Пироскаф «Дед Мазай» - Крапивин Владислав Петрович - Страница 8

Посреди салона стоял круглый стол, на нем отражал солнце медный колокол. На его ободе виднелись выпуклые буквы. Сушкин подскочил:

— Ой! Это корабельный колокол «Трудовой славы»?

Однако буквы оказались другие, старинные, и название совсем не героическое:

Д?дъ Мазай

— У-у… — сказал Сушкин.

Но штурман Разносол утешил его:

— Ты абсолютно прав. Колокол с этого парохода. Просто во флоте есть традиция: названия судна могут меняться, а колокол остаётся один и тот же, с первым именем…

— Значит, раньше это был «Дед Мазай?» — Сушкин умел разбираться в старом алфавите. — Почему?

— Это занимательная история… Пароходу-то чуть ли не полтора века, он повидал на своём веку всякое. Когда был молодой, приходилось и пассажиров возить, и плоты по рекам таскать… Вначале у него не было собственного имени, был только номер: ВРПК-21. Вэ Эр Пэ Ка — это Воробьёвское Речное Пароходство судовладельца Колокольцева. Тот все никак не мог придумать имя новому судну. И вот однажды, в половодье, когда наш ВРПК тащил вереницу плотов, пассажиры и люди на берегу разглядели на брёвнах два десятка зайцев — те спасались от наводнения. Как у поэта Некрасова. Знаешь такие стихи?

— Я, что ли, совсем тёмный, по-вашему? — угрюмо отозвался Сушкин, потому что сразу вспомнил Зиночку Перевёртову, которая читала стихи про Фому. Она же любила декламировать на разных утренниках историю про зайцев:

Эту историю Сушкин в какой-то степени относил к себе, поскольку (он помнил про это) был похож на зайца. И потому огрызнулся.

— Сушкин! — ахнула Венера Мироновна. — Как ты разговариваешь со старшими. Извинись немедленно!

Сушкин набычился. Он терпеть не мог просить прощенья.

— Ничего, ничего, — заулыбался пуще прежнего штурман Разносол. — Это прекрасно, что мальчик знает литературу. А то моя дочь, например, путает писателя Гайдара с режиссёром Гайдаем… — И он посмотрел на часы…

Обратно добрались на такси. Потому что Венера Мироновна искоса глянула на Сушкина и поняла, что он от усталости еле двигает ногами. Решила раскошелиться.

— Прежде, чем повалишься на кровать, переоденься и съешь полдник, несчастье моё…

Он переоделся, но на полдник уже не хватило сил. Сушкин заснул поверх одеяла, носом в подушку…

Загадочный незнакомец

Детский дом «Фонарики», где жил Сушкин, был небольшим. В других детдомах и приютах народу бывает человек по двести, а здесь меньше, чем полсотни. Своей школы не было, ходили в обычную. «И это хорошо, пусть привыкают к нормальной жизни», — говорил седой и добродушный директор Андрей Софронович Матрёшкин. Он своё детство тоже провёл в детдоме и потому был хороший директор, понимающий. Досадно только, что его редко видели, он все время проводил в «руководящих инстанциях», то есть у начальства. Постоянно хлопотал о капитальном ремонте, об аренде летних дач, об оплате учебников, об отоплении. А педагогикой занималась Венера Мироновна и другие воспитательницы, которые ей подчинялись.

Нравы в «Фонариках» были добрые. Никто друг дружку сильно не дразнил, не обижал, драки случались редко. Воспитатели не донимали ребят придирками. Про другие приюты послушаешь, так в них жуть что делается, хоть беги в тайгу. А здесь житье было мирное, приятельское. Иногда, правда, скучновато, зато не всегда прогоняли от компьютеров и телевизоров. И спать не отправляли из минуты в минуту.

Ребячье население делилось на пять групп, в каждой народ разного возраста — от первого до одиннадцатого класса. И мальчики, и девочки. Считалось, что такой состав напоминает нормальную семью. Мол, старшие заботятся о младших, а младшие привыкают старших уважать и слушаться. Ну, в общем, оно так и было, хотя, конечно, случалось всякое…

В каждой группе у девочек и у мальчишек была своя комната. Вместе с Сушкиным жили два второклассника — Илюшка Туркин и Толик Патрушев, очкастый шахматист-семиклассник Антон Григорьев, а старшим был Костя Огурцов — тот самый, который обозвал Венеру Мироновну Афродитой Нероновной.

