Груди простого советского человека - Круковер Владимир Исаевич - Страница 3

В дежурке Трев предъявил свой паспорт, объяснил, что ждет своего товарища, который должен прибыть с московским поездом, а пришел на вокзал слишком рано потому, что не знал расписания. Вернувшись в зал ожидания Трев быстро отыскал женщину с цепким взглядом, подмигнул ей и присел рядом. После нескольких банальных фраз, предваряющих знакомство, Трев объяснил свое присутствие здесь так же, как и дежурному милиционеру.

Однако уже после пяти минут пустячной болтовни вокзальная красавица игриво взглянула ему прямо в глаза:

– А ведь вы все врете. Никакой поезд вам не нужен…

У нее был приятный грудной голос, а интонации имели довольно теплые оттенки, и Трев не стал лукавить:

– Командировки тем и тягостны, что не знаешь, как убить время вечером.

– И про командировку неправда! – женщина, кажется, и не собиралась обороняться, а с ходу шла в атаку. – Надолго в наш город-то?

– Пока окончательно не растрачусь, – кинулся головой в омут Трев. – Поэтому хватит нам разговоры разговаривать, пойдемте лучше вино пить, с шоколадными конфетками, а?

– И зачем была нужна вся эта околесица про товарища и командировку, скажите на милость? – женщина засмеялась…

Они сидели в ресторане уже второй час, и вокзальная красавица заметно опьянела. Пили сначала шампанское, затем коньяк, съели по хорошему бифштексу, не считая двух или трех фирменных салатов, и фантазия Трева пошла на крутой взлет. Он сыпал новейшими анекдотами, старыми стишками, острил по поводу клиентов за соседними столиками.

Однако уже через два часа женщина была не в состоянии оценить кавалерские способности Трева, так как стала еще пьяней. И когда Трев это понял, он решил покончить с ненужной галантностью и перейти в сексуальную атаку. Нырнув правой рукой под скатерть, он стал откровенно тискать круглые коленки вокзальной красавицы, гладить ей внутренние стороны бедер. Та откликнулась мгновенно, и уже сама направляла ладони Трева в нужные точки своей нижней части тела, издавая при этом протяжные тихие стоны, похожие на скулеж щенка.

Трев ушел в туалет и выпил бутылочку оливкового масла: выпитое вылетело со стонами, но все же он немного опьянел. Он стал кончать веселье, звать ее «куда-нибудь». И вот они идут по вечерней улице, поскрипывая по вечернему снежку. Трев напряжен, собран, как собака, взявшая вдруг след. У какого-то дома женщина зовет его в подъезд и просит сигарету. Трев дает ей прикурить, и в этот момент она расстегивает пальто, прижимается к нему горячей грудью платья из какой-то очень тонкой материи, а ощутимым лобком делает круговые движения, явно зазывая в постель. От нее пахнет легким табаком, марочным коньяком, а губы напоминают какие-то присоски, но довольно приятные, даже волнующие.

Отзываясь на ее поцелуи, Трев всей спиной внимал темноту, готовый откликнуться на любое движение воздуха, возникшее в подъезде. Он ждет вкрадчивых шагов, чтобы тут же резко обернуться и сногсшибательными приемами положить преступников и повязать их. Но в подъезде тихо, и женщина, разочарованная его холодностью, неотзывчивостью, закуривает и ведет его вверх по лестнице. Она спокойно достает ключи, щелкает замком, и Трев, к своему изумлению, оказывается в однокомнатной квартирке, где ни спрятаться, ни укрыться. К тому же у серванта – целая батарея пустых бутылок, незаправленная кровать – мерзость!

«Нет, это не проститутка, не оголодавшая вдова, это б…!» – решает Трев и едва ли не кубарем скатывается с лестницы.

Пока он летел по лестнице, вослед ему неслось:

– Импотент, трус! Кастрат несчастный! Евнух, черт тебя побери!

На улице Трев ошеломленно оживился, покрутил головой и вдруг, неожиданно даже для самого себя, расхохотался. Редкие прохожие с опаской глядели на него…

3

Вялый интеллигент вошел в свою квартиру, равнодушно поцеловал жену, поставил чемодан в угол и достал плоскую бутылку коньяку.

– Постой! – остановил он метнувшуюся на кухню жену, – в чемодане у меня есть сардины, шпроты, печень трески в масле, круг московской колбасы, икра, балык, фрукты…

Все это он выставил на кухонный стол, и привычная затертая клеенка стала выглядеть скатертью-самобранкой – изобильно, дорого и вкусно.

