Кокаин - Скоробогатов Александр - Страница 12

Часть 13

Приговор суда строг: смертная казнь через повешение.

Когда судья произнес приговор, сын, присутствующий на заседании, потерял сознание.

Часть 14

В ночь перед казнью сын пытается передать N отравленную морковку, но морковка попадает к скаредному судье: съев ее, тот погибает в страшных мучениях.

Часть 15

- Прощай, милый! - кричит N, пока палач мажет веревку хозяйственным мылом. - Не забывай меня!

- Никогда, никогда! - отвечает из-за колючей проволоки сын, заливаясь слезами.

Палач поднимается на помост; петля ложится на заячьи плечи.

Часть 16

Но тут из-за туч появляется вдруг космический корабль из созвездия Сигма 15.18-бисZUT13-21х.

Необыкновенно пропорционально сложенные, обнаженные до пояса марсиане в прозрачных брюках убивают из своих лучевых пистолетов палача и охрану. В последний момент, движимый бессмысленной, слепой ненавистью, палач все-таки успевает выбить из-под N табуретку.

Сын закатывает глаза и снова теряет сознание.

А самый изящный из марсиан, блондин с чуть бледным от атаки лицом, положив ствол лучевого пистолета на левую руку, выстрелом разрезает веревку над головой повешенного.

Часть 17

Марсиане из созвездия Сигма 15.18-бисZUT13-21х уже давно наблюдали за этой ситуацией. Им доподлинно было известно, что мальчик не был сыном своего отца. То есть он был, конечно, сыном своего отца, но отец его был совсем другим зайцем.

Оказывается, убитая мать уже многие годы изменяла N, и именно таким образом, от случайной связи, и получился этот зайчонок.

Ничто больше не мешало их любви.

Часть 18

Мало того: государство, под давлением марсиан, выдало влюбленным денежную компенсацию и маленький уютный домик на полянке возле реки, тонну морковки и три килограмма презервативов для борьбы со СПИДом.

Эпилог

А главного из марсиан, того, что был так пронзительно бледен и так метко стрелял из своего лучевого пистолета, зайцы избрали почетным председателем их небольшой, но круглой планеты.

Скок-поскок и прыг-попрыг.

23

Мужики сидели за столом, по трое с каждой его стороны. Их было шестеро. Бородатые, стриженные под горшок, они пили чай из самовара, стоявшего в жару посреди стола на подогнувшихся от тяжести ножках, щелкали зубами, откусывая от желтоватой сахарной головы, до половины обмотанной куском газеты, сербали из блюдец прозрачную жидкость, чмокали, не разговаривали, думали. Сидели они за столом в тулупах, кто в смазных сапогах, кто в валенках, подбитых лосиной; в жизни своей я не видел более русских мужиков, даже по телевизору!

- Баба! - закричал один из мужиков, оправляя тулуп и поворачивая свое раскрасневшееся, потное от чая лицо к дверям в сени. - Блины давай неси!

- Баба с возу - кобыле легче, - сказал другой, в красной рубахе, ворот которой торчал из-под тулупа.

Мужики посмеялись.

- У всякой бабки свои ухватки, - трезво заметил первый мужик.

- Баба что горшок - что ни влей, все кипит.

Это сказал Иван, мужик, как мне показалось, из них самый серьезный и справедливый. Дверь распахнулась, и в комнату вошла Дарья, женщина лет тридцати пяти - сорока, пышная и румяная, с красной шеей, крупными плечами и сильными, мозолистыми руками. Ее типично русская тугая коса была обмотана вокруг головы. Захлопнув за спиною дверь ногой, она двинулась к столу в своем красном сарафане до пола, причем казалось, что девка не идет, а плывет по комнате.

- Ишь ты, как лебедка выступает, - заметил Селифан вполголоса.

Сняв с плеч коромысло, девка ставила на стол тарелки с горками раскаленных, истекавших маслом блинов, трехлитровые банки с красной икрой, запотевшие - только из погреба - штофы с колебавшейся за стеклом мутноватой жидкостью. Мужики смотрели на ее споро двигавшиеся руки.

Иван налил себе первым. Строго осмотрев мужиков, Иван кивнул и стал пить. Подождав, пока старшой допьет до половины, двинулись и остальные. Когда самогон был выпит, мужики одинаково размахнулись и, согласно русскому обычаю, бросили стаканы - кто в стену, кто об пол. "Наздрове!" - закричали русские мужики с ударением на предпоследний слог.

- Славно зазвенело, - сказала баба, отирая рукой вспотевшее лицо: изба была знатно натоплена.

