Пламя страсти - Джонсон Сьюзен - Страница 6

Джон Хззард Блэк, Удачливый Черный Кугуар, вернулся домой. Это было печальное возвращение к сотням могил и к опечаленным сородичам. Посетив могилы родителей, он нанес себе раны на руках, ногах и груди. Кровь вытекала из глубоких порезов, оставляя в душе острое чувство потери…

Молодая девушка, скучавшая когда-то зимним вечером в Бостоне, превратилась за эти годы в высокую, изящную, необыкновенно красивую женщину. Широко расставленные ярко-голубые глаза уже не глядели на мир с таким любопытством и доверием: за эти годы она многое узнала о нравах светского общества. Но ее огненно-рыжие волосы не потускнели и не потемнели, капризные губы стали еще соблазнительнее, а неукротимый темперамент и взрывную манеру изливать свое негодование никто бы не назвал мягкими. Многие считали, что она излишне независима и своенравна, однако, несмотря на пересуды, Венеция Брэддок, которую отец с любовью называл Огоньком, со своей необыкновенной красотой не испытывала недостатка в поклонниках. Она флиртовала, дразнила, притягивала своих обожателей или пренебрежительно отмахивалась от них, но до сих пор не нашла мужчины, за которого ей захотелось бы выйти замуж. Ей исполнилось девятнадцать лет, и самые мстительные и злоязычные матроны замечали с ехидным смешком, что так недолго остаться и старой девой. Неукротимая красотка отвергла всех самых блестящих женихов от Балтимора до Бар-Харбора и сама будет виновата, если, в конце концов, останется без мужа. Венеция только бы рассмеялась презрительно, если бы узнала о таких разговорах: она не собиралась ни к кому приноравливаться ради того, чтобы выйти замуж.

Ее отец всегда проявлял необычайную снисходительность к обожаемой дочери.

— Когда ты встретишь его, родная, ты сама все поймешь, — говорил он, не добавляя, что сам нашел любимую женщину через много лет после того, как женился на матери Венеции. — А пока наслаждайся жизнью с моего благословения.

— Я пытаюсь, папа, но большинство мужчин невероятно скучны.

— Их просто научили хорошим манерам, дорогая, только и всего.

— Я говорю не о манерах, папа. Просто их интересы настолько… настолько поверхностны! — капризно надула губки Венеция. — Если бы ты только знал, как мало у них мозгов. Немного поскреби — и доберешься до самого дна. Когда я предлагаю поговорить хоть о чем-то, что представляет интерес, они тупо смотрят на меня, а потом меняют тему и начинают рассказывать мне, какая я красивая.

— Ты действительно красива, моя девочка, ты просто кружишь им головы. — Полковник Брэддок чуть заметно выпятил грудь: он всегда очень гордился своей дочерью.

— Я знаю, что красива! — Венеция нетерпеливо топнула ногой. — Но, черт побери, папа, зачем мне моя красота, если я умру со скуки в обществе всех этих мужчин?

— Ради всего святого, тише! Только бы твоя мать не услышала, как ты ругаешься. Ты же знаешь, детка, как она к этому относится.

Венеция пожала плечами, а потом вдруг захихикала и подняла на отца свои ясные голубые глаза:

— Было бы забавно, папочка, когда-нибудь как следует выругаться при ней и посмотреть, как у нее из ушей пойдет дым.

Билли Брэддок изо всех сил попытался не улыбнуться — он всегда старательно избегал разговоров о своей жене.

— Я так и вижу языки пламени, вырывающиеся у нее из ноздрей! — жизнерадостно воскликнула Венеция и снова захохотала.

— Но, дорогая, — начал было полковник, но тут перед его мысленным взором предстало лицо Миллисент Брэддок после «хорошенького ругательства», и он не выдержал. — Вот это была бы картина! — со смехом согласился он. — Но обещай мне, малышка…

— Я знаю, папа, — веселье Венеции тут же угасло. — Я никогда так не сделаю. Но когда она начинает жаловаться на свою тяжелую жизнь, соблазн слишком велик. Ты любишь меня, папа? — неожиданно спросила она.

При мысли о матери девушка всегда испытывала чувство неловкости и обиды. Ее глаза широко распахнулись в ожидании ответа. Полковник обнял дочь, и она доверчиво прильнула к нему.

