Кокаин - Скоробогатов Александр - Страница 5

- Прости, - тихо сказал мой друг. - Не могу.

- Бей, - приказал я. - Не жалей.

- Давай лучше встретимся где-нибудь, - предложил он, помолчав. Посидим, обговорим все...

- Ладно. Я только телевизор выключу и сразу бегу.

- Ну, давай. До встречи, - сказал мой друг.

- До встречи, дружище.

- Ты не грусти.

- Да я не грущу.

- Правильно делаешь.

- Еще бы.

Мы одновременно положили трубки. Выключив телевизор, я накинул куртку, положил в карман шапку и выбежал из квартиры.

- Ты знаешь, - таковы были первые слова моего друга, - книга твоя какая-то такая странная...

- Так это же классно! - воскликнул я и хлопнул его по плечу.

Тот поморщился и потер плечо рукою.

- Ты меня по плечу больше так не хлопай, а то я тебе голову оторву.

Я знал, что он не шутит.

- Такое дурацкое ощущение: читаешь, читаешь, а все непонятно, что к чему. Вот кажется - поймал, вот кажется - уже и за хвост тянешь, - он показал, как тянет за хвост, - а страничку перевернешь - там тебе кукиш. -Он сложил фигу и показал самому себе. - Снова ничего непонятно.

- Проблема, - сказал я.

- Я вообще не понимаю, зачем такие книги писать, если честно.

Он смотрел на меня участливо.

- Я тоже.

- Ты бы, знаешь, про зайцев написал, - обрадовался он своей мысли.

- Как это?

- Сидят два зайца в норочке, муж и жена, такие пушистые, серенькие, а жена ему головку на плечо положила, ест морковку и ушками об него трется. А он ей говорит...

- "Что ты видишь, дорогая, в этом настенном календаре?" - закончил я вместо него.

- В каком настенном календаре? Никакого настенного календаря там не было.

- Хорошо, прости. Это из следующей главы.

Он отхлебнул из бокала. Видно было, что его обидело мое замечание.

- Они сидят в норочке, едят свою морковку, нежно трутся друг о дружку ушами...

Друг замолчал, отвернулся; я видел, как покраснели и наполнились слезами его глаза.

- А она говорит ему: "Как хорошо, милый, - заговорил он вдруг женским голосом, - что ты выбрал именно эту полянку, чтобы построить нашу норочку... Я никогда еще в жизни не видела такой прекрасной полянки". А он ей отвечает: "Я же все, дорогая, готов для тебя сделать, в лепешку разобьюсь, лишь бы ты была планомерно удовлетворена". Она говорит: "Я как подумаю о наших детишках, так мне прямо сразу плакать хочется". А он ей ласково отвечает и смотрит так, знаешь, сверху вниз: "Милая моя, ты такая прекрасная мать. И я хочу сделать тебе дорогой подарок". "Какой-такой дорогой подарок?" спрашивает, краснея, она. "Этим летом мы поедем отдыхать в Ниццу, ласточка. Я типа уже заказал роскошный номер в пятизвездочной гостинице". Ну, сам понимаешь...

Мой друг отвернулся, отер незаметно рукавом слезы.

- Радость, поцелуи, объятья, ласковые слова... Детишки спят. А в это время, - заговорил он грозно, - наводнение.

Он смотрел перед собой широко раскрытыми глазами. Голову даю на отсечение - он видел это наводнение. Не он сидел сейчас со мной за одним столиком - это была тень, фантом, что угодно: он стоял на той полянке и с немым ужасом следил за вздымающимися волнами.

- И вот волны подкатывают уже к самым краям их норки. - Голос его стал хриплым от волнения. - Она спрашивает: "Что это, милый, как будто сыростью откуда-то потянуло?". А тот отвечает: "Речка близко, ветер, видно, с реки".

Мой друг положил голову на руки, спрятал лицо. Я видел, как дрожали его плечи. Я боялся нарушить молчание.

- А она говорит: "А что это ветер так свищет?" - подняв свое залитое слезами лицо, сказал он тоненьким голоском. - "Не знаю, дорогая, - это уже низким, мужественным, мужским. - Пойти, разве, посмотреть?" "Да нет, сиди, там холодно". Так сильно она жалела его, - пояснил мой друг дрожащими губами.

- А что потом? - спросил я осторожно.

