Разрушители - Сыромятникова Ирина Владимировна "tinatoga" - Страница 1

Ирина Сыромятникова

Разрушители

ГЛАВА 1

Шум, гам, бегающие повсюду дети, галдящие группы подростков, чинные мудрецы в серо-зеленых облачениях… Это — Королевская Академия Арконата. Ее многочисленные ученики — отпрыски самых знатных родов нашего королевства, отдать сюда своего ребенка нелегко и очень престижно. Дело не в том, что здесь преподают лучшие учителя континента, кое-кто из благородных может себе позволить и не такое, вот только обеспечить своему наследнику абсолютную защиту, какую может предоставить только Арконийский орден магов и заклинателей, в одиночку не в силах никто из Великих Лордов. А это важно для нас, мне ли не знать, насколько это важно! Но, пообещай им золотые горы и бриллиантовые россыпи, чародеи не станут так напрягаться. Что заставляет их заботиться об Академии? Я не знаю.

Так и выходит, что дети всех сколько-нибудь важных арконийских семейств растут и учатся вместе. В огромном комплексе зданий Академии есть место для всех, каждый будет размещен с комфортом и достигнет зрелости в атмосфере заботы и понимания, словно в огромной драгоценной шкатулке, прекрасной, сверкающей и плотно закрытой. Непроницаемой. Возможно, я думаю так потому, что прожил снаружи дольше, чем любой из них.

Повсюду царит веселая суета. Сегодня не будет занятий, не будет домашних заданий. Сегодня, а также в последующие пять дней: грядет праздник Равноденствия. Гуляют все! Оживленная толпа словно обтекает рослого молодого человека в ученической форме, с отвратительным (хотя и полустертым магией) шрамом, перечеркивающим левую сторону лица от брови до уголка рта. Этот человек — я, шрам — память о годах, проведенных вне Академии, глаза разного цвета (серого и бледно-желтого) — свидетельство мастерства магистра Нантрека, оказавшегося способным восстановить утраченный орган буквально из желе.

Для своих лет я очень высок и крепок телом. Мне семнадцать, но ростом я со взрослого мужчину, и в тренировочных боях мне уже давно не приходилось фехтовать с одногодками — смысла нет. Обычно против меня выставляют взрослых бойцов, преимущественно молодых Стражей. Иногда мне удается выбить меч из их рук, не думаю, что они мне поддаются. Наставник Ребенген говорит, что это «компенсаторная реакция», вроде как боги компенсируют мне мой недостаток. Неполноценность.

Я совершенно не имею способностей к магии.

Каждый человек несет в душе искорку магического таланта, теоретически. Любой, от забитого раба на южных плантациях до дикого северного лесовика, способен (при должном обучении) произнести пару-тройку простейших заклинаний. Я имею счастье представлять собой уникальную аномалию — человека, который никогда и ни при каких обстоятельствах не сможет воспользоваться волшебством. Самостоятельно то есть. Конечно, придет время, когда у меня будут придворные прорицатели, толкователи сновидений и даже настоящие волшебники со своими Стражами. Они будут низко кланяться и все сделают за меня, потому что я — единственный сын и наследник Великого Лорда Шоканги, Гэбриэл сын Бастиана. Очень красивое имя, мне все так говорят.

А еще — все пытаются быть со мной дружелюбными.

— Гэбриэл! Вот ты где! Опять гуляешь в одиночестве? — От двустворчатых дверей, ведущих к библиотеке, галерее искусств и еще множеству чрезвычайно важных мест, мне улыбался наставник Чомпен.

Чомпен — преподаватель зоологии, человек, обладающий удивительной способностью располагать к себе с первого взгляда. У него нет ни капли чванства, которое мог бы себе позволить чародей его уровня. На его улыбку почти невозможно не ответить, даже у моего отца приподнимаются уголки рта, а голос теряет повелительную интонацию. Я не мог сымитировать эту реакцию и старался делать вид, будто ничего не замечаю.

— Добрый день, мастер Чомпен. Хотел пройтись до оранжереи, посмотреть на новую коллекцию мастера Висконти. Говорят, орхидеи уже зацвели.

