Звезды смотрят вниз - Кронин Арчибальд Джозеф - Страница 67

— Не волнуйся, Дженни, — сказал он. — Нет ни малейшего повода тревожиться за меня.

— Но зачем тебе уезжать? — сказала она дрожащим голосом, в котором слышался всё тот же непонятный испуг. — Зачем ты дал Нэдженту втянуть себя в такое дело? Ты не веришь в войну, и незачем тебе идти!

Дэвида тронуло её волнение. Он было уже примирился с мыслью, что Дженни любит его не так, как прежде.

Он не знал, что отвечать ей. Это верно, он не патриот. Политическая система, вызвавшая войну, связывалась в его уме с системой экономической, вызвавшей несчастье в «Нептуне». За той и другой он видел лишь ненасытную жажду власти, стремление к приобретению, неутолимый человеческий эгоизм.

Но, не заражаясь военным патриотизмом, Дэвид всё же чувствовал, что не может оставаться в стороне. То же самое чувствовал и Нэджент. Ужасно было принимать участие в этой войне, но ещё ужаснее — не принимать в ней участия. Он не должен идти на войну убивать. Но можно же пойти на войну спасать людей. А бездеятельно стоять в стороне, когда человечество бьётся в тисках мучительной борьбы, — было всё равно, что навсегда признать себя предателем. Это было всё равно, что стоять наверху у спуска в шахту, смотреть, как ползёт вниз клеть, переполненная людьми, которым предопределена гибель, и, оставаясь наверху, говорить: «Вы — в клетке, братья, а я не войду туда с вами потому, что тот ужас и опасность, на которые вас посылают, не должны были бы никогда существовать».

Он протянул руку и погладил Дженни по щеке.

— Это трудно объяснить, Дженни. Помнишь, что я говорил тебе… после несчастья… после того как меня уволили из школы…. Я бросаю экзамены на бакалавра, преподавание, все, все. Я хочу порвать со всем и вступить в Союз. Правда, пока не кончится война, мне вряд ли удастся делать то, что я хочу делать здесь, на родине. Это была бы не работа, а «шаг на месте». И потом — Сэмми ушёл на фронт, и Гарри Нэджент идёт. Только это одно и остаётся.

— О нет, Дэвид, — захныкала Дженни. — Ты не можешь уйти.

— Ничего со мной не случится, — сказал он, успокаивая её. — Об этом тебе нечего беспокоиться.

— Нет, ты не поедешь, ты не можешь теперь оставить меня, не можешь оставить меня в такое время… — (Дженни уже изображала женщину, покинутую не только им, но всеми, кому она верила).

— Но послушай, Дженни.

— Ты не можешь теперь меня оставить. — Она была вне себя, слова лились стремительным потоком. — Ты мой муж и не можешь меня бросить. Разве ты не видишь, что у меня… что у нас скоро будет ребёнок?

Полная тишина. Новость потрясла Дэвида, он совершенно не подозревал того, о чём говорила Дженни. Потом Дженни заплакала, поникнув головой, слёзы ручьями лились из её глаз, она плакала так, как всегда в тех случаях, когда обижала Дэвида. Ему было нестерпимо видеть эти слезы; он обнял Дженни одной рукой.

— Не плачь, Дженни, ради бога, не плачь. Я рад, ужасно рад. Ты знаешь, что я этого всегда хотел. Я просто на минуту растерялся от неожиданности вот и всё. Ну, перестань же, пожалуйста, не плачь так, как будто ты в чём-то виновата.

Она всхлипывала и вздыхала у него на груди, крепко прижавшись к нему.

Лицо её снова порозовело, она, видимо, испытывала облегчение, поделившись новостью с Дэвидом. Она сказала:

— Ты ведь не уедешь от меня теперь, Дэвид? — Во всяком случае до тех пор, пока не родится наш малыш?

Что-то почти жалкое было в той настойчивости, с какой Дженни подчёркивала, что это — их ребёнок, её и Дэвида. Но Дэвид не замечал этого.

— Ну, конечно нет, Дженни.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Он сел и посадил её к себе на колени. Она все не поднимала головы от его груди, словно боясь, что он прочтёт что-то в её глазах.

— И не стыдно тебе так плакать, — сказал он ласково. — Ведь ты отлично знала, что я буду рад. Почему же ты мне ничего не говорила до сих пор?

— Я думала, что ты, может быть, рассердишься. У тебя и без того столько хлопот теперь, и ты так изменился в последнее время. Скажу тебе прямо, ты меня пугал.

