Путь Шеннона - Кронин Арчибальд Джозеф - Страница 19

Я сложил записку и пристально посмотрел в лукавое и вопрошающее лицо юного Лоу: уж не Джин ли все это подстроила – и приезд Люка, и предложение пользоваться мотоциклом, и приглашение к чаю на будущей неделе – с вполне безобидной, но определенной целью? Мое дурное настроение как рукой сняло: я весь трепетал от радостного возбуждения.

– Поедете? – спросил Люк.

– Думаю, что да, – ответил я как можно более прозаическим и обыденным тоном, хотя у самого сердце так и колотилось.

– Хлопот с этими бабами не оберешься, правда? – заметил Люк с внезапно пробудившейся ко мне симпатией.

Я рассмеялся и, поддавшись внезапному порыву, стал уговаривать его остаться поужинать со мной. Мы отлично поели, затем принялись за кофе и, покуривая сигареты, расстегнув воротнички, начали рассуждать, как и подобает существам высшей породы, про гоночные мотоциклы, аэропланы, братство всех людей на земле, электрические тестомешалки и необъяснимое непостоянство слабого пола.

3

Уинтон был довольно скучный городишко, серый, окруженный кольцом вечно дымящих труб, поливаемый дождями и производящий гнетущее впечатление своей монументальной архитектурой и уродливыми скульптурами; однако славу его – если он мог претендовать на славу – составляли кафе. Десятки этих маленьких оазисов, где можно было отдохнуть и подкрепиться, оживляли унылые улицы; сюда, пройдя через небольшое помещение, отведенное под продажу пирожных, пирожков и печений, стекались в любой час дня граждане Уинтона (клерки, машинистки, продавщицы, студенты и даже степенные торговцы и дельцы), чтобы у столика, накрытого белой скатертью и уставленного вазочками с пирожками, песочным печеньем и разнообразнейшими пирожными, отвести душу за чашкой кофе или чая.

Из всех этих заведений университетская публика больше всего любила кафе Гранта, которое славилось не только своими булочками с кремом, но и атмосферой «хорошего тона»: стены здесь были обшиты темными дубовыми панелями, а над ними вперемежку с перекрещенными палашами и кинжалами висели подлинники картин, писанные членами Шотландской академии художеств.

Итак, в среду, обуреваемый нетерпением и в то же время страхом, я прибыл к Гранту. Я решил отпроситься из больницы на всю вторую половину дня, так как мне надо было еще уладить одно дело, связанное с моей научной работой. Я приехал раньше назначенного времени, но мисс Лоу явилась еще раньше меня. Не успел я войти в переполненное кафе, где стоял гул и слышалось позвякиванье ложечек в чашках, как из-за столика, над которым перекрещивались самые внушительные палаши, приподнялась маленькая фигурка и взволнованно замахала мне, приглашая скорее занять свободное место, которое ввиду большого скопления публики ей нелегко было для меня держать. И только… Никакого другого приветствия не последовало; я пробрался сквозь толпу и молча сел рядом с Джин; еще издали я заметил, что на ней теперь уже не «кругляш» и свитер, как в былые дни, а строгий темно-серый костюм и скромная черная шляпа. К тому же она заметно похудела, была бледна – очень бледна – и, хотя всячески старалась скрыть это, мучительно взволнована.

Некоторое время царило натянутое молчание, пока она, подняв указательный палец, старалась привлечь внимание официантки.

– Чай с лимоном или со сливками?

Это были ее первые слова, и произнесла она их очень тихо, не смея взглянуть на меня, тогда как официантка уже стояла у нашего столика, нетерпеливо вертя в пальцах карандаш.

Я заказал чай с лимоном.

– А булочек с кремом хотите?

Я сказал, что хочу, и добавил:

– Угощаю, конечно, я.

– Нет, – упрямо возразила она, однако губы ее дрожали. – Это я пригласила вас.

Мы сидели молча, пока не вернулась официантка, и все так же молча начали пить чай.

– Как много здесь народу, правда? – отважился наконец заметить я. – Популярное место.

– Да. – Она помолчала. – Очень популярное. И вполне заслуженно.

– О, безусловно. Чудесные булочки!

– Правда? Я очень рада.

– Не хотите ли отведать?

