Школа обольщения - Крэнц Джудит - Страница 5

И к тому же, подумала она, рассердившись, но не высказав этого, ему не приходится быть все время настороже, чтобы отбиваться от расспросов о его сексуальной жизни. По тону и подтексту задаваемых ей вопросов она всегда безошибочно угадывала, занимается ли Паук любовью с какой-нибудь любопытной покупательницей или их роман уже достиг апогея, а то и сошел на нет. Она научилась вести себя так, словно ничего не знает и ее это меньше всего волнует — это и было так, — но она была сыта по горло изощренными дознаниями жертв Спайдера и чрезмерно любознательных подруг его пассий.

— Слушай, Вэл, — сказал Эллиот со спокойным безразличием, чем еще сильнее разозлил ее, — тебе ведь известно, что не платья для «Оскара» гарантируют прибыль магазину. Мы обслуживаем всех богатых женщин к западу от Гудзона. И если от этой излишне чувствительной балаганной публики у тебя так трещит голова, почему бы тебе не отослать их всех к Бобу Мэк-ки, Рэю Агаяну или Хэлстону, а то и к другим ребятам, которые ими занимались до того, как появилась ты и перехватила клиентуру?

— Или ты совсем с ума сошел… — выпалила она и внезапно уловила усмешку в его глазах.

В иной момент его высказывание могло бы сойти за простительную шутку, но сегодня это прозвучало обидно. Ведь он не хуже ее знает, насколько ей важно заполучить в заказчики такое количество голливудских звезд. Несмотря на галльскую брюзгливость, она не уступит и сантиметра завоеванной территории, тем более что упрочилась на ней так недавно. Вэлентайн хорошо понимала, что, при всей магической популярности ее имени в Беверли-Хиллз и Бель-Эйр, пройдет еще немало времени, прежде чем она надежно обоснуется в мире большой моды. И Эллиот тоже знает об этом. Что, черт возьми, с ним случилось? Он наверняка, как и она, помнит горький вкус неудачи, которую они потерпели два года назад в Нью-Йорке, и не забыл мрачный цвет поражения. Даже сегодня они всего лишь наемные служащие, может, и незаменимые, но «Магазин грез» целиком принадлежит Билли Айкхорн Орсини, начиная с участка земли стоимостью во много миллионов долларов и кончая последней партией платьев с Седьмой авеню, ожидающей отправки в аэропорту.

В этот момент в кабинет вошла Билли и застала их яростно взиравшими друг на друга. Она окинула их злым взглядом и заговорила тихо, но так резко, что на мгновение заставила обоих забыть их собственный гнев:

— У миссис Ивэнс создалось превратное впечатление, что вы оба работаете и вас нельзя тревожить. Имеет ли кто-нибудь из вас понятие, сколько времени я вас дожидаюсь?

Эллиот поднялся с кресла, обратив к ней широкую улыбку, полную тщательно выверенной чувственности, лишенную малейших следов ехидства или сарказма, улыбку, свидетельствующую об искреннем удовольствии лицезреть хозяйку. Обычно это срабатывало.

— Не пытайтесь изображать эту вашу проклятую смазливую ухмылку, Эллиот, — рассвирепела Билли.

— Билли, я закончил с Мэгги всего пять минут назад. Она еще в примерочной, приводит себя в порядок. Вас здесь сегодня никто не ждал.

— А я только что проводила миссис Вудсток, — с достоинством заявила Вэлентайн, — и хотела бы, чтобы вы убедились, с какой пользой я провела сегодняшний день. — Она протянула Билли эскизы. Та словно не заметила их.

— Послушайте! Черт меня побери, я купила изрядный кусок самой дорогой земли в стране, отстроила на ней самый роскошный в мире магазин и наняла вас двоих — заметьте, вызволив вас из бездны безработицы, — чтобы вы управляли им и сколачивали на нем ваши чертовы состояния, и все, чего я ожидаю взамен, — это чтобы мне не приходилось околачиваться тут, убивая время, когда вы мне нужны, будто я какая-нибудь идиотка-покупательница.

— Никто из нас не умеет читать мысли, Билли, — спокойно сказала Вэлентайн, стараясь сдерживаться, ибо Билли говорила очень странно: никогда еще Вэл не видела свою начальницу в такой бессмысленной ярости.

— Нет необходимости уметь читать мои мысли, чтобы догадаться, что сегодня вы мне понадобитесь!

— Я думал, вы останетесь дома с Вито, — начал Эллиот.

— Дома!.. — Билли усмехнулась: — Каждый, у кого в мозгу есть хоть одна извилина, сообразил бы, что сегодня я приду сюда, чтобы заказать платье для церемонии вручения наград. Завтра сюда заявятся все. Вы что же, думаете, я хочу, чтобы эта толпа путалась у меня под ногами?

— Но, Билли, пока завтра… — попробовала возразить Вэлентайн, но тряхнула головой, и ее кудряшки шевельнулись словно пенная шапка.

— Билли, — мягко сказал Эллиот, — что за спешка? У вас в шкафу висит не меньше сотни вечерних платьев. До оглашения списка претендентов вы не сможете узнать… — Он умолк, так как она угрожающе шагнула к нему:

— Не смогу узнать что?

— Ну, то есть, собственно…

— Собственно — что?

Разозлившись, он четко и внятно договорил:

— Попадут ли «Зеркала» в число претендентов. А если этого не произойдет, то вам не понадобится никакое платье.

Все надолго замолчали.

Неожиданно Билли расхохоталась, а затем укоризненно покачала головой, словно перед ней стояли глупые дети, которых нельзя не простить.

— Так вот оно что! Хорошо, что не вы занимаетесь кинобизнесом, Эллиот, ибо это вам не по зубам. И вам тоже, Вэлентайн. Какого черта, вы думаете, мы с Вито убирались целый год? Думаете, мы готовились с достоинством принять поражение? Хватит злить меня. Итак, в чем я предстану на этом проклятом «Оскаре»?

2

До того как, достигнув семидесяти одного года, умер Эллис Айкхорн, Билли Айкхорн не сознавала огромной разницы между положением молодой супруги чрезвычайно богатого человека и положением чрезвычайно богатой молодой женщины без мужа. Последние пять лет их совместной двенадцатилетней жизни Эллис, парализованный, был прикован к инвалидной коляске, к тому же после удара он лишился речи. Выйдя за него замуж, Билли связала свою жизнь с богатыми и сильными мира сего, однако так и не сумела найти своего места в этой цитадели, обрести точку опоры, чтобы должным образом обставить свое вдовство. Все те годы, что муж болел, она жила в замке Бель-Эйр, как затворница, ведя, насколько знали окружающие, полную ограничений жизнь супруги тяжелобольного инвалида.

И вот внезапно в тридцать два года она оказалась свободной от семейных обязательств обладательницей практически безграничного дохода. Билли с изумлением обнаружила, что до дрожи в коленках боится этой необъятной массы денег. Разве не об этом она, бедная родственница, мечтала все долгие годы своего отрочества? Однако нынешнее богатство оказалось настолько велико, что лишило ее покоя. Возможности, таившиеся в огромных суммах, приводили в замешательство, открывали перспективы настолько туманные, что очертания их терялись в грядущей неизвестности.

В то последнее утро, когда один из трех ухаживавших за Эллисом санитаров сообщил Билли, что с ее мужем во сне случился смертельный удар, к чувству облегчения молодой вдовы подкралась и печаль: кончилась прежняя, такая хорошая, часть ее жизни. Однако Билли горевала по прошлому вот уже пять лет. Она слишком долго готовилась к смерти мужа, чтобы ощутить по-настоящему боль утраты. И тем не менее Эллис, даже полуживой, служил ей опорой и защитой. Пока он был жив, ей не приходилось заботиться о деньгах. Этим занимался штат юристов и бухгалтеров. Конечно, она не забыла, что после свадьбы он подарил ей безналоговые муниципальные облигации стоимостью десять миллионов долларов, да еще уплатил налог на дарение, а затем проделывал то же самое семь лет подряд, приурочивая это ко дню ее рождения, пока в 1970-м его не хватил удар. Еще не став его единственной наследницей, владелицей всех его акций в «Айкхорн Энтерпрайзиз», она уже обладала собственным состоянием в восемьдесят миллионов, которое ежегодно приносило по четыре миллиона не облагаемых налогом долларов. Сейчас над налоговой декларацией Айкхорнов трудился целый взвод аудиторов из налоговой службы, но, как бы они ни хитрили, у Билли все равно останется еще около ста двадцати миллионов долларов. Обретенное богатство смущало и пугало. Теоретически она понимала, что может поехать куда угодно и делать все, что пожелает. И лишь мысль о том, что она все же не сможет оплатить полет на Луну, помогла Билли вернуть утерянное ощущение реальности. Ее успокоило лишь увеличительное зеркало, в которое она смотрелась, накладывая тушь на ресницы, — черты лица остались узнаваемы, отметила она. Приняв ванну, причесавшись, взвесившись — она взвешивалась по утрам и вечерам ежедневно с тех пор, как ей исполнилось восемнадцать, — и наконец одевшись, она восстановила привычное течение жизни. Буду действовать последовательно, пообещала она отражению в зеркале, не выказавшему ни малейшей паники, не в пример смятенной душе. Если бы в этот момент ее впервые увидел кто-то посторонний, то, отдав должное ее росту, гордой походке, сильной шее, царственной посадке головы, он подумал бы, что перед ним предстала юная царица амазонок во всей своей властной силе и мощи.