— Я люблю тебя больше всего на свете, моя радость, — негромко прошептал он.

Мать Венеции, красавица-южанка, никогда не интересовалась семьей и ничего не знала о весьма эмансипированном поведении своей единственной дочери. В те редкие минуты, когда Миллисент говорила с мужем о Венеции, она обычно сухо замечала:

— Она вся в вас, Уильям. — И в ее устах это не было комплиментом.

— Благодарю, — всегда отвечал на это полковник Брэддок, словно не замечая ядовитого подтекста. — Как вы полагаете, Венеции нужны новые сапоги для верховой езды или новая меховая шубка? — спрашивал он, пытаясь нащупать нейтральную тему для разговора.

Миллисент отличалась великолепным вкусом — в этом ей нельзя было отказать, — и Брэддок всегда полагался на мнение жены. Пока Венеция была еще девочкой, гардероб для нее подбирала мать, но позднее он сам ходил с Венецией по магазинам, тем более что у девушки было свое чувство стиля.

Если бы Билли Брэддок верил в развод, его брак окончился бы много лет назад. Однако в их кругу разводы оставались редкостью, и наилучшим вариантом считалось раздельное проживание. Брэддок долго не мог решиться на это, но весной 1865-го подвернулся подходящий повод. Богатые инвесторы из Бостона и Нью-Йорка, пайщики компании «Буль Майнинг», решили отправиться на запад, чтобы самим проверить новые золотоносные рудники. Брэддок, долго не размышляя, присоединился к ним и взял с собой дочь. Миллисент не возражала. Поездка в элегантном частном поезде задумывалась одновременно и как приятный отдых — тем более что погода выдалась под стать весеннему великолепию природы. Мужчины говорили о делах, дамы болтали о пустяках, Венеция грезила наяву о суровой, дикой земле Монтаны. Молодой девушке, находившей светскую жизнь Бостона невыносимо скучной, абсолютно не интересовавшейся ни магазинами, ни мужчинами, лето в Монтане представлялось очень своевременной сменой обстановки. Всю дорогу она находилась во власти приятного возбуждения. Щеки ей обдувал незнакомый, но такой ласковый ветер свободы…

Западные инвесторы прибыли в Виргиния-сити после двадцати дней ленивого путешествия в комфортабельных вагонах и устроились в лучшем отеле города. Дамы оккупировали элегантные гостиные и даже не пытались осмотреть местные достопримечательности. Между тем посмотреть было на что: целых восемь гостиниц, семнадцать ресторанов, две церкви, два театра, восемь бильярдных, пять элегантных игорных домов, три музыкальных салона, несколько публичных домов и семьдесят три салуна. Все это располагалось на Мэйн-стрит, главной улице длиной в милю. Впрочем, лужи и весенняя грязь не располагали к пешим прогулкам. К тому же их уже предупредили о нередких случаях насилия, убийств и пьянства среди многочисленных местных жителей, не отличавшихся мягкостью характера.

Мужчины ездили верхом и осматривали новые месторождения. Венеция сопровождала отца. Лагеря золотодобытчиков тянулись по берегам горных ручьев, где мыли золото в желобах или корзинах. Они представляли собой городки из наспех сколоченных домиков, выраставших за одну ночь, как только разносилась весть о новом золотом месторождении. Хотя Венеция и не рассчитывала на особые привилегии, будучи единственной женщиной в группе, ее отец все же старался устроить так, чтобы ночами у нее была отдельная комната. Если же им приходилось ночевать в более скромных условиях, то посреди комнаты натягивали одеяло, служившее девушке ширмой. Иногда ночь заставала их под открытым небом, и тогда Венеция и ее отец спали рядом в жестких спальных мешках или говорили до рассвета. Билли Брэддок впервые рассказал дочери о своем детстве: усеянное крупными звездами небо Монтаны напомнило ему, как летними ночами он мальчишкой ночевал во дворе. По его словам, это было приятным отдыхом от переполненной лачуги, служившей домом его семье.

— Как ты только решился уехать из Ирландии? — спросила Венеция, впервые услышав от отца о его молодости.

— Там все умирали с голода, — просто ответил он.