– Нет, благодарю вас. Я не голодна.

– Я очень огорчился, когда узнал из вашего письма о том, что случилось с белыми коровами.

– Да, бедняжки… они очень пострадали.

Снова молчание.

– Сырое стоит лето, правда?

– Очень сырое. Просто непонятно, что происходит с погодой.

Продолжительное молчание. Затем, подбодрив себя глотком чая – я заметил, что рука ее дрожала, когда она ставила чашку, – она повернулась и серьезно и пристально посмотрела на меня.

– Мистер Шеннон, – одним духом выпалила она, – я все думаю: могли бы мы остаться по-прежнему друзьями?

Я смотрел на нее в замешательстве, не зная, что сказать, а она, то краснея, то бледнея, прерывающимся голосом, но стараясь говорить возможно спокойнее и рассудительнее, продолжала:

– Когда я сказала «друзьями», я только это и имела в виду – ни больше, ни меньше. Дружба – это такая чудесная вещь. И она так редко встречается. Я имею в виду настоящую дружбу. Конечно, вам, может, вовсе не хочется дружить со мной. Я ведь ничего собой не представляю. И к тому же, сознаюсь, глупо было с моей стороны принимать некоторые вещи так близко к сердцу и ссориться с вами. Я поняла теперь, что вы просто шутили, а я как-то по-детски поверила вам. В конце концов мы ведь разумные взрослые люди, не так ли? Мы действительно принадлежим к разным вероисповеданиям, и хотя это очень серьезно, но ведь это же не преступление – во всяком случае, не такое препятствие, которое не позволяло бы нам иногда встречаться за чашкой чая. Будет очень жаль, если наша дружба оборвется просто так, ни с того ни с сего… и мы разойдемся в разные стороны… как корабли, что разминулись в ночи… я хочу сказать, если мы больше не будем видеться… а ведь, если смотреть на это здраво, мы могли бы встречаться часто, то есть время от времени… как друзья…

Она умолкла, поигрывая ложечкой; щеки ее ярко горели – так же ярко, как и карие глаза, которые с испугом, но все же решительно искали моего взгляда.

– Видите ли, – с сомнением сказал я, – трудновато это будет, правда? Я работаю. А вам надо много заниматься перед экзаменами.

– Да, я знаю, что у вас нет свободного времени. И мне, по-видимому, придется усердно заниматься. – Странно все-таки, что девушка, когда-то так рьяно изучавшая патологию, сказала это без малейшего энтузиазма, но она тут же поспешно добавила, как бы призывая разумно подходить к проблеме приобретения знаний: – Однако иногда нужна и передышка. Я хочу сказать: нельзя же работать все время.

Наступило молчание. Словно застеснявшись своего яркого румянца. Джин наконец опустила глаза и глубже села в кресло, стремясь укрыться от любопытных взглядов посетителей кафе. Я украдкой поглядывал на нее и просто не мог понять, почему до сих пор пренебрегал ею. Этот румянец, эти опущенные ресницы, отбрасывавшие легкую тень на ее свежие щечки, делали ее такой нежной и – конечно же! – похожей на ангела. Ничто: ни ее простые черные замшевые перчатки, ни старомодные круглые золотые часики, которые она носила на руке, ни даже нелепая скромная шляпка – ничто не могло испортить ее очарования и красоты.

И вдруг, к своему удивлению, я почувствовал, как теплая волна захлестывает меня, и услышал собственный голос.

– Я полагаю, – вполне резонно и решительно заявил я, – что нет такого закона, который запрещал бы это. Мне кажется, мы могли бы время от времени встречаться.

Она так и просияла. На губах ее появилась робкая счастливая улыбка, и, нагнувшись поближе, она воскликнула, и в тоне ее прозвучало преклонение перед моей высокой мудростью:

– Как я рада! А я-то боялась… Я хочу сказать, что это очень разумно.

– Отлично. – Я милостиво кивнул, принимая как должное ее похвалу, и, подстрекаемый непонятным побуждением, заглянул в ее сияющие глаза. – Что вы делаете сегодня вечером?

– Видите ли… Я собираюсь повидать барышень Дири: вы же знаете, как они были добры ко мне. А потом в половине седьмого я сяду на поезд и поеду в Блейрхилл.