Жена смотрела на него с удивлением, но больше с робостью. Каким-то странным стал он за прошедший месяц отлучки. Сперва уехал ни с того ни с сего, – всполошенный, нервный, – а вот теперь сидит такой высокомерный, недоступный, цедит сквозь зубы банальные слова, но что самое главное – не снял даже пиджака. «Черт, одет с иголочки, – подумала жена, – деликатесов – полный чемодан… Откуда же у него деньги?!»

В одно время мелькнула даже мысль: «Выиграл по какой-нибудь лотерее, а потом поехал в Москву деньги получать. Но… Ведь столько уже лет вместе, все беды и горе – пополам, а тут утаил?»

Жена с трудом сдерживала слезы, а он, хлебнув коньяку, отмяк, отошел сердцем, вновь распахнул чемодан, достал оттуда пальто-джерси, красивый свитер, платье, дорогие духи, золотые часы на цепочке с замысловатым брелоком…

А он, не раздеваясь, лег опять на свой диван, достал из кармана пузырек с транквилизаторами, заглотил целую горсть таблеток и отвернулся к стене. И жена опять, глуша обиду, прощающе подумала о том, что так и должно быть: с дороги, устал, – не до секса. А когда убедилась, что он действительно заснул, тщательно обшарила карманы его пиджака.

Денег было не так уж много – четыреста рублей. Она прикинула в уме стоимость покупок, дорогу туда и обратно, мелкие расходы – получилось не так уж много, всего какая-то тысяча. Ее охватила злость, но муж спал сном невинного ребенка, и ей стало жалко его. По-матерински. «Сорвался мужик, попала шлея под хвост или бес в ребро. За всю их скромную жизнь решил разок шикануть – Бог с ним! Ведь почти на все деньги купил ей, дорогие купил вещи, редкие в городе. А себе – ничего! Ну, может, попил там чуть-чуть, по ресторанам пошастал, по Москве… Все одно – деньги-то шальные. Как пришли – так и ушли. А что скрытно все – так оно и правильно: зачем же в доме и на улице всем про выигрыш знать?»

И она, млея от счастья, снова стала вертеться у зеркала, вновь и вновь примеряя подарки, радуясь, как ей казалось, возвращающемуся благоденствию в семье.

А он, проснувшись ровно через два часа, тихо лежал в сумраке вечера, не чувствуя совершенно ватности своего тела, но зато голова функционировала довольно ясно. Гудели в мозгах бесчисленные самолеты, шумели железнодорожные вокзалы, всякие рестораны… Лапали его упругие девичьи груди грязные и волосатые пальцы мужиков, а он с остервенением бил их владельцев по голове или по почкам, или по печени… А затем с ежедневно растущей сноровистостью обшаривал их карманы, вынимал деньги и ценности, снимал с рук кольца, перстни… Драгоценностей он почему-то опасался, и после очередного грабежа с сожалением выбрасывал их в урны… Затем в самом темном месте быстро переодевался, выворачивая куртку наизнанку, пряча парик в сумку, а взамен напяливал на голову щегольскую кепку, насаживал на нос темные очки и растворялся в толпе.

В Москве он пришел прямо на квартиру к знаменитому профессору, и тот долго смеялся над его страхами и отчаянием. Он смеялся необидно, по-старчески – хе-хе-хе! Дробно так, но довольно звонко.

Идя от профессора в аптеку, он знал, что обыкновенный гормональный препарат избавит его от чужеродных наростов на волосатой мужской груди. Но от этого ему, почему-то, стало не легче. Вялый интеллигент трусливо свернул в первую попавшуюся подворотню и долго стоял там, прижимаясь к холодной стене, млея от непонятного страха. Он чуть было не выбросил все деньги, добытые рискованным трудом, в пароксизме отчаяния, но вовремя одумался, боясь своим нелепым поступком привлечь чье-то внимание.

А позже, когда совсем рассосались эти груди, он совершенно успокоился и его уже не мучали воспоминания об ограбленных мужиках, а бередили душу их липкие руки, похотливые рычания, вопли неудовлетворенной страсти – дикие и яростные. Ему казалось, что он никогда уже не сможет прикоснуться к женщине, встать рядом с мужчиной, подать ему руку – запросто и по-свойски. Груди исчезли, и он почувствовал вдруг себя бесполым существом, как деревянная матрешка.