Он ответил мягко:

— Я не хочу, чтобы ты меня боялась, Дженни.

— Так ты не уедешь, нет, Дэвид? Не оставишь меня, пока всё не кончится?

Он тихонько взял её за подбородок и поднял залитое слезами лицо вровень со своим. Глядя ей в глаза, он сказал:

— Я перестану думать об армии, пока ты не будешь совсем здорова, Дженни. — Он помолчал, заставляя её смотреть себе прямо в глаза. Дженни опять казалась слегка испуганной, готовой задрожать, заплакать.

— Но ты обещаешь мне перестать пить этот проклятый портвейн, Дженни?

На этот раз ссоры не произошло. Внезапное облегчение выразилось на лице Дженни, и она разразилась рыданиями.

— Да, да, обещаю, — причитала она. — Клянусь тебе, что буду хорошей. Ты лучший из мужей, Дэвид, а я глупое, глупое, скверное создание. О Дэвид…

Он крепко обнимал её, утешая, в нём снова проснулась и окрепла нежность к ней. Среди смятения и мрака его души ему вдруг сверкнул надеждой луч света. Из смерти вставало видение новой жизни — сын, сын его и Дженни! И Дэвид был счастлив в своём ослеплении.

Вдруг зазвенел колокольчик у входной двери. Дженни подняла голову; она раскраснелась, повеселела. Настроение у неё менялось так же легко, как у ребёнка.

— Кто бы это мог быть? — сказала она с любопытством. Посетители с парадного хода были непривычным явлением в их доме в такой час. Но раньше, чем Дженни успела высказать какую-нибудь догадку, снова раздался звонок. Она торопливо побежала отворять.

Через минуту она вернулась очень взволнованная и возвестила:

— Это мистер Артур Баррас. Я проводила его в гостиную. Можешь ты себе представить, Дэвид, — сам молодой мистер Баррас? Он сказал, что хочет видеть тебя.

Лицо Дэвида снова застыло, глаза стали суровыми.

— Что ему нужно?

— Он не сказал. Я, конечно, не посмела спросить. Но подумай только: пришёл запросто к нам в дом! О господи, если бы я знала, я бы растопила камин в парадной комнате.

Дэвид не отвечал. Ему, очевидно, визит Барраса не казался таким важным событием. Он встал и медленно пошёл к двери.

Артур шагал по гостиной взад и вперёд в сильном нервном возбуждении, и, когда вошёл Дэвид, он заметно вздрогнул. Одно мгновение он смотрел на вошедшего широко раскрытыми глазами, затем поспешно подошёл к нему.

— Извините, что побеспокоил вас, — сказал он, — но мне необходимо, просто необходимо было вас увидеть.

Он неожиданным движением опустился на стул и заслонил глаза рукой.

— Я знаю, что вы чувствуете при виде меня, и ни капельки вас за это не осуждаю. Я бы не обиделся даже и в том случае, если бы вы не захотели со мной говорить. Но я не мог не прийти, я в таком состоянии, что мне необходимо было увидеть вас. Вы мне всегда нравились, я вас уважаю, Дэвид. И я чувствую, что только вы один могли бы мне помочь.

Дэвид спокойно сел за стол напротив Артура. Контраст между ними был поразителен: одного терзало мучительное волнение, другой вполне владел собой, и лицо его выражало сдержанную силу.

— Для чего я вам нужен? — спросил Дэвид.

Артур порывисто отнял руку от глаз и с какой-то отчаянной решимостью остановил их на Дэвиде.

— Услышать правду — вот что мне нужно. Я не буду знать ни сна, ни отдыха, ни покоя, пока не открою правду. Я хочу знать, виноват ли мой отец в катастрофе. Должен знать, понимаете? И вы должны мне помочь.

Дэвид отвёл глаза, пронзённый той непонятной жалостью, которую Артуру, видно, суждено было всегда вызывать в нём.

— Что же я могу сделать? — спросил он тихо. — Всё, что я имел сказать, я сказал на суде. Но они не хотели меня слушать.

— Можно требовать нового следствия….

— А что пользы? Чего мы этим добьёмся?

У Артура вырвалось восклицание, полное горечи, не то смех, не то рыдание.

— Правосудия! — крикнул он страстно. — Справедливости, простой справедливости! Подумайте об этих убитых людях, внезапно отрезанных и умиравших ужасной смертью. Подумайте о страданиях их жён и детей. О боже! Эти мысли невыносимы. Если отец виноват, то слишком жестоко и ужасно то, что это дело замяли и забыли о нём.