Звезды смотрят вниз - Кронин Арчибальд Джозеф - Страница 11

Она обтянула блузку и, сунув руки за свой изящный лакированный пояс, сказала с некоторым высокомерием:

— Что ж, войдите, пожалуй.

Ступая с почтительной осторожностью, он пошёл за ней в узкий коридор и тотчас же уловил запах голубей и их воркованье. Он поднял голову и посмотрел наверх. Голубей он не заметил, но выходившая на площадку внутренней лестницы дверь ванной комнаты была открыта, и виднелось развешанное на верёвке бельё: длинные чёрные чулки и какие-то белые принадлежности туалета. «Это её вещи», — с восхищением подумал Джо; но отвёл глаза раньше, чем девушка успела покраснеть. Дженни всё же покраснела от стыда за это упущение, и голос её вдруг прозвучал сердито, когда она, тряхнув головой, объявила:

— Ну вот, тут, если хотите знать, задняя комната.

Он вошёл вслед за ней в «заднюю комнату», маленькую, грязную, со следами пребывания множества жильцов, набитую старой ломаной мебелью с волосяными сиденьями; повсюду — копеечные журналы, сувениры из Витли-Бэй; мешочки с голубиным кормом. На камине важно восседали два домашних голубя. У огня, тихонько покачиваясь в скрипучем кресле-качалке, сидела в ленивой позе с журналом «Домашняя болтовня» женщина, неряшливо одетая, большеглазая, с целой копной волос, заколотых на макушке.

— Вот, ма, тут пришли насчёт комнаты. — И Дженни гордо бросилась на диван со сломанными пружинами, схватила измятый журнал, всем своим видом показывая, что не желает больше принимать никакого участия в этом деле.

Миссис Сэнли продолжала безмятежно покачиваться. Разве только удар грома, возвещающий конец света, мог заставить Аду Сэнли переменить удобное положение на неудобное. Она постоянно заботилась о своих удобствах: то снимет туфли, то расстегнёт корсет, то примет немного соды, чтобы не было отрыжки, то нальёт себе чашку чаю, то присядет отдохнуть, то почитает газету, пока закипает чайник. Это была жирная, благодушная, мечтательная неряха. Иногда она принималась пилить мужа, но большей частью пребывала в беззаботном равнодушии ко всему окружающему. В молодости Ада была прислугой «в одном почтенном семействе», как она всегда усиленно подчёркивала. Она была романтична, любила смотреть на молодой месяц. И суеверна: никогда не надевала ничего зелёного, никогда не проходила под лестницей и, если просыпала соль, непременно бросала щепотку через левое плечо. Она обожала увлекательные романы, особенно такие, где в конце концов героине-брюнетке удаётся «поймать» героя. Аде хотелось разбогатеть, она постоянно участвовала в разных конкурсах, главным образом — на шутливые стишки, и всегда надеялась выиграть кучу денег. Но стихи Ады были безнадёжно плохи. Ей часто приходили в голову неожиданные идеи, — в семье их называли «мамины фантазии»: переменить обои в комнате, или обить диван красивым розовым плюшем, или заново эмалировать ванну, или уехать в деревню, или открыть гостиницу либо галантерейный магазин, или даже написать «рассказ», — она была убеждена, что у неё «талант». Но ни одна из идей Ады никогда не приводилась в исполнение. Ада никогда не покидала надолго своей качалки. Её супруг Альф говаривал кротко: «Боже мой, Ада, какая ты неугомонная!»

— О, а я думала, что это из клуба, — заметила она в ответ на слова Дженни. Затем после паузы: — Так, вам нужна комната?

— Да, мэм.

— Мы сдадим только одинокому молодому человеку. — Разговаривая с кем-нибудь в первый раз, Ада всегда принимала томный вид, но томность эта очень быстро с неё соскакивала. — Наш последний жилец выехал неделю тому назад. Вы хотите комнату с частичным пансионом?

— Да, мэм, если это вас не затруднит.

— Вам придётся обедать с нами за общим столом. Семья у нас из шести человек: я, муж, Дженни — вот эта самая, её целый день дома не бывает, она служит у Слэттери, потом Филлис, Клэрис и Салли, самая младшая. — Она помолчала и оглядела Джо, на этот раз пытливо: — А между прочим, позвольте узнать, вы кто такой? И откуда?

Джо смиренно потупил глаза, — им вдруг овладел панический испуг. Он вошёл сюда просто так, ради шутки, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. Но теперь почувствовал, что должен снять у них комнату, что это ему просто необходимо. Эта Дженни — прелесть, настоящая конфетка, она его прямо с ума свела. Но что отвечать, чёрт возьми! Вихрь подходящих к случаю выдумок пронёсся у него в голове, но он сразу же все их отверг. Где у него багаж, где деньги, чтобы дать задаток? Дьявольски неприятно! Он даже вспотел. Он уже было пришёл в отчаяние. Но вдруг его осенила идея, что самое разумное — сказать правду. — Да, да, правду — ликовал он внутренне, — конечно, не всю правду, а нечто похожее на правду. Он вскинул голову и, посмотрев Аде прямо в глаза, сказал с застенчивой прямотой:

— Я бы мог наврать вам с три короба, мэм, но предпочитаю сказать правду. Я сбежал из дому.

