Я покорю Манхэттен - Крэнц Джудит - Страница 114

— Чего именно? — едва сумел удержаться от ответной улыбки Монти.

— Банкротства.

Ровно через неделю, в начале июня, Мэкси в одиночестве сидела на кухне у Тоби, доедая остатки вчерашнего ужина. В доме никого не было — хорошая погода выгнала всех его обитателей на улицу. Хотя Мэкси и чувствовала безмерную усталость, оставаться одной ей все-таки казалось невыносимым. Днем, на работе, она старалась бодриться, чтобы люди по возможности ничего не заметили. Но все чаще и чаще, как только она лишалась аудитории (пусть даже в лице одного-единственного собеседника), ее охватывала паника. Впервые с начала своего единоборства с Каттером она стала задумываться: а не донкихотство ли это с ее стороны, не затеяла ли она глупую борьбу без всякого шанса на выигрыш, борьбу, об истинных размерах которой она и не помышляла, отправившись в тот роковой день к Каттеру, чтобы использовать против него «моральное давление». И кто в самом деле уполномочивал ее выступать в роли попечительницы отцовского состояния? Ведь управление своей компанией он передал не ей, а матери. Означает ли это, что он хотел, чтобы все желания Лили неукоснительно выполнялись даже в том случае, если речь шла о полной ликвидации «Эмбервилл пабликейшнс»? Почему она, Мэкси, единственная из членов семьи, кто знал (или, во всяком случае, думал, что знал), как будто сам Зэкари Эмбервилл сказал ей об этом, что необходимо сделать все возможное и невозможное, чтобы не допустить гибели журналов? Да потому, что никто из них, включая и мальчиков, никогда не был так близок с отцом, как она. Он был единственным, кто верил в нее, заступался за нее, какой бы очередной финт она ни выкинула, но вот имеет ли она все-таки право решать сейчас вместо него?

Единственный, на чьи плечи она могла хотя бы отчасти переложить свои сомнения и тревоги, был Пэвка, с которым она уже успела переговорить днем за ленчем. Мэкси взяла себе за правило встречаться с ним не реже одного раза в неделю, чтобы иметь тем самым возможность быть в курсе того, что происходит с другими изданиями «Эмбервилл пабликейшнс». Картина, которую он ей рисовал, становилась все более мрачной. Любые предпринимавшиеся им за последние несколько месяцев шаги, на которые уходили весь его опыт, изобретательность и мудрость, с тем чтобы как-то поддерживать уровень журналов, несмотря на отданные Каттером распоряжения, стоили Пэвке неимоверного терпения и требовали величайшей изворотливости. И тем не менее добрая половина его усилий пропадала даром, многие его уловки обнаруживались и блокировались Льюисом Оксфордом, ежедневно общавшимся с Каттером. Если бы не обещание, данное Мэкси, Пэвка уже давно ушел бы с работы, где он больше не мог контролировать ход событий. Мэкси, сама находившаяся на пределе сил, не могла не чувствовать вины за страдания этого человека, как и она, не складывавшего оружия. Между тем ни ею, ни им не руководили честолюбивые или эгоистические помыслы: они делали то, что делали, не ради себя, а ради Зэкари Эмбервилла, а вернее — его памяти.

Долго эта борьба не могла продолжаться. Ведь в конце июня, как было известно Мэкси, сделка с «ЮБК» должна состояться — к этому времени ожидалось очередное подведение итогов за второй квартал. В любом случае ждать оставалось не больше месяца: в конце июня у нее просто может не оказаться денег, чтобы обеспечивать публикацию «Би-Би». Теперь все зависело от аукциона, где выставлялась на продажу ее антикварная мебель.

Аукцион предполагался на следующей неделе, и если он пройдет наилучшим образом, то можно надеяться, что пусть с трудом, но ей удастся наскрести нужную сумму. В этом случае, будучи уверенной, что очередной номер журнала все же выйдет, она сможет попросить Лили пересмотреть свое первоначальное решение.

