Пироскаф «Дед Мазай» - Крапивин Владислав Петрович - Страница 26

Сушкина встретил капитан.

— Все уже на месте, а ты гуляешь. Я звоню, звоню, а ответа нет…

— Разрядился… — буркнул Сушкин.

Дядя Поль глянул внимательно:

— Телефон или ты?

— Я…

— Том, что случилось-то?

Сушкин знал, что, когда паршиво на душе, бесполезно огрызаться на вопросы: «Ничего не случилось… Да отвяжитесь вы…» Когда сразу скажешь правду, делается легче. Если, конечно, тот, кто спрашивает, не чужой человек.

И Сушкин сказал, моргая от слепящей глаза воды за бортом:

— Я опоздал. Катя уехала. Та, с которой мы пели в клубе…

Капитан взялся за пучки на висках.

— Вот незадача! И неизвестно, куда?

— Известно. Да толку-то…

— Сочувствую, — покивал капитан. — Такая вот она жизнь. У кого-то радость, а у кого-то наоборот…

— А у кого радость? — невесело поинтересовался Сушкин.

— Ну, Донби-то завладел яйцом. Теперь будут ждать ребёнка

Сушкин опять поморгал.

— А получится?

— Что?

— Ребёнок Ведь высиживать надо…

— Они говорят, что будут… А вообще-то страусиные яйца неприхотливы. Могут подолгу лежать просто так. Надо лишь изредка садиться на них или поглаживать. Пусть малыш в яйце чувствует, что про него помнят…

— Надо положить его на самовар. Туда, где обычно чайник. Там всегда тепло…

— Это идея, — сказал капитан.

Золотой муравейник

Ушли из Калачей в тот же час. Капитан виновато объяснил:

— Раз Кати нет, делать здесь нечего, не так ли? А известность в этом городе мы обрели излишне шумную, лучше побыстрее смазывать лопасти. Не так ли?

Сушкин пожал плечами, ему было все равно. Донби тоже было все равно. Его интересовало только яйцо. Оно лежало на самоваре, на круглом столе посреди салона. Гладкое, светло-бежевого цвета, величиной с крупную дыню. Донби сидел перед самоваром, вытянув под стол суставчатые ноги. С двух сторон прижимался к яйцу головами. Пушистые ресницы были опущены. Видимо, Дон и Бамбало прислушивались: не просыпается ли под толстой скорлупой жизнь?

Платоша остался на пироскафе. Напросился в матросы «за без всяких денег, только чтобы давали поесть». Его взяли охотно: парень дружелюбный, мастер на все руки и добросовестный сторож во время стоянок. К тому же выяснилось, что он великолепно готовит жареную картошку с рыбными фрикадельками…

Капитан посоветовался с навигатором Куда Глаза Глядят, и тот сообщил, что его фотоэлементы глядят в сторону острова Зелёная Лошадь, который обмывают две полноводные протоки: Большая и Малая Томзы.

— Это наиболее адекватно разработанным планам, — сообщил безотказный Бэн.

Что такое «адекватно», Сушкин знал, а какие там планы и кем разработаны, его не интересовало. Он по-прежнему грустил.

Иногда в грусти ощущался сладковатый привкус. Но не часто и не сильный. Горечи было больше. Сушкин рассеянно смотрел на скользившие за корму болотистые берега. Платоша установил на баке треногу с мольбертом и занялся живописью. Заявил, что «наконец-то моя натура свободного художника ощутила простор творчества».

— Том, хочешь, я напишу твой портрет на фоне зелёной воды и цветущего разнотравья?

Сушкин не хотел и сел к живописцу спиной. Платоша не обиделся. Стал писать разнотравье без Сушкина — с облаками и торчащими на островках деревьями…

Печаль коснулась каждого, хотя, казалось бы, и не было общей причины. Песен теперь не пели. По вечерам убирали с самовара яйцо, ставили заварку, садились пить чай. Капитан, чтобы развеять меланхолию, рассказывал иногда про свои приключения. Сушкин слушал рассеянно, он уже был сыт историями о крокодилах на отмелях, зимовках в полярных устьях, карнавалах в портовых городах и коварных боевиках разных мятежных армий… Но одна история все же показалась ему интересной. Как бы легла поверх всего, что он слышал раньше. Показалось, что в ней обошлось без привычных капитанских фантазий…

Капитан ровным голосом излагал, как он с приятелями (а точнее выражаясь — сообщниками) искал сокровища какого-то индейского племени в джунглях у притоков реки Укаяли. Был он тогда не капитаном, а старшим помощником на пароходе «Боливар» («Бол ивар», — говорил капитан Поль).