— Господи боже! Слыхано ли что-нибудь подобное!

Журнал упал на колени, даже качалка на этот раз остановилась. Миссис Сэнли и Дженни, обе с новым интересом, уставились на Джо. Лучшими традициями романтики повеяло в этой затхлой комнате.

Джо сказал:

— Мне страшно тяжело жилось, и я больше не мог выдержать. Мать умерла, а отец стегал меня ремнём так, что я едва на ногах держался. У нас в копях бастовали и всё такое. Я… я голодал. — Глаза Джо выражали мужественное волнение. Замечательно! Замечательно придумано! Теперь он их окончательно приручил!

— Значит, матери у вас нет? — спросила Ада чуть слышно.

Джо молча покачал головой. Всё, что нужно было, выполнено.

Ада с возрастающей симпатией рассматривала своими большими кроткими глазами этого чистенького, аккуратно причёсанного и красивого мальчика. «Он немало узнал горя, бедняга, — думала она, — и к тому же он прехорошенький». Ей правились его блестящие карие глаза и кудрявая голова. Но кудри кудрями, а квартирная плата — квартирной платой, одно другого не заменит, конечно, а тут ещё приходится думать об уроках музыки для Салли… Ада снова принялась раскачиваться. При всей своей лени и беспечности Ада Сэнли была далеко не глупа. Она взяла себя в руки.

— Послушайте, — перешла она на деловой тон, — ведь вы же не можете жить у нас из милости. Вам следует найти себе работу, постоянную работу. Вот кстати мой Альф сегодня говорил, что в Ерроу, на чугунолитейном заводе Миллингтона, набирают рабочих. Знаете, что по дороге в Плэтт-Лейн. Попытайте там счастья. Если повезёт, приходите опять сюда. Если нет — не приходите.

— Хорошо, мэм.

Джо сохранял мину строгой порядочности до тех пор, пока не вышел от Сэнли, но затем он в экзальтации большими прыжками помчался через улицу.

— Эй ты, рожа! — он сгрёб за воротник проходившего мальчика-посыльного. — Укажи дорогу к заводу Миллингтона, или я сломаю твою проклятую шею!

Он чуть не бегом направился в Ерроу, а идти пришлось далеко, очень далеко. Лгал упорно, блестяще и показал мастеру свои мускулы. Ему везло — на заводе очень нужны были рабочие руки, и он был принят помощником пудлинговщика за плату в двадцать пять шиллингов в неделю. По сравнению с заработком в шахте это было целым состоянием. И к тому же здесь, в Тайнкасле, Дженни, Дженни, Дженни!

Он отправился обратно на Скоттсвуд-род, стараясь идти медленно, обуздывая себя, твердя себе, что надо быть осмотрительным, ничего не делать наспех, налаживать все постепенно. Но когда он оказался снова в «задней комнате» у Сэнли, его ликование бурно прорывалось сквозь тонкую фанеру осторожности.

Вся семья была в сборе, только что отпили чай. Ада сидела, развалясь, во главе стола, рядом с ней — Дженни. Затем, одна за другой, три младшие дочери: тринадцатилетняя Филлис, апатичная блондинка, вылитый портрет матери, Клэрис, одиннадцати с половиной лет, длинноногая брюнетка, у которой волосы были перевязаны красивой алой лентой с коробки шоколада, принадлежавшей Дженни. И, наконец, Салли, забавное десятилетнее существо, с таким же большим ртом, как у Дженни, и сердитыми чёрными глазами, смотревшими на людей пристально и уверенно. В конце стола сидел муж Ады, Альфред, отец четырёх девочек и глава семьи, невзрачный сутулый мужчина с одутловатым лицом, водянистыми глазами и жиденькими желтовато-бурыми усами. У него было растяжение шейных мускулов, и поэтому он не носил воротничка. Альфред был маляром, и в своё время немало наглотался свинцовых белил, пока накладывал их на фасады домов Тайнкасла. Свинцу он был обязан землистым цветом своего лица, сильными болями а желудке и синеватой полосой по краю дёсен. Но в растяжении шейных мускулов виновато было не ремесло маляра, а голуби. Альф был страстным любителем голубей, сизых, красных, пёстрых, — прелестных премированных домашних голубей. И, выпуская голубей, следя за их полётом в небесной синеве, Альф постепенно искривил себе шею.