Пока что Мэкси решила забрать свои драгоценности и шкатулки из рук «Сотбис»: уж слишком они медлительны и осторожны, лучше продать самой, постаравшись выручить побольше, или заложить, если никто сразу не купит. Только вот откуда взять на все это время? И потом, она никогда в жизни ничего не закладывала и не знает, как это делается. Да, надо было бы покупать в свое время недвижимость, а не красивые побрякушки! В конце концов, можно ведь носить и фальшивые жемчуга, а деньги вкладывать в надежные ценные бумаги, вместо того чтобы накупать старинную мебель; одному богу известно, во сколько ее оценят на рынке. И зачем, спрашивается, надо было ей устанавливать центральное отопление в замке, когда она вполне могла мерзнуть там и помалкивать? Словом, надо было ей быть белочкой из басни, которая запасает на зиму орешки в отличие от беспечного кузнечика. Надо было… надо было… не быть самой собой, подумала она со злостью. Сейчас уже поздно что-нибудь предпринимать. И смысла в самобичевании — никакого. Звонок в дверь прервал ее размышления.

— Джастин! Боже, как я рада тебя видеть! Могу предложить тебе сразу пять видов паштетов, еще не имеющих названия, но за качество ручаюсь — работа Тоби! Я еще к ним не приступала — давай присоединяйся. Вот тарелка.

Джастин подчинился, но, сев за стол, согласился выпить только стакан вина.

— Какие новости с фронта?

— Пленных не берем.

— Я уже слышал. Об этом все говорят.

— А что именно говорят? — нахмурилась Мэкси..

— Все, что угодно, начиная со слухов о продаже, наверняка идущих от «ЮБК», и кончая полным их опровержением. Так что можешь себе представить. У вас разброд, гражданское неповиновение, солнечное затмение. Послушай, я не хочу, чтоб ты думала, что я уклоняюсь от участия в финале, но мне надо, поверь, уехать из Нью-Йорка. Этот чертов город! Я сыт им по горло, Мэкси. Эти камни, они давят мне на сердце. Сейчас такая погода — и торчать здесь? Когда в мире столько чудесных мест, где мне хочется побывать. В дорогу! Малыш, я уже не могу больше терпеть. Скорей, пока не начался сезон дождей. Да, песни Гершвина прекрасны, но я ненавижу Нью-Йорк в июне.

Он говорил вроде бы в шутку, но голос его выдавал душевное страдание.

— Я знаю твои чувства и, честно говоря, понимаю их. По крайней мере, я всегда могу быть уверена, что рано или поздно, но ты все равно вернешься.

— Так получается, что меня не будет на твоем дне рождения.

— Ну и что, дорогой? Ты никогда ни на одном из них и не был. И если по правде, то я особенно из-за этого не переживаю. А вот ты, наверное, переживаешь из-за моих тридцати? Думаешь, настанет время моего заката и все такое? Признавайся! Джастин, ну что такое тридцать? Что такое сорок? Бетти Фридан наверняка все сорок, клянусь Богом.

— Не Бетти, а Глории Стайнем, — поправил ее Джастин.

— Видишь, возраст ничего не значит. А у меня к тому же полно других вещей, над которыми приходится ломать голову, можешь мне поверить.

— Ну в общем, какого черта ходить вокруг да около, я тут хотел заранее сделать тебе подарок ко дню рождения. Чтоб тебе не так горько было расставаться со своими фантастическими колоритными любовными похождениями последнего десятилетия. — С этими словами Джастин как можно небрежнее вытащил из кармана листок бумаги и положил на стол.

Рука Мэкси не двинулась с места:

— Это с какого еще времени ты стал дарить своей собственной сестре чеки?

— С тех пор как она выросла, поумнела и знает, что с ними делать.

Джастин взял чек и мягко опустил его на пустую тарелку, стоявшую перед сестрой. Она скосила глаза и прочла сумму, на которую он был выписан. Достаточно, чтобы «Би-Би» мог выходить, пока не поступят деньги от рекламодателей — уже по новым расценкам. Достаточно, чтобы спасти журнал.

— Я разве не говорила, что ни цента не возьму у тебя взаймы? Не возьму — и все тут, — напомнила она с мрачной серьезностью, взяв чек и швырнув его обратно. — Это мои дела, ясно?

— Забудь про свою гордость, Мэкси. Мы все в семье этим грешим — и ты, и Тоби, и я. Наверно, это влияние матери. Но-скажи, если бы отцу нужны были деньги для спасения своего журнала, в который он по-настоящему верил, разве он не пошел бы на все, что можно, не считая, понятно, мошенничества? Проглоти гордость, Мэкси. И потом я же дарю, а не даю взаймы. Подарок обратно не принимается. И тебе не остается ничего другого, кроме как сказать: «Спасибо, Джастин!»