- А потом холодная мартовская вода хлынула в норку, - он показал рукою, как страшно хлынула вода в норку, - и...

- Ну, - сказал я, страшно заинтригованный. - И что было дальше?

- И...

Он крепился еще мгновение, но после упал головой на стол, закрылся руками - и зарыдал, и забился.

Я утешал его как мог.

- Я обязательно напишу такую книгу, - пообещал я, когда мы расставались. - А таких, как эта, - никогда больше писать не буду.

- Обещаешь? - спросил он, испытующе глядя в мои глаза.

- Слово писателя, - сказал я твердо.

- Спасибо, старина. Утешил ты меня. Прощай.

- Прощай, - сказал я и как-то невзначай хлопнул его по плечу. Да еще и как хлопнул! - он, бедняга, едва устоял на ногах.

- Я же тебя предупреждал, чтобы ты меня по плечу больше не хлопал! заорал он, вытягивая шею и настолько широко раскрывая рот, что туда с легкостью можно было бы просунуть небольшую дыню. - Ты что, забыл, козел?!

- Ничего я не забыл. Давай я тебе лучше расскажу про бедную бабушку, которая заперла свою дочку, когда та была еще совсем маленькой, в сундук и всю жизнь потом кормила ее через дырочку.

Говоря, я пятился и оглядывался, надеясь увидеть кого-нибудь и позвать на помощь.

- Ты не оглядывайся, не оглядывайся, подонок, - сказал он как-то очень нехорошо и первый раз ударил меня по лицу. До того как потерять сознание, я насчитал девятьсот тридцать пять ударов по корпусу и сто семнадцать в лицо.

Таковы эти встречи с читателями. Брат-писатель, избегай ты лучше этих людей, ненадежный народ читатели, жестокий, непредсказуемый. То деньги одалживают - и не отдают, то жен уводят - и не возвращают, то просто-напросто кулаками дерутся...

С другой стороны, писатели и сами народ ушлый. И жен уводят, и деньги забирают, и кулаками дерутся. Сволочь на сволочи.

11

А потом погода испортилась. Она переменилась в один день, и зима кончилась.

Было так: с утра еще я внимательно посмотрел в настенный календарь, и там ясно значилось: ... января ... года. Ошибки быть не могло, потому что я еще и жену подозвал и спросил ее таким подчеркнуто нейтральным тоном: что ты видишь, дорогая, в этом настенном календаре? Жена у нас человек строгий и немногословный. Заглянув в настенный календарь, она, не колеблясь, ответила мне: ... января ... года.

На всякий случай - чтобы уж наверняка не ошибиться - мы подозвали нашу дочурку.

- Ну-ка, дочурка, посмотри-ка в этот наш старый добрый настенный календарь - что ты там видишь? - сказали мы с женой нейтральным тоном, чтобы не оказывать на нее психологического давления.

Я указал на календарь пальцем. Дочурка прищурилась.

- А-то сами не видите? - спросила она.

- Мы-то видим, - посмотрели мы с женой друг на друга, улыбнулись и взялись за руки. - А вот нам любопытно, видишь ли ты?

- Ну, вижу, - сказала дочка, села в кресло и закурила сигарету.

- Тогда скажи, милая, не томи, - сказали мы с женой, ласково улыбаясь; жена положила мне голову на плечо. Я повернулся и поцеловал ее в волосы. Жена тихо произнесла: милый...

- А почему это я должна говорить? - спросила дочка.

Жена улыбнулась:

- Потому что тебя папулька спрашивает, - и потрепала дочку по волосам.

- Папулька, - с каким-то странным выражением лица проговорила дочка.

- А что? Конечно, папулька! - сказал я.

- Папулька! - горячо поддержала меня жена, отчего-то краснея.

- Знаем мы таких папулек, - снова с тем же самым выражением сказала дочка.

- Что это ты имеешь в виду? - спросил я.

- Ничего особенного, - отмахнулась дочь, раздумчиво глядя в окно; вздохнула.

Жена нагнулась ко мне и прошептала на ухо: "Ой, чует мое сердынько, неладно с ней что-то сегодня". Мы посмотрели друг другу в глаза и одновременно кивнули. Моя добрая жена присела перед дочкой на корточки.

12

- Скажи нам все, - произнесла жена таким голосом, что у меня, признаться, как-то моментально навернулись на глаза слезы. "Вот оно, материнство-то как сказывается!" - подумалось мне.