...И скрылся с места преступления... - Кризи Джон - Страница 6

Группа слоняющихся без дела инспекторов – это нечто из ряда вон выходящее. Значит, что-то значительное произошло во внутренней жизни Скотленд-Ярда – либо пронесся слух о новой системе премиальных или о пересмотре графика ночных дежурств, либо сверху пришли какие-то новые инструкции. По мрачной реакции коллег Уэст понял, что ошибся в своих предположениях, и добавил примирительным тоном:

– Да нет же, я только вошел.

У него возникло странное ощущение: похоже, коллеги не знали, как он воспримет новость, которую они собрались выложить. Даже Слоун, проработавший под его, Уэста, началом много лет, казался смущенным. Ридона явно тревожило то, что ему предстояло сказать, его темно-карие глаза слишком уж сверкали.

– Что, Ньюман подал прошение? – требовательно вопросил Роджер.

– Помощник комиссара серьезно болен, – сказал Ридон. – Коронарный тромбоз. Это случилось ночью. Дело очень серьезное.

– О! – только и мог произнести Роджер.

Теперь ему стало понятно их настроение. Он медленно, опустил руку в карман и достал сигареты. Пристально глядя на товарищей, закурил. Он прекрасно понимал, почему их смущала и тяготила обязанность сообщить ему эту новость. Он глубоко затянулся и спросил:

– Где он?

Он задал этот вопрос только для того, чтобы хоть что-то узнать о том, где находится сейчас сэр Гай Четуорт, помощник комиссара уголовного розыска. Важно, что он при смерти.

– В Вестминстерском госпитале, – сказал Ридон.

– Когда в последний раз туда звонили?

– Нам только что сообщил об этом Кортленд, а ему – министр, – ответил Ридон.

– Понятно, – Роджер снова полез за сигаретами.

Теперь он также стал одним из тоскливо топчущихся инспекторов, и все равно между ними пролегала черта. Он смотрел из окна на большой двор внизу, на бесконечные ряды окон противоположного крыла здания, и ему казалось, что в каждом из них он видит Четуорта. Огромный, толстый, он по объему уступал только Эдди Дею, с красными, обветренными щеками, венчиком седых волос вокруг большой лысины, сияющей, словно отполированная. Сэр Четуорт, похожий на крестьянина. Он мог быть вспыльчивым, настоящим людоедом, однако был самым популярным помощником комиссара среди всех, кого когда-либо знал Роджер.

"Друг всех полицейских", – сказал как-то один циник, и он был недалек от истины.

И друг Роджера Уэста.

В департаменте никто не сомневался, что новость эта огорчит Роджера сильнее, чем всех остальных. Четуорт и он "видели" ситуации и проблемы одинаково – и несколько иначе, чем все остальные. Только вчера вечером они разговаривали в этом самом кабинете – Четуорт заглянул сюда, чтобы сообщить Роджеру, что из апелляционного суда по уголовным делам новостей еще не было: они предполагали, что обвиняемый в убийстве подаст апелляцию. Ньюман и был тем молодым человеком, кто обвинялся в убийстве своей тети, – над этим сложным и щекотливым делом Четуорт и Роджер работали несколько недель.

– Министр распорядился распространять среди сотрудников все поступающие бюллетени о состоянии его здоровья, – продолжал Ридон.

Другими словами, Роджер не мог ничем помочь. Это было ясно. Он бросил недокуренную сигарету в большой камин. Огня почти не было, лишь тлели несколько углей. На улице светило солнце, слишком яркое для конца марта.

– Кортленд сказал, что когда ты просмотришь все, что у тебя на столе, он хотел бы с тобой поговорить, – сообщил Ридон.

– Спасибо. А как вообще прошла ночь? – Роджер подошел к своему столу, самому дальнему от двери. На ярко-желтой поверхности стояли корзинки для бумаг с табличками "Входящие", "Выходящие", "В работе" и "Законченные". Вертящийся стул. По стене проходила черная полоса: след от спинки.

– Так себе, – ответил Билли Слоун.

Он уселся за свой стол, напротив Роджера. Все остальные разошлись – ив этом кабинете не привыкли терять время попусту.