- Уходи, баба, - сказал из угла Петр; судя по всему, это была его жена. - Не доводи до греха.

Поправив на плече сарафан, баба вышла из комнаты.

Мужики ели молча: деревянными огромными ложками выбирали они из банок икру, накладывали на золотые круги блинов; обжигаясь, пальцами сворачивали блины в толстые трубки и ели, обливаясь маслом, бившим из блинов: кусали (икра сыпалась на застегнутые до последней пуговицы тулупы, падала за голенища сапог, прыгала по полу, проваливаясь между досок), долго жевали, мерно шевеля черными бородами, усыпанными крошками и горошинами икры, звучно глотали и запивали самогоном, бросали стаканы в стены и об пол, снова кусали, набирали ложками икру, сыпали икру на тарелки прямо из банок, обсасывали сладкие масляные пальцы, туго сворачивали блины (икра выдавливалась наружу, как крем для обуви выдавливается из своего тюбика), запивали самогоном, пальцами выбирали из-за голенищ давленную икру, стирая ее с пальцев о горлышки банок, снова сворачивали блины, снова кусали, глотали, запивали и снова кусали.

Стукнула дверь: это баба просунула в комнату свою голову.

- Еще не объелись?

- Блин брюху не порча, - проговорил степенно Селифан, не оборачиваясь к бабе.

- Блин не клин, брюха не расколет, - поддержал его Петр, а потом добавил, но на этот раз суровей: - Шла бы ты, знаешь куда...

Дверь в сени притворилась.

Мужики отерлись рукавами тулупов.

- Ну что? - спросил наконец Селифан Ивана. - Читал?

Вместо ответа Иван сплюнул на пол. Петр проглотил кусок блина и в свою очередь обратился к Селифану.

- А ты?

- Я-то читал, - ответил Селифан. Было очень жарко в светлице, сильно они натопили свою буржуйку.

Ах, Господи Боже мой, как же это я сразу не догадался! Ведь не просто типично русскими мужиками были эти мужики, а типично русскими литературно-критическими мужиками (что меняет положение вещей самым кардинальным образом, не правда ли, граждане читающие?), - одним словом, литературоведами и обозревателями, критиками и прочей одухотворенной рухлядью центровых редакций и уважаемых средств массовой информации! Как же это я сразу-то не догадался?! Может, действительно поменять очки, а то вон и канализационных крыс не разглядел в начале романа, и господ литературных критиков чуть было не принял за обыкновенное, чтобы не сказать примитивно-быдловатое народонаселение. Подвел, подвел, в который раз подвел меня мерзавец-окулист!

Бросив свой стакан о стенку и вскрикнув: "Наздрове!" - мужик, молчавший до сих пор, обтер руки о скатерть, ловко свернул себе цигарку, насыпав в газетку махорки из кисета, поджег ее от огнива и, попыхтев едким махорочным дымом, сказал:

- Русский писатель должен жить в России.

- И должен носить усы! - подхватил другой.

- И калоши на валенках у него должны быть резиновыми, чтобы по лужам можно было прыгать!

- А он и водки не пьет!

Хоть я и старался увидеть, кто произнес эту последнюю фразу, мне этого не удалось, да и похожи они были друг на друга, как братья, как близнецы: одинаковые волосы, одинаковые бороды, одинаковые носы - поплывшие от склонности к самогону, - одинаковые сапоги и валенки, тулупы с поднятыми воротниками, обмотанными шерстяными шарфами, красные рубахи, там и сям (как в песне поется) "вылазившие" из-под тулупов; икра, запутавшаяся в волосах кудрявых бород; масло, золотыми каплями собиравшееся на кончиках носов, капавшее в бороды...

Трудно, трудно было мне отгадать, кто из этих русских мужиков произнес фразу, не лишенную, нужно признать, некоторой доли справедливости: автор действительно не пьет водки. Автор пьет исключительно коньяк эксклюзивной марки QX, вследствие своей дороговизны быдловатому народонаселению не знакомой даже на слух. А приобретает автор этот эксклюзивный напиток на деньги, вырученные от продажи золотых зубов, вырванных плоскогубцами из незаконно эксгумированных, а проще сказать - вырытых из могил трупов всякого рода зажиточных филистеров. Вырытых ночами, при неверном свете луны. В настоящее время автор обдумывает возможность рвать золотые зубы на живых, но по возможности беззащитных филистерах: коматозных пациентах, ветхих жителях домов престарелых, слабосильных старушках, детях дошкольного возраста и проч.