Школа обольщения - Крэнц Джудит - Страница 24

Единственным местом, где Спайдер никогда не занимался сексом, была его собственная комната. Он бы привел туда девушку, но только в том случае, если бы влюбился в нее. Однако Спайдер никогда не влюблялся. Его сладострастная душа, его чувствительное сердце упрямо принадлежали лишь ему одному. Он стал чутким, тонко чувствующим мужчиной и прекрасно понимал, что любит всех женщин вообще, всех вместе как вид. Его легкость в общении с ними отражала его внутреннюю недоступность, закрытость для любой из них. Он надеялся, что когда-нибудь влюбится в женщину, но этот день пока не настал.

А тем временем у него не было недостатка в куколках и была подруга — Вэлентайн, был ее по-парижски уютный чердак с трещинами на стенках, ставший для него прибежищем, местом, где хотелось побыть, если ему бывало особенно хорошо или, что случалось редко, скучно и хотелось поворчать. Гармония, которую умела создать лишь Вэлентайн, дарившая ему симпатию, откровенность в беседах и угощавшая вкусной едой, всегда приводила его в норму.

Однажды вечером, спустя несколько месяцев после их встречи, когда уже было выпито много бутылок вина, съедено много тарелок вкусного жаркого, приготовленного Вэлентайн, пролетело много часов за беседами, Спайдер без стука ворвался в комнату подруги.

— Вэл, черт возьми, где ты там? — выкрикнул он и замер в смущении, обнаружив ее в одном из глубоких, с оборками и складками, кресел. Утонув в пышной обивке, она держала зажженную сигарету «Голуаз Блю» в полуметре от лица и, закрыв глаза, с наслаждением вдыхала дым.

— Так вот в чем дело! Меня всегда мучило, почему это здесь попахивает французскими сигаретами, хотя сама ты не куришь. Оказывается, ты их возжигаешь, как фимиам. Ты прелесть! — Он обнял ее за плечи. Она в испуге открыла глаза, застигнутая врасплох, пойманная, как с поличным, со своей сентиментальной тайной.

— О-о, они и вправду пахнут Парижем. Хотя, конечно, ничто так не пахнет, как Париж, но ничего более похожего я найти не могу. А почему, Эллиот, ты не постучал, когда вошел?

— Я слишком взволнован. Послушай, у меня есть для тебя кое-что, передающее вкус Парижа — «Буланже брют».

Он достал из-за спины бутылку шампанского.

— Но это так дорого, Эллиот! Случилось что-нибудь хорошее?

— Можешь быть уверена! Побьюсь об заклад на твою попку! На следующей неделе я начинаю работать главным ассистентом у Хэнка Леви. Он на световые годы обогнал тех парней, с которыми я работал до сих пор. Саковиц, Миллер, Браун — никто из них не сделал для «от кутюр» столько, сколько Леон. Его студия выше головы завалена заказами. Правда, заказы от журналов он получает не так уж часто, как ему хотелось бы, но все равно он играет в высшей лиге… ну, не в самой высшей — до этого он еще не добирался, — но для меня и это большой шаг вперед. Я узнал, что Джо Верона, его ассистент, собирается этим утром вернуться в Рим из-за какой-то девчонки, и пошел к Леви сразу же, как освободился на студии. У них выходной… В общем, я приступаю к работе со следующей недели.

— О, Эллиот, я так рада! Это чудесная, чудесная новость! У меня хорошее предчувствие, а ты знаешь, что мои предчувствия меня не обманывают.

Предельно практичная во многих отношениях, Вэлентайн твердо верила в свои время от времени возникавшие «предчувствия». Спайдер поддразнивал ее, говоря, что это ее дикая кельтская кровь стучится в сердце, закованное в броню французской практичности. Наблюдая за Спайдером, открывавшим бутылку шампанского, Вэлентайн поздравила себя с тем, что он — не ее тип. Развратник, бабник, разбиватель сердец — любая женщина, у которой вспыхнет к нему хоть какое-то чувство, обречена на страдания. А Вэл счастлива быть его другом, но не допустит, чтобы дело зашло чуть дальше: она слишком благоразумна, чтобы воспринимать такого неразборчивого в связях мужчину как нечто большее, чем хороший сосед. Слава богу, она француженка и знает, как оградить себя от подобных мужчин.

— Похоже, ты голоден, Эллиот. Так получилось, что я приготовила бланкет де во и его многовато для одного едока. Оно хорошо идет с шампанским.

Хэнк Леви был в какой-то мере даже симпатичен. Ему была присуща куча исконно бруклинского шарма — этакий повзрослевший Гек Финн, высокий, тощий вариант Нормана Мейлера, только веснушек побольше да морщин поменьше, а вместо благородного разлета бровей — ниточки жиденькой растительности. Он одевался наподобие голливудских режиссеров: французские джинсы, рабочая рубашка продуманно и намеренно расстегнута почти до пояса, под ней золотая цепочка, всего одна, зато очень тяжелая и массивная. Его фирменным знаком был кардиган из кашемировой шерсти в четыре нити в стиле профессора Генри Хиггипса, за который он заплатил у «Хэрродса» пятьдесят пять английских фунтов. Он обзавелся дюжиной таких кардиганов разных цветов; он обожал завязывать их вокруг талии или набрасывать на плечи, чтобы свисали рукава — а-ля Баланчин. Если бы, нанимая Эллиота, он знал, что зимой Спайдер носит неопровержимо подлинные, нисколько не стилизованные, обольстительно поношенные хлопчатобумажные свитера и кричащие джемперы из аннаполисской коллекции его отца, то не исключено, что он, может, и не захотел бы такой серьезной конкуренции в студии. В его понимании это не вязалось с комфортом.

Хэнка гнуло к земле двойное бремя бисексуальности и чувства вины за свое еврейское происхождение. Он считал, что жизнь надула его. Судите сами: однажды во время примерки он занялся любовью с аккуратненькой невысокой светловолосой барышней, которая оказалась невероятно сговорчива, и через каких-нибудь сорок восемь часов обнаружил, что она не только беременна, причем именно от него, что бесспорно, но и оказалась милой еврейской девушкой, у которой в Бруклине насчитывается добрая дюжина родственников и часть из них к тому же принадлежит к той же ветви, что и его мать.

Итак, дело закончилось для Хэнка женитьбой, и прежде, чем он успел стать отцом, он выяснил для себя, что полным гомосексуалам живется веселее, хотя, по правде сказать, он и по выяснении не прекращал попыток разобраться в этом наверняка.

Однако далеко не все было потеряно. Чикки оказалась гораздо успешнее его — более напориста и амбициозна. Она стала носить собольи шапки тогда, когда еще немногим удалось увидеть их в кино — в экранизации «Анны Карениной». Она разработала и трактовала облик женщины, не пользовавшейся губной помадой, задолго до того, как другие еще только додумались до этого; не исключено, что именно она и изобрела этот вид макияжа; она первая появлялась в нужный момент в брючном костюме, юбке-мини и юбке-миди и не менее пяти раз в год снималась для «Вумен веар дейли». С ней дела Хэнка пошли в гору: она устраивала остроумные и изящные вечеринки, на которые умудрялась заманить такое количество до невозможности броских, неотесанных знаменитостей, что все остальные приглашенные ощущали себя причастными к сверкающему миру кутюрье. Заказчики валом повалили в огромную студию Хэнка, где на стереосистеме, непременно новейшей модификации, целыми днями проигрывали записи, непременно последние, а непременный стол из неотполированных досок был уставлен непременными яствами, как то: французскими сырами, итальянскими и немецкими сосисками, витыми хлебцами из ржаной муки, которые добывали в магазине для гурманов Блумингдейла, а также кошерными маринованными пикулями. В целом дело было поставлено превосходно, и за год работы у Леви Спайдер многому научился.

Ассистент фотографа тратит девять десятых своего времени на то, чтобы подавать боссу фотоаппарат со свежезаряженной пленкой, раскручивать рулоны бумаги для фона, проверять и устанавливать освещение, перетаскивать треноги с места на место, сражаться с темпераментными стробоскопами и подносить реквизит. Оставшаяся часть времени уходит на смену кассет в стереосистеме. Однако Хэнк Леви был ленив и к тому же с головой уходил в препирательства с публикой, поэтому он часто позволял Спайдеру снимать самому. И Спайдер наконец получил возможность делать то, из-за чего ему и хотелось прежде всего стать модным фотографом: ставить фотомоделей в нужные позы, выбирать ракурсы, экспериментировать с освещением и фокусировкой камеры, нажимать кнопки и слышать, как щелкает затвор. Все это оказалось даже интереснее, чем выглядело в фильмах о фотографах, ибо у Спайдера обнаружился талант в ведении диалогов с фотомоделями.