…В тот вечер, после поездки на пристань, Сушкин ужинать не пошёл. Отлягался от всех ногами в белых носочках и продолжал спать. В десять часов Огурец сдёрнул с него эти носочки, вытряхнул засоню из штанов и футболки, затолкал под одеяло. Вот тут, казалось бы, спи от души. Но Сушкина сонливость вдруг покинула начисто.

За окнами было светло — летнее солнце только-только спряталось за крыши. Илюшка и Толик посапывали, Антон вздыхал над электронным шахматным задачником, Огурец слинял на вечернюю прогулку (старшие — они все такие).

Сушкин думал про все, что случилось. Думал, думал, а потом пошлёпал босиком из спальни. На второй этаж.

Дверь в канцелярию оказалась приоткрыта. И Венера Мироновна была там. Сушкин знал, что нынче у неё ночное дежурство. Он просунул голову.

— Можно?

Зажглась настольная лампа.

— Здрасте! Вот явление! Когда надо ужинать, он спит. Когда надо спать, он гуляет, в раздетом виде. Что опять с тобой случилось?

— Афр… Венера Мироновна. Я хочу попросить…

— Знаю, о чем ты хочешь попросить. Но ничего не выйдет. Оставить себе пароход мы не сможем. Ты и сам это понимаешь, не маленький…

Сушкин щекой прислонился к дверному косяку. Потрогал колечко (оно стало очень тёплым).

— Я ведь не про то, чтобы взять его насовсем… А только на несколько дней. Неделя-то ещё есть…

— М-м… а зачем? Что это изменит, голубчик?

— Ну, как вы не понимаете?! — сказал он с тайной слезинкой. — Хоть неделю я буду хозяином настоящего парохода. Можно на него приходить… Можно даже ребят сводить на экскурсию…

Венера Мироновна не сказала, что это глупости. Она сказала:

— Гм… Я посоветуюсь с Андреем Софроновичем…

— Чего с ним советоваться, — сумрачно возразил Сушкин. — У него только штукатурка да отопление на уме…

— Ох и негодник ты… — вздохнула Венера Мироновна. Иди сюда…

Сушкин поправил перекошенные плавки, почесал голый живот и подошёл, усталый и грустный. Венера Мироновна взлохматила ему голову, посадила на колено. Сушкин притих — раньше она так не делала.

— Думаешь, я тебя не понимаю? — сказала старшая воспитательница и зачем-то дунула ему на макушку (лёгкие волосы разлетелись). — Прекрасно понимаю. Тебе хочется в дальние путешествия по морям и океанам. На своём корабле… Но если бы ты знал, скольким людям этого хочется. А жить приходится совсем по-другому…

Сушкину была приятна такая ласка, но все же он отнёсся к ней с недоверием. Какой от неё толк? Парохода-то все равно не будет. При этой мысли у Сушкина защекотало в горле и он сипловато спросил:

— А можно я… когда начнут разламывать пароход… возьму себе штурвал и колокол?

— Думаю, что можно…

— А ещё я хочу спросить…

— Спрашивай, раз уж не спится.

— Вам какое название больше нравится? «Трудовая слава» или «Дед Мазай»?

— По правде говоря, второе. «Трудовая слава» звучит героически, но… как-то по-газетному. А в дедушке Мазае этакая сказочность… А ты как думаешь?

— Так же… — выдохнул Сушкин.

— Вот и прекрасно. Об остальном поговорим завтра. Брысь в постель…

Оба не знали, что завтра придётся обсуждать совсем неожиданные дела.

Когда Сушкин вернулся в спальню, шахматист Антон рассеянно сообщил:

— Огурец обещал отвинтить тебе голову.

— За что?!

— За то, что где-то болтаешься… Он говорит, что тебя какой-то дядька спрашивает на дворе, а ты провалился…

— Что за дядька?!

Кто мог спрашивать Сушкина? Да ещё после отбоя! Не было у него никаких знакомых дядек….

— Огурец придёт и скажет…

И Огурец пришёл И сказал:

— Пойдём… Какой-то лысый, тощий. Говорит, надо мне до зарезу мальчика с кольцом. То ли Мушкина, то ли Пушкина… Ты не Пушкин?