Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Том 1. Стихотворения

Жуковский Василий Андреевич

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Том 1. Стихотворения - Жуковский Василий Андреевич - Страница 85

Изменить размер шрифта:

<А.С. Пушкин>

Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе

Руки свои опустив. Голову тихо склоня,

Долго стоял я над ним, один, смотря со вниманьем

Мертвому прямо в глаза; были закрыты глаза,

Было лицо его мне так знакомо, и было заметно,

Что выражалось на нем, — в жизни такого

Мы не видали на этом лице. Не горел вдохновенья

Пламень на нем; не сиял острый ум;

Нет! Но какою-то мыслью, глубокой, высокою мыслью

Было объято оно: мнилося мне, что ему

В этот миг предстояло как будто какое виденье,

Что-то сбывалось над ним, и спросить мне хотелось: что видишь?

«Плачь о себе: твое мы счастье схоронили…» *

Плачь о себе: твоемы счастье схоронили;

Ее ж на родину из чужи проводили.

Не для земли онаназначена была.

Прямая жизнь ее теперь лишь началася —

Она уйти от нас спешила и рвалася,

И здесь в свой краткий век два века прожила.

Высокая душа так много вдругузнала,

Так много тайного небес вдруг поняла,

Что для нее земля темницей душной стала,

И смерть ей выкупом из тяжких уз была.

Но в миг святой, как дочь навек смежила вежды,

В отца проникнул вдруг день веры и надежды…

«Ведая прошлое, видя грядущее…» *

Ведая прошлое, видя грядущее, скальд вдохновенный

Сладкие песни поет в вечнозеленом венце,

Он раздает лишь достойным награды рукой неподкупной —

Славный великий удел выпал ему на земле.

Силе волшебной возвышенных песней покорствуют гробы,

В самом прахе могил ими герои живут.

Любовь *

На воле природы,

На луге душистом,

В цветущей долине,

И в пышном чертоге,

И в звездном блистанье

Безмолвныя ночи —

Дышу лишь тобою.

Глубокую сладость,

Глубокое пламя

В меня ты вливаешь.

В весне животворной,

В цветах благовонных

Меня ты объемлешь

Спокойствием неба,

Святая любовь!

Тоска *

Младость легкая