что не теряй время на пустую борьбу с Каттером. Он выиграл, ты проиграла, и нужно это честно признать. Что было, то было, теперь надо не подставляться под удар, а снова стать самой собой. Той Мэкси, которую мы знаем.

— Рассуждаешь, как самый настоящий слабак, — в сердцах воскликнула Мэкси.

— Видишь ли, я выдающийся бизнесмен и в качестве такового вынужден смотреть на вещи реалистически. А вообще, попрошу говорить со мной в более уважительном тоне. Ведь я, между прочим, самый завидный жених в Нью-Йорке, но меня трудно окрутить, поскольку, единственному из здешних холостяков, мне до фени, как выглядит моя будущая невеста. А что касается души, то я еще не нашел ту, что вызывала бы во мне желание прожить с ней бок о бок всю оставшуюся жизнь.

— Тщеславный, бестактный, дрянной слабак, вот ты кто. Даже выпить не предложил, когда я в таком состоянии, — мрачно откликнулась Мэкси.

— Да сейчас вроде ужо самое время для субботнего завтрака, детка. Ты не думаешь?

— Твоя беда, что ты все воспринимаешь буквально, хотя твоя мать тебе никогда об этом не скажет, — огрызнулась Мэкси.

— Вот я и говорю, время для завтрака, а перед завтраком — может, что-нибудь покрепче? Согласна?

— Ну раз ты говоришь, то почему бы и нет?

Инди Уэст со злостью изучала свое отражение в трюмо, стоявшем в ее спальне в Беверли Хиллз. Но стоило ей отдать себе мысленный приказ, как ее глаза, того неповторимо голубого цвета, каким отличается весьма редкая персидская бирюза, становятся то темнее, то, наоборот, светлее. На редкость податливые мускулы, повинуясь своей хозяйке, творили с ее лицом чудеса, о чем не уставали писать в «Les Cahiers du Cinema».[20] Вот на нее смотрит влюбленная, а это уже лицо женщины, впавшей в тихую депрессию; вот в глазах появляется ужас, чтобы смениться затем выражением бурного восторга; распутница и тут же монашка, живущая предвкушением экстаза… «Что ж, — не без грусти отметила Инди, — все, как обычно, в полном порядке, несмотря на жуткое похмелье».

В то время как она, по-прежнему брезгливо, разглядывала себя в зеркале, нисколько не поддаваясь обаянию черт лица, казавшегося совершенством всем, кроме нее самой, Инди пришла к выводу, что в титуле самой очаровательной киноактрисы мира заключалось нечто идиотическое. Что это в самом деле за работа такая для взрослого человека? Неужели никто не понимает, что ее занятие — чистейшей воды надувательство? Это напомнило ей фильм с Гретой Гарбо: божественное лицо с почти неизменным выражением, в котором движимая условным рефлексом публика тем не менее видит бездну эмоций. Интересно, чувствовала ли Гарбо по отношению к себе то же, что чувствует она, Инди? Скорей всего, да — поэтому и ушла, пока об этом не догадались другие.

— Тоже мне Мерил Стрип выискалась, дурочка набитая! — вслух обратилась она к своему блистательному отражению. — Но все равно играть, как они это называют, ты все-таки можешь.

Она перехватила лентой дрожавшую волну светло-янтарных волос и с отвращением взглянула на стоявшую рядом рюмку «Кровавой Мэри».[21] Вообще-то Инди Уэст почти никогда не пила, но вчерашний вечер был страшным исключением, и теперь оставалось лишь одно-единственное лекарство, чтобы заставить свою печень попробовать вернуться в нормальное рабочее состояние. Инди взяла с туалетного столика рюмку и выпила — богиня, на мгновение смирившаяся с ролью простой смертной. Передернувшись от омерзения, она проковыляла обратно к постели.

Вся ее энергия ушла на то, чтобы открыть банку томатного сока и найти «табаско». По воскресеньям, когда Инди оставалась одна в целом доме, это было не так-то просто: ведь рядом не было ни прислуги, ни секретарши, ни поварихи — никого. Все телефоны в воскресенье молчали, так как великие Мира Кино еще спали или же предавались смутным мыслям по поводу «бранча»,[22] наблюдая по телевизору, как люди, обреченные жить в других местах, играют в этот час в футбол. Правда, подумалось ей, не будь сегодня воскресенья, надо было бы с утра тащиться на занятия в спортзал, где ее ждет учитель и грозный судья ее жизни Майк Эбрамс. Если бы этот человек только подозревал, что у нее голова раскалывается с похмелья (а от него, видит Бог, ничего не утаишь!), он бы нашел, как ей отплатить — вплоть до отмены назначенных встреч.