Шесть могил на пути в Мюнхен - Пьюзо Марио - Страница 26

Затем он принялся утешать Рогана. Допросы скоро закончатся. Война тоже закончится. Роган и его жена Кристин будут снова вместе, заживут дружно и счастливо. Все ужасы войны, все эти муки и убийства останутся позади. Люди перестанут враждовать и бояться друг друга. И ему, Рогану, ни в коем случае не следует отчаиваться. С этими словами фон Остен по-отечески похлопал его по плечу.

Но когда в зал вошли остальные члены его команды, поведение фон Остена сразу же изменилось. Он снова превратился в главного дознавателя. Его глубоко посаженные глаза так и впивались в Рогана. Его прежде такой мягкий, тихий голос зазвучал грубо и повелительно. И тем не менее Роган умудрялся улавливать в нем строгие и одновременно любовные отеческие нотки, тревогу за судьбу непутевого сына. Было в личности фон Остена нечто такое магнетическое, притягательное, чувствовалась в нем особая сила, что Роган начал верить в то, что так умело и артистично внушал ему фон Остен. Что дознание это ведется справедливо, что он, Роган, сам навлекает на себя физические страдания.

Затем начались дни, когда он слышал жуткие крики Кристин из соседней комнаты. В те дни фон Остен перестал приходить рано утром, всегда появлялся последним. А потом настал тот ужасный день, когда его провели в соседнюю комнату и показали магнитофон, на ленту которого были записаны крики умирающей Кристин. И Клаус фон Остен заметил с улыбкой:

— Она умерла в первый же день пыток. Мы тебя провели.

Роган возненавидел его в тот миг с такой силой, что ему сделалось дурно — рвота с пеной хлынула изо рта прямо на тюремную робу.

Тогда фон Остен солгал ему. Дженко Бари рассказал, что Кристин умерла во время родов, и Роган верил Бари. Но почему солгал фон Остен? Почему захотел, чтобы его подручные выглядели еще более жестокими, чем на самом деле? Лишь много позже, вспоминая обо всем этом, Роган понял, сколь блестящим психологом проявил себя тогда фон Остен.

Именно жгучая ненависть, которую Майкл испытал тогда к мучителям и убийцам своей жены, позволила ему держаться, остаться в живых. Он хотел жить дальше, чтобы поубивать их всех, чтобы торжествующе улыбаться, глядя на поверженных своих мучителей. Эта ненависть, эта надежда, что пробьет час отмщения, придавали ему сил, и следующие несколько недель он выдавал дознавателям все секретные коды, которые помнил.

А фон Остен снова начал приходить первым, появлялся в зале для допросов с раннего утра. И опять принимался утешать Рогана, и магнетический его голос звучал так доверительно. Первые несколько дней он даже снимал оковы с рук и ног Рогана и приносил ему на завтрак кофе и сигареты. Фон Остен продолжал уверять Рогана, что его сразу же освободят, как только он выдаст последний шифр. А потом как-то утром он пришел совсем рано, запер за собой дверь помещения с высокими сводчатыми потолками и сказал Рогану: «Должен выдать вам одну тайну. Но только обещайте, что никому никогда не скажете». Роган кивнул. На лице фон Остена застыло мрачное и одновременно сочувственное выражение. «Ваша жена жива. Вчера она родила ребенка, мальчика. Оба чувствуют себя хорошо, уход обеспечен надлежащий. И я даю вам слово чести, что все вы трое окажетесь на свободе, как только мы получим всю необходимую информацию. Но ни одной живой душе, ни одному из членов моей команды ни слова. В противном случае можно нарваться на неприятности. Поскольку я, давая вам это обещание, серьезно превышаю свои полномочия».

Это известие потрясло Рогана. Он всматривался в лицо фон Остена, пытаясь понять, лжет тот или нет. Но в серых глазах немца светились доброта и искренность, а глаза, как известно, зеркало души. Да и лицо в целом отмечено благородством. И Роган ему поверил. Мысль о том, что Кристин жива, что он снова увидит прекрасное ее лицо, будет сжимать ее стройное нежное тело в объятиях, — все это окончательно сломало его, и Роган разрыдался. Фон Остен похлопал его по плечу, потом заметил тихо гипнотическим своим голосом: «Понимаю, понимаю. И страшно сожалею, что не мог сказать вам этого раньше. Таковы уж были условия игры. Все эти приемы — часть моей работы. Но теперь необходимость в уловках отпала. И мне хочется, чтобы вы были счастливы».