— Об этих сокровищах там ходило много слухов. И немало лихих компаний пыталось их отыскать. Говорили, что жрецы племени Гуайя Рохо укрыли священные сосуды из червонного золота под гигантским жилищем жёлтых муравьёв Только, где этот муравейник — пойди, отыщи… Ну, я и три моих товарища пошли другим путём: сначала стали искать не муравейник, а знающего человека — проводника. И нашли. Это был житель тех мест, Хуан Педро Сагреш. Чем-то похожий на индейца Джо из книжки про Тома Сойера, — дядя Поль мельком взглянул на Сушкина, — только более порядочный по натуре — злой, отчаянный, но честный… Он утверждал, что знает, где расположен муравейник, от своей бабки, немой колдуньи. Она ему однажды начертила на песке дорогу к нужному месту… Хуан взялся проводить нас к муравейнику, если обещаем ему, что поделимся добычей и поможем добраться до Европы. Что этому парню надо в Европе, мы не знали — может, заметал следы после каких-то нехороших приключений в родных краях. Да и какое нам было дело? У других ребят тоже не все было чисто за кормой… Мы поклялись Хуану, что выполним его условия, и он повёл через джунгли. Пароход встал в городке Сан-Розарио де Кастаньетто, на берегу одной из проток, ему нужен был ремонт. Командиром остался второй помощник, а мы, пятеро, двинулись через тропический лес перешейка к другой протоке…

Ну, сколько всего было в пути, это отдельная история. Все уцелели, и за это хвала Деве Марии… Шли четыре дня, а наутро пятого Хуан Педро Сагреш вывел нас к Паласио де Оро — так он называл таинственное жилище муравьёв…

Оро — по-испански золото. И муравейник в самом деле сиял, как золотая гора.

Он стоял среди зарослей, в окружении вековых деревьев, названия которых мы не знали. В двух сотнях шагов от протоки Аква Негра. Почему его раньше никто не увидел? Ну, во-первых, место было дикое. А во-вторых, муравейник так отражал солнце, что большее время суток оставался незаметным. Какой-то закон оптики. Но в тот час, когда мы вышли на поляну, муравейник сиял, как золотая вселенная…

Почему вселенная? Сейчас объясню. Это была гора высотой метров двадцать… Но «гора» — слово не точное. Во всякой горе есть неровности, а это был конус удивительно точной формы. Словно его возводили лучшие инженеры. Может быть, даже инопланетяне какие-то… Казалось бы, «вселенная» — слово слишком великанское даже для большого конуса, но дело не в его высоте, а в совершенстве. Ну да, есть такое понятие — «совершенство». Или ещё говорят «гармония». Это когда в строении нет никаких нарушений и оно просто берет за душу точностью формы и красотой. Неземное что-то…

Вот некоторые люди, кто видели египетские пирамиды, тоже сравнивают их со вселенной. Почему? Конечно, пирамиды, они — великаны, да только по сравнению с галактиками все равно пылинки. Однако душа замирает. Не от величины, а от того, что в их простоте и точности есть неразгаданная идея. Мне самому довелось видеть это…Непонятно говорю, да?

— Очень даже понятно, капитан, — сказал Платоша.

И Сушкин подумал, что понятно. Только ничего не сказал.

— Но пирамиды, — продолжал капитан, — они ведь мертвы тысячи лет. А муравейник был живой. Он как бы состоял из миллиардов маленьких существ янтарного цвета. Они были ростом в сантиметр, каждое отливало золотом… И все они занимались делом — не суетой, не мельтешеньем, а какой-то очень важной для них работой…

Муравейник жил по тем же законом, по каким живёт в космосе какая-нибудь громадная галактика. Мне показалось даже, что его от подножья до острой вершины опоясывает чуть заметная выпуклая спираль…

В общем, это был целый мир, космос живущий по программам своей природы…