Могущество и честь - Коваль Ярослав - Страница 61

— Такой ли он надёжный, этот тыл? Сдаётся мне, на местных лордов можно будет положиться лишь с очень большими оговорками.

— Если обстоятельства заставят их воевать под знамёнами императора, разве важно, по какой именно причине? Важен результат, а не настрой. Если его величеству удастся сделать так, чтоб мятеж стал невозможен, ему не придётся опасаться последствий нелояльности.

— Разве можно добиться того, чтоб мятеж стал невозможен?

— Невозможен, маловероятен, почти неосуществим. Сильный государь может этого добиться.

— Если бы мог, не случилось бы того, что случилось.

— Всякие бывают ситуации. Но тот, кто по-настоящему мудр и силён, не повторяет своих ошибок.

— Думаешь, его величество это сможет? — ляпнул я, на время позабыв, что разговариваю с уроженкой Империи, причём на темы, которые не подразумевают безнаказанной возможности шутить.

Однако, похоже, Аштия уже привыкла реагировать на мои ляпы спокойно. Она лишь приподняла бровь, но так изящно, что тут скорее стоило любоваться, нежели беспокоиться.

— Разумеется. Иначе я бы не предпочла его сторону.

— Мне казалось, главная причина, побуждающая тебя служить императору несмотря ни на что — это присяга.

— Очень сложный вопрос, Серт. Для простого смертного, не облечённого огромной властью, всё так и есть. Присяга должна быть столпом преданности гражданина закону и олицетворяющему закон правителю. Но с высшими вельможами всё намного сложнее. Вельможа, который держит в своих руках значительную часть военной, гражданской или церковной власти в государстве, пусть и служа правителю, также отчасти несёт ответственность за судьбы мира. И он уже не имеет права снять с себя хоть часть этой ответственности, утверждая, что была присяга, и теперь он ничего не решает. Если инициатива императора губительна для страны, высшие вельможи Империи обязаны вмешаться.

Я говорю тебе об этом потому, что ты сейчас находишься на пути к вершинам, и — кто знает! — может быть, когда-нибудь примешь в руки часть той власти, о которой я говорю. Она потребует от тебя всего твоего мужества и мудрости в следовании интересам государства. Император, которому я служу, — хороший правитель, вот что ясно. Он объединил страну, дал ей мир и обеспечивает её защиту от нападений извне, при этом соблюдая необходимый баланс. Потому вельможи, поднявшие против него мятеж, не спасают страну, а ведут её к гибели. Потому они — преступники. Если бы они восстали против дурного правителя, их поступок имел бы иное значение. По-иному мог быть истолкован.

— Обыватели… Да и ты сама перед солдатами произносишь совсем другие речи!

— Я надеялась, ты поймёшь причину, — с божественным хладнокровием ответила её светлость. — Вопрос решения судеб страны слишком сложен. Точно так же, как и чёткое определение того, является ли правитель дурным или добрым. В смысле — достойным. Способным править. Настолько сложный вопрос, что невозможно подобрать критерии, которые определяли бы это качество правителя с однозначной достоверностью. При этом почти каждый худо-бедно мыслящий человек способен понять, в целом хорош ли государь, или же дурён. Потому-то просто говорится, что восставать против его величества недопустимо никогда и ни при каких обстоятельствах. По-настоящему слабого правителя это не спасёт. А давать черни беспрепятственное право рассуждать, судить и рядить высшую власть недопустимо — это наверняка ввергнет страну в бездну восстаний и мятежей. Дело-то не в высшей власти как таковой, а в том, что редко какой человек способен видеть в своей жизни хорошее и мириться с плохим. Обычно очень хорошо видят плохое, не замечают хорошего и всегда свято уверены, что если всё резко и революционно изменить, то жизнь сразу станет лучше.

— Согласен.

— …А ты ведь знаешь — лучше не будет. В безвластии, во время войны и после неё при дележе богатств и влияния будет только хуже.

— Представляю себе. Правда, без шуток, отлично представляю, Аше.

— Поэтому тебе следует вести себя так, как поступают все обычные имперцы. Власть императора — священна, и поднявший против неё голос проклят богами во веки веков. И это просто долг каждого гражданина — с презрением и отвращением раздавить мерзкую мятежную гадину. И мерзкой мятежной гадине ещё повезёт, если она погибнет в бою — это честная и лёгкая смерть. А всё остальное, имеющее отношение к мятежам, но выглядящее иначе, мы оставим в глубине души и памяти. Сейчас оно ни к чему.