Он заставил Рогана вытереть слезы и отпер дверь в комнату. За дверью уже собрались и ждали шестеро его подручных, с чашками кофе в руках. Похоже, они сердились, что их отсекли и не пускали так долго. Видно, сочли, что их командир находится в каком-то сговоре с жертвой.

Вечером уже в камере Рогану приснились Кристин и новорожденный сын, которого он так никогда и не увидел. Странно, но лицо младенца он в этом сне видел необыкновенно отчетливо, а вот лицо Кристин было скрыто тенью. Тогда он окликнул ее, и она вышла из тени. И Роган увидел, что она тоже счастлива. Они снились ему каждую ночь.

Пять дней спустя, на Масленицу, фон Остен вошел в зал для допросов, неся под мышкой стопку гражданской одежды. Улыбнулся удивительно искренне и радостно и сказал Рогану: «Вот и пришел день, когда я могу сдержать свое обещание». Тут ввалились остальные шестеро. И начали наперебой поздравлять Рогана — ну, в точности довольные преподаватели, которые помогли своему ученику с отличием закончить школу. Роган начал переодеваться. Дженко Бари помог ему завязать галстук, но Роган не сводил взгляда с фон Остена, безмолвно спрашивал его, скоро ли он увидит свою жену и ребенка. И фон Остен понял и еле заметно кивнул, так убедительно и милостиво. В этот момент на голову Рогану кто-то нахлобучил фетровую шляпу.

Роган стоял и смотрел на их улыбающиеся лица и вдруг заметил: одного не хватает. И почти тотчас же почувствовал прикосновение холодного ствола пистолета к затылку, кто-то находившийся у него за спиной слегка поддел стволом шляпу, и она сползла на глаза. В какую-то тысячную долю секунды он понял все, бросил последний укоризненный взгляд на фон Остена, точно говоривший: «Отец, отец, а ведь я тебе верил! Отец, я готов простить тебе все эти пытки и предательство. Я прощаю тебе даже убийство моей несчастной жены, прощаю за то, что ты дал мне ложные надежды! Но только спаси меня! Спаси прямо сейчас!» Последнее, что он видел перед тем, как грянул выстрел и пуля вонзилась в череп, — это как губы на аристократическом лице фон Остена скривились в дьявольской подлой усмешке.

И вот теперь, лежа рядом с Розали в постели, Роган вдруг понял: просто убить фон Остена недостаточно. Надо найти способ вновь и вновь оживлять его, возвращать к жизни, чтобы убивать снова и снова. Ибо фон Остену удалось найти и уничтожить саму сущность гуманизма, даже простого понятия о нем, совершить предательство просто ради шутки.

Проснувшись наутро, Роган увидел, что Розали уже приготовила ему завтрак. Кухни в номере не было, но она обзавелась электроплиткой, сварила на ней кофе и разогрела рогалики. И вот, пока они ели, Розали рассказала ему, что сегодня Клаус фон Остен участия в заседании суда не принимает, зато завтра прямо с утра должен вынести приговор какому-то обвиняемому. И они обсудили все, что она знала о фон Остене, — то, что она говорила Рогану еще до его отъезда на Сицилию, то, что ей удалось разузнать позже. Фон Остен являлся в Мюнхене весьма влиятельной политической фигурой, пользовался поддержкой госдепартамента США, чтобы подняться к вершинам власти. Как судье фон Остену была положена круглосуточная охрана — не только когда он находился дома, но и когда выходил на улицу. Без личной охраны он обходился лишь в Мюнхенском дворце правосудия, там несли дежурство своя служба безопасности и полиция. Розали также поведала Рогану о том, что работает санитаркой в Мюнхенском дворце правосудия.

Роган улыбнулся.

— А ты сможешь впустить меня в здание так, чтобы никто не заметил?

Розали кивнула.

— Сделаю, если тебе это необходимо, — ответила она.

С минуту Роган молчал. Потом сказал:

— Тогда завтра утром.

Вскоре она ушла на работу, а Роган занялся подготовкой. Он вышел и купил набор для чистки огнестрельного оружия — «вальтер» надо было разобрать и смазать. Затем он взял напрокат «Мерседес», подъехал и припарковал его на стоянке в квартале от пансиона. Затем вернулся в номер и написал несколько писем. Одно — своему юристу в Штатах, другое — партнерам по бизнесу. Положил письма в карман, чтобы отправить их позже, когда Розали вернется с работы. Потом он разобрал пистолет, тщательно его прочистил, смазал, снова собрал. Убрал глушитель в ящик бюро. Он хотел, чтобы в этот последний раз все прошло именно так, как он задумал, и не был уверен, что удастся подобраться к жертве максимально близко. Потому и не собирался применять глушитель.