– Грязное дело в Лайгейте. Думаю, Кортленд тебя по этому поводу и вызывает.

– Грязное, да? – повторил Роджер, пододвигая к себе бумаги.

Если бы не тот наезд на миссис Брей, дела его были не так уж плохи; Четуорт тоже занимался поисками сбежавшего водителя. Как же тяжело! И ведь еще вчера вечером они все сидели и говорили об апелляционном суде... Ладно, дело есть дело. Пора работать.

Бумаг на столе Роджера было меньше обычного: на прошлой неделе он сумел переложить несколько папок в корзинку "Законченные", и сейчас они отправились в архив.

Он просмотрел бумаги, сделал несколько пометок, отложил пару дел в сторону – надо будет обсудить их с кем-нибудь из суперинтендантов, и наконец добрался до копии отчета из полицейского участка в Лайгейте. Это был отличный отчет, без лишних слов. Прошлым вечером одна пожилая и известная жительница Лайгейтской пустоши подверглась в своем собственном доме жестокому нападению. В настоящее время она еще без сознания. По-видимому, мотивом было ограбление, так как комната, в которой находилась пострадавшая, была перевернута вверх дном. Однако были в деле некоторые странности, что подтверждала приколотая к отчету записка от Кортленда: "Загляните ко мне, ладно?". Обычно Кортленд вызывал П. К., а уже Четуорт посылал за Роджером. Сейчас промежуточное звено исчезло. Дай Бог ему здоровья, промежуточному звену.

Роджер снял трубку:

– Суперинтенданта Кортленда, пожалуйста.

– Да, сэр.

И почти сразу же:

– Соединяю.

– Благодарю... Доброе утро, Фрэнк, это Уэст, – поприветствовал начальство Роджер. – Да, конечно, сейчас приду.

Он аккуратно загасил сигарету и заметил, что это уже третья, – три сигареты менее чем за полчаса! Встал, взял со стола папку с делом по Лайгейту. В комнате оставался только Эдди Дей, зарывшийся в ворох бумаг и что-то рассматривавший через лупу. Эдди был лучшим в Скотленд-Ярде – а может быть, и в мире – специалистом по фальшивкам, и он свято верил во всемогущество увеличительного стекла. В девяти случаев из десяти лупа показывала ему именно то, что он и хотел увидеть.

Роджер вышел из кабинета.

Новость о Чету орте легла камнем на сердце. Он заставил себя думать о лайгейтском деле. Пока он зацепился только за имя – судья миссис Китт. Имя было знакомым, и у "него возникло чувство, что при иных обстоятельствах он уже понял бы, почему. Но сейчас воспоминание ускользало. Судья миссис Китт...

Миссис Китт, мировой судья.

Вот оно что!

Вот как следовало ее величать! Некрасивая миссис Китт, мировой судья, была символом. При любой возможности она вставала на защиту автомобилистов, она относилась к ним совершенно иначе, нежели большинство магистров и судей. Порой в этой своей поддержке их она была даже близка к безрассудству. Ее гневные высказывания часто цитировали вечерние лондонские газеты – иногда фразы были настолько хлесткими, что их перепечатывали и утренние издания:

"Порой у меня возникает впечатление, что у среднестатистического полицейского нет никаких иных дел, кроме как притаиться где-нибудь в темном углу и ждать, когда ничего не подозревающий водитель припаркует свою машину в неположенном месте".

После такой филиппики в газетах появлялся заголовок:

"Судья утверждает, что полиция прячется по темным углам". Или же она заявляла: "Почему почти во всех дорожно-транспортных происшествиях вина падает на водителя? Половина из них лежит на совести безответственных пешеходов и ополоумевших велосипедистов". В свободном переводе газетчиков это звучало так: "Судья считает велосипедистов помешанными".

Она была не единственным судьей с собственным мнением и острым языком, да и скандалов с ней связано не было – во всяком случае, Роджер не мог их припомнить. Значит, она никогда не заходила слишком далеко – по крайней мере, настолько далеко, чтобы вызвать обоснованное неудовольствие местной полиции. Суперинтендантом в Лайгейте был Джем Коннолли, до отставки ему оставалось несколько лет: старый служака, один из лучших. Вероятно, втайне ему нравилась эта женщина.