Это была глупая отмазка, я это понимал, и Чомпен это понимал. Просто в такие дни, когда кругом царит шум и оживление, я чувствую себя особенно странно. Я не могу присоединиться к веселой суете и принимаюсь бродить повсюду без всякой цели, смущая окружающих своим мрачным видом. Знаю, они за глаза называют меня тупым, надменным переростком, и мне нечего на это возразить. Если очень надо, я способен убедительно изобразить энтузиазм, но особого удовольствия это мне не доставляет.

— Новые экземпляры появились не только в оранжерее, — сочувственно улыбнулся Чомпен, — в библиотеке тоже есть пополнение.

— Спасибо, сэр.

Чомпен — один из немногих, кто понимает мое отношение к праздникам и не пытается меня развлекать. «Сердцу биться не прикажешь», — подслушал я как-то его спор с мастером Ребенгеном. Очень поэтично.

В такой день библиотека была почти пуста. Я выбрал среди новых поступлений самые многообещающие названия и забился в дальний угол. Первая книга, «Хроники Тассервельдера», была названа хрониками по чистому недоразумению. Хронист писал ее задним числом и явно не задаром: первые три страницы были заняты подробным объяснением того, почему пресловутого Тассервельдера, с помощью армии наемников захватившего трон Изумрудной империи, следует считать героем. На мой взгляд, человек, сжегший собственную мать как ведьму, героем не мог быть по определению. И пусть Анита Хариган назовет меня занудой, я предпочитаю считать это прагматическим складом ума. «Хроники» вернулись к библиотекарю за рекордно короткое время. Следующими были два тома дневников Робена Папарзони. Я раскрыл переплетенную воловьей кожей книжку полный скепсиса, но скоро ушел в чтение с головой. Это были именно дневники. Мелкий клерк из Зефериды Папарзони отправился из своего родного города в далекий Хеусинкай через весь громадный материк с целью, суть которой в дневниках не излагалась. Зато само путешествие и все, что тато Робен встречал на пути, было описано с полным знанием дела. Зеферидец обладал зорким глазом и отменным слогом, парой фраз он запечатлевал на бумаге узнаваемые образы купцов и стражников, крестьян и горожан. Его путь лежал по землям и государствам, которых не было на картах Арконата уже много-много веков, поля испещряли крошечные зарисовки-иллюстрации, в тексте попадались записи анекдотов тысячелетней давности. Я читал на древнеарабийском довольно бегло, вместе с зеферидцем я шел через Феллу и Кабрин, по долинам и горным тропам, через бесчисленные селения и великолепные города. Целых десять страниц уделялось описанию легендарного Ганту, крепости, потерянной ныне в Поющих Песках. Неутомимый Папарзони побывал у горячих источников Янкале и пересек бурный Геброс по удивительному подвесному мосту длиной почти в триста локтей. Этой книге не нужен был сюжет, волшебное путешествие длилось и длилось, реальность вторглась в сказку внезапно, на восемьсот сорок шестой странице. Угловато-поспешным, нехарактерным для Папарзони почерком на ней было начертано несколько строк, что-то про «прощай» и пожелания какой-то Эбре. Разворот книги был покрыт бурыми следами тщательно зачищенных реставраторами пятен. Кровь. Тато Робен так и не попал в Хеусинкай.

Некоторое время я сидел над открытой страницей, пялясь в нее невидящим взглядом. Такие моменты действительно пробирают меня сильнее, чем песни про героев вроде Тассервельдера. В душе начинает ворочаться что-то непонятное, чужое и темное, и тоска. Если я позволю этому настроению взять верх, то не смогу ни с кем общаться еще дня два, а сейчас не самое подходящее время для отшельничества.

Я закрыл книгу и вернул дневники зеферидца библиотекарю, твердо обещав себе, что позже перечту их еще раз. Если бы я знал, сколько времени пройдет, прежде чем я снова попаду в тихие библиотечные залы! Спокойная жизнь ученика Академии подходила к концу, просто мне об этом еще не сказали.