Я отвернулся, усмехаясь. Империя казалась мне всё более и более родной. Я её понимал всё лучше…

Представленных мне новых бойцов, а в действительности — бывших императорских гладиаторов — оказалось намного больше, чем я предполагал. Ребятам предоставили для временного отдыха два больших казарменных помещения в среднем замке, но когда я появился в дверях и все они поднялись со своих мест, показалось, будто их тут ну просто битком набито, развернуться негде.

— Сколько же тут гладиаторов? — сквозь зубы вопросил я сопровождающего меня офицера.

— Девятьсот сорок мужчин и сто семь женщин. Каждому в будущем обещана карьера младшего офицера и право на фамилию.

— Это означает право принадлежать к сословию воинов?

На меня кинули ироничный, но мимолётный взгляд. Всё в рамках вежливости.

— Именно так, господин Серт.

— Любопытно. А у меня есть право на фамилию?

— По нынешнему раскладу — есть. Но действительно ли господин хочет поторопиться и выбрать себе фамилию прямо сейчас?

— Да меня ею уже наградил император, разве нет? Серт.

Квиты. Ирония из взгляда моего собеседника исчезла, словно её сдули. Кажется, я учусь держаться здесь, и при необходимости смогу заставить насмешника умолкнуть. Главное — намекнуть на то, что является моим несомненным преимуществом.

Вот странно — ещё совсем недавно все эти обстоятельства не казались мне преимуществами.

Я скользил взглядом по лицам. Да, вот этого я видел и вот этого… С этим у меня был спарринг. Как давно это происходило. Тогда я ни за что не поверил бы, что могу обрадоваться тому, как повернулась жизнь, могу совершенно искренне отказаться от возможности вернуться на родину. Что же мне делать с этими ребятами? Все они отлично владеют мечом, но в военном деле навыки боя — далеко не всё. Куда важнее другие навыки, которыми гладиаторы не владеют. Сперва я собирался раскидать их по одному-два человека в десятку, и тогда необходимое обучение действительно заняло бы совсем мало времени.

Но их больше тысячи, причём в их числе — сотня девиц, которых нельзя отправлять в мужские пехотные группы. Конечно, они способны отбиться от назойливого мужского внимания, недаром же выжили на арене. Но можно себе представить, каким замечательным будет обучение, какой великолепной — поддержка и взаимодействие в подразделении, где одна часть будет постоянно опасаться нападения, а другие — точить зубки на ладную грудь, округлую попку и всё такое…

И тут я наткнулся взглядом на знакомое лицо. Очень знакомое.

— Оэфия!

— Паль. Приветствую, господин офицер, — улыбнулась гладиаторша и коротко поклонилась.

Она совершенно не изменилась — такая же подвижная, статная, гибкая, по-своему привлекательная, хоть и не особенно красивая. Больше всего в ней привлекает свободная манера общения, ни к чему не обязывающая, ни на что не намекающая, предоставляющая широкое поле для выбора. Хочешь по-дружески потрепаться — да за ради бога. Хочешь обсудить какой-нибудь важный воинский вопрос — будь добр. Хочешь пофлиртовать — береги шею и всё прочее, но на скучный визг, демонстративное возмущение или замешательство можешь не рассчитывать.

— Рад тебя видеть. Значит, ты тоже здесь. Познакомь меня со своими товарками.

Разглядывая гладиаторш и пропуская мимо ушей добрую половину того, что говорила Оэфия (всё равно не запомню в один присест больше сотни имён), я машинально отметил: среди них так же мало настоящих красавиц, как и в среднестатистической толпе. Зато есть несколько красоток на имперский лад — круглых, казавшихся бы пухлыми, если бы не бросалась в глаза их крепость, подвижность, упругость каждого их движения. Как при такой комплекции женщина могла в совершенстве владеть мечом, выдерживать многочасовые тренировки и долгие изнуряющие поединки, я не понимал. Зато пребывал в уверенности, что среди императорских гладиаторш плохих или средних бойцов оказаться не может в принципе. Раз они тут — значит, дадут фору любому из двух тысяч моих спецсолдат.