Я покорю Манхэттен - Крэнц Джудит - Страница 31

— Ты отвратителен!

Он рассмеялся и шлепнул ее по голому бедру.

— Прекрасна и свежа, — произнес он, смакуя. — И останешься такой лет десять, может, пятнадцать, а потом упругость мускулов начнет пропадать.

— Убери свои руки, кретин.

— Ты любишь меня, Златокудрая?

— Люблю, Летучая Мышь.

Это был их ритуал. Одно из самых ранних воспоминаний Тоби: он прикасается пальцами к щекам Мэкси. А первое, что запомнила в жизни Мэкси, были руки брата, подхватившие ее, когда она поскользнулась на улице.

— Боже, если бы ты только видел этих бедняг там, на заседании. Сидели, как к виселице приговоренные.

— Я их слышал. Этого достаточно.

— А как тебе нравится его заявление, будто он выступает от ее имени? Ты ведь знаешь, мама не могла бы сама принять это решение. Она ничего не смыслит в делах компании. И никогда не интересовалась прибылью. За всем этим стоит Каттер! Только ему-то это зачем? Но все равно мы не можем позволить, чтобы он взял и одним махом прихлопнул четыре наших журнала. Не можем и не должны! Отец никогда бы этого не допустил, если бы не угроза полного банкротства. Тоби, Тоби! Вспомни папу! Да это же самое настоящее убийство! — Мэкси почти выкрикнула последние слова.

— Но мы-то что можем сделать, малыш? Вся власть у матери, и она вправе принять любое решение, кто бы за ним ни стоял. Все, что касается компании, — в полном ее ведении.

— А моральное принуждение? — медленно процедила Мэкси, не то вынося приговор, не то пытаясь нащупать какую-то мысль.

— Моральное, говоришь? Да, чувствуется, что ты совсем оторвалась от родных берегов. Это Нью-Йорк, малыш, и такие вещи здесь не проходят, это тебе не страница с особым мнением в лондонской «Таймс».

— Я имею в виду не просто моральное принуждение, Тоби, — упорствовала Мэкси, — а в манхэттенском стиле. Если ты накормишь меня ленчем, то я обязуюсь нанести визит дяде в его офисе.

— Какого дьявола ты все это затеваешь?

— Сама еще не знаю какого. «Но надо копать, пока…» — рассмеялась она.

— «…не выроем снова Нью-Йорк», — докончил за сестру Тоби строку, которая служила для объяснения любых неприятностей с городом, казавшимся им центром Вселенной.

— Это было бы в высшей степени неразумно и ничего бы тебе не дало, Мэкси, — изрек Каттер, сидя за рабочим столом в своем офисе на Уолл-стрит, — что бы вы с Тобиасом ни чувствовали по данному поводу, и, поверь мне, я понимаю вас и даже сочувствую вам.

— Хватит насчет «цветов и сердец», Каттер, — огрызнулась Мэкси. — Давай начнем сразу с последней черты. Ведь это, кажется, твое любимое местонахождение. — Мэкси еще не заезжала домой и не переоделась с дороги, но плавание с Тоби и великолепный ленч, который он для нее соорудил, помогли восстановить ее боевой дух, так что, добираясь до центра города, она успела составить план атаки и теперь претворяла его в жизнь. — Пусть «Эмбервилл пабликейшнс» частная компания и все такое прочее, мне на это плевать, общественное мнение в этой стране все равно существует. Тоби и я созовем пресс-конференцию — а мы именно так и намерены поступить в качестве акционерного меньшинства — и сообщим репортерам, что ты оказал отрицательное влияние на нашу мать, на твою новоиспеченную жену, что уже само по себе вызывает удивление, так вот, оказал на нее отрицательное влияние и обрек на смерть сразу четырех наших издания. Причем это было сделано без всякого предварительного уведомления Тоби, Джастина и меня. Между тем мы все являемся акционерами и, следовательно, весьма заинтересованной стороной.

Мэкси с вызывающим видом выставила вперед обутые в сапожки ноги, откинулась на спинку кресла, словно пользуясь заслуженным после удачной атаки отдыхом, и продолжала:

— Может, ты слишком толстокож, чтобы обращать внимание на общественное мнение, но у тебя, между прочим, есть клиенты. Об этом ты подумал? Или о своих деловых партнерах, которые, как известно, не слишком любят, когда их фамилии начинает мусолить пресса? А как насчет журнального мира? Неужели, Каттер, ты настолько наивен, что думаешь, будто все эти Ньюхаузы, Херсты, Анненберги и другие займут твою сторону? Ведь они все знают, что ты чужак и к издательским делам никакого отношения не имел и не будешь иметь. Да в газетах и на телевидении так это распишут — пальчики оближешь. Еще бы, чтоб закрывались сразу четыре журнала! Сотни людей вышвыривают на улицу! И все потому, что какой-то недоучка, и пяти минут не занимавшийся журналами и только-только получивший там свое местечко от жены, так надумал?

Каттер перевернул нож для бумаги, переставил чернильный прибор, завел настольные часы. После короткой паузы Мэкси продолжила — было очевидно, что дядя не собирается нарушать своего молчания.

— Не хотелось бы мне быть на твоем месте, Каттер, когда мы устроим нашу пресс-конференцию. Уверена, что к нам присоединится и Пэвка. Пусть у него и нет никаких акций, но все журналисты его просто обожают, считают гением — и это так. Но к тому же он еще прекрасный человек. Помнишь, что о нем писали, когда он оформил ретроспективную выставку в Музее графики? Да это не человек, а целое учреждение. И шанс стать тем, кем он сегодня стал, дал ему не кто-нибудь, а отец. Один из четырех журналов, «Радиоволна», кстати, его детище! Зэкари Эмбервилл считал, что у всех этих четырех журналов блестящее будущее. А люди отцу верили, о чем ты, наверное, забыл. Отец был для них легендой. И остается ею!

— Ты хочешь меня шантажировать, Мэкси? Не выйдет! С этого утра все четыре журнала больше не существуют! Так решила твоя мать — это ее право.

— Ты, — медленно процедила Мэкси, — ты просто вонючка, презренный лжец. Мать ничего не решала. Это все ты! Не знаю, зачем тебе было нужно, но это твоих рук дело.

— Кто позволил тебе так со мной разговаривать?

Мэкси еще не доводилось видеть своего дядю в бешенстве. Она улыбнулась ему прямо в глаза: сейчас они были жесткими и метали ледяные искры. Если бы это действительно было решение матери, он никогда бы так не отреагировал. Не такой он был человек, ее дядя Каттер, неизменно подтянутый, владеющий собой, невозмутимо красивый и вежливый.

— А я отрицаю твое обвинение в шантаже, — улыбка Мэкси расползлась теперь по всему лицу — наглая улыбка Чеширского кота. — Тебе что, незнакомо такое понятие, как моральное принуждение?

— Да само слово «моральное» в твоих устах — это не смешно, а просто абсурдно! Ну хорошо, Мэкси, что тебе надо?

— Журнал. Один из четырех. И чтобы ты оставил меня в покое ровно на год и я делала все, что захочу. Никаких условий, никакого заглядывания мне через плечо, никакого сокращения сметы. Особенно последнее.

— Чувствуется, ты уверена, что унаследовала от своего отца его хватку. Значит, одна хочешь спасти целый журнал? Да ты же за всю жизнь, может, всего неделю и проработала. И то неделя эта пришлась на лето, когда ты готовилась к каким-то экзаменам. Но давай не будем пререкаться, — произнес он, снова овладев собой, — это никуда нас не подвинет. Если удастся уговорить Лили отдать тебе на откуп один из журналов — а только от нее такое согласие может исходить, — то тебе и твоим братцам придется гарантировать, что вы ни при каких условиях не станете втягивать в наше семейное дело средства массовой информации.

— Но тогда мы полностью развяжем тебе руки в отношении трех других журналов, — отреагировала Мэкси, сразу помрачнев.

— Не вы мне их связывали, не вам и развязывать. Я вообще против того, чтобы поддаваться на шантаж, или как бы его ни называли. Не думаю, кстати, чтобы пресс-конференцию, созванную девицей, известной своими великосветскими похождениями, и ее братом, который из-за своей несчастной болезни не в состоянии толком увидеть даже журнальный макет, чтобы такую пресс-конференцию восприняли здесь всерьез. Но ради сохранения мира в семье и чтобы ты не начинала выступать со своими штучками — а это ты умеешь! — я переговорю с Лили. Если бы она согласилась, то о воскресении какого из журналов ты пытаешься вести речь?