Серебряная богиня - Крэнц Джудит - Страница 12

Когда утомленный Аллар вошел в приемную, где ждал его Стах, то обнаружил Валенского спящим сидя: он уткнулся лбом в стекло окна, в которое до того не отрываясь смотрел невидящим взором всю долгую ночь. Доктор Аллар минутку постоял за спиной спавшего, а затем со вздохом легонько тронул Стаха за плечо. Князь мгновенно проснулся.

— Говорите!

— У вас две дочери. Мадам чувствует себя хорошо, но очень устала.

Стах диким взором уставился на доктора, ожидая совсем другого сообщения. Его твердая уверенность, что родятся мальчики, была разрушена столь безжалостно, что он оказался не в состоянии вымолвить ни единого слова. Помолчав немного, доктор мягко ответил на тот незаданный вопрос, которым встретил бы его любой другой мужчина на месте Стаха.

— Одна из ваших дочерей в отличном состоянии, но что касается другой…

Стах наконец обрел дар речи:

— Так что там с другой? Говорите!

— Перед рождением второго ребенка возникли медицинские проблемы. Плацента отделилась от матки как раз перед появлением младенца на свет, у мадам началось внутреннее кровотечение.

Стах отшатнулся и привалился к стене.

— Итак, ребенок умер. Вы можете сказать мне об этом, доктор.

— Нет, ребенок жив, но я обязан предупредить вас, что девочка в тяжелом состоянии. Она очень мала, всего четыре фунта и две унции, a placentae abruptio — отделение плаценты — и наличие микония в плацентной жидкости дают нам основание опасаться, что на какое-то время снабжение ее мозга кислородом было нарушено. Мы действовали предельно быстро, князь, но прошло от четырех до, возможно, пяти с половиной минут, пока мы сумели извлечь ребенка.

— Что вы хотите этим сказать, доктор? Говорите сразу.

— Есть вероятность, точнее, можно с уверенностью полагать, что мозг ребенка поврежден.

— Повреждение мозга? Что это значит? О чем, черт возьми, идет речь? — Стах схватил доктора, словно собираясь трясти его за плечи, но внезапно уронил руки. — Простите меня.

— Пока рано говорить определенно. О размерах повреждений нельзя сказать до проведения тщательного обследования ребенка.

— Как скоро вы будете это знать? Когда вы сможете обследовать… эту другую?

— Как только она достаточно окрепнет. Но все же, в целях предосторожности, ее следует окрестить. Какое имя вы собираетесь дать ей, князь?

— Мне наплевать!

— Князь Валенский! Успокойтесь! Нельзя терять надежду. И потом, у вас в любом случае есть одна превосходная, совершенно здоровая дочь. Не хотите ли взглянуть на нее? Она — в детской. У нее вес пять фунтов десять унций, так что нет никакой нужды помещать ее в инкубатор. Хотите навестить ее прямо сейчас?

— Нет! — не задумываясь ответил Стах. Он был уверен, что не способен сейчас взглянуть ни на одного ребенка.

Доктор проницательным взглядом посмотрел на него: такой ответ он слышал далеко не в первый раз.

— Мой вам совет, — добродушно сказал он, — поезжайте домой, поспите немного, а потом возвращайтесь навестить княгиню. Вы провели целую ночь без сна и пребывали в колоссальном нервном напряжении. А когда вы вернетесь, маленькие княжны тоже уже, без сомнения, проснутся.

— Не сомневаюсь.

Стах повернулся, чтобы уйти, но потом обернулся и сказал тоном, в котором ясно слышался скрытый вопрос:

— Я уверен, вы сделали все, что в ваших силах.

— Конечно, князь, но есть вещи, против которых мы бессильны.

Стах продолжал пристально смотреть на него. Маленький доктор застыл на месте, глубоко уязвленный тем, что кто-то посмел усомниться в его профессионализме.

— В природе бывают несчастные случаи, с которыми человеческий опыт и знания не в состоянии справиться, и нам остается только одно — спасать то, что можно спасти.

— Спасать? — повторил Стах с таким видом, будто ему никогда прежде не доводилось слышать это слово.

Какое это имеет к нему отношение? В его жизни не было случая, чтобы он оказался не на высоте, о каком таком спасении может идти речь?

— До свидания, доктор.

На опасной скорости подъехав к дому и не обратив внимания на столпившихся у парадного подъезда слуг, он погнал машину дальше, к конюшням. Там он выпрыгнул из автомобиля, вбежал в стойло и вскочил на спину первой попавшейся лошади. Грум, увидевший хозяина, готового ускакать без седла, подбежал к Стаху и громко крикнул:

— Князь, как там близнецы и княгиня?

— С княгиней все в порядке. Ребенок всего один. Девочка. А теперь — к черту, прочь с дороги.

Стах ударил пятками в бока лошади и вцепился руками ей в гриву — этот приказ был понятнее всяких слов обученному животному. Лошадь, сразу пришедшая в такое же возбуждение, как и ее хозяин, протяжно заржала и бешеным галопом понесла Стаха в сторону холмов, будто сам дьявол гнался за ними по пятам.

5

Прошел апрель 1952 года, а за ним и май, но Франческа Валенская и ее дочери-близнецы с самого дня их преждевременного появления на свет по-прежнему оставались в клинике доктора Анри Аллара. Однажды, в конце июня, медсестра принесла Маргариту, родившуюся первой, в комнату матери для первого из двух обычных ежедневных свиданий. Медсестра Анни бросила короткий взгляд на равнодушную ко всему женщину, как всегда, неподвижно, с застывшим лицом сидевшую в кресле. Анни давно надоели эти ненужные монотонные посещения. На первых порах она, подобно другим сотрудникам клиники, была заинтригована слухами о столь необычной очаровательной пациентке, а теперь, так же, как и все, научилась видеть в ней рядовой медицинский прецедент. Княгиня Валенская ни на секунду не проявляла интереса к своим детям и никогда не говорила о них, совершенно не обращала внимания и на самое себя, хотя физически была в состоянии следить за собой. Она покидала постель только тогда, когда две сиделки, поддерживая ее, впрочем несопротивлявшуюся, с двух сторон под локти, водили по маленькому зимнему саду, смежному с ее светлой, солнечной комнатой.

Послеродовая депрессия во всех ее печальных проявлениях не представляла ничего нового для персонала клиники. Бедняжка, сочувствовали они Франческе, но даже врачи не знали, как лечить таких больных. Порой они выздоравливали сами по себе, а иногда — пожизненно оставались в таком состоянии.

Сестра Анни кивком приветствовала сиделку, вязавшую что-то, сидя в уголке.

— Вы можете передохнуть. Раз я буду тут с ребенком, то, думаю, нет никакой надобности нам обеим здесь околачиваться, верно?

— Конечно. Она все молчит, как обычно.

Стоял особенно теплый, солнечный день. Привычным жестом уложив маленькую Маргариту на сгиб руки, сестра Анни широко распахнула окна и отдернула занавески, чтобы впустить в комнату свежий, пахнувший цветами воздух. Потом она опустилась в кресле рядом с Франческой и десять минут спустя, длившихся в привычной тишине, задремала.

В комнату залетела божья коровка, опустилась на лоб ребенка, прямо между глаз, напомнив о кастовой метке у индианок. Дремавшая с полуоткрытыми глазами сестра не обратила внимания на насекомое, а Франческа тупо смотрела на нее и ребенка безо всякого интереса. Однако каким-то краешком сознания юная мать, сама того не понимал, все же надеялась, что сестра смахнет божью коровку. Прошло несколько минут. Сестра безмятежно посапывала, а насекомое разгуливало по лицу ребенка, пока наконец не заползло в глазную впадину и не уселось поблизости от нижней кромки ресниц. «Слишком близко, опасно близко», — мелькнуло в затуманенном мозгу Франчески, и она протянула дрожащий палец к ребенку, чтобы смахнуть божью коровку. Впервые дотронувшись до дочери, она ощутила поразительную гладкость ее кожи, уловила биение жизни под ней. Глаза ребенка широко распахнулись, и Франческа увидела, что они такие же черные, как у нее самой. Она осторожно провела одним пальцем по ее почти незаметным светлым бровям, а потом потрогала выбившийся из-под чепчика локон.

— Можно мне… могу я подержать ее? — прошептала Франческа, обращаясь к дремавшей сестре, но та продолжала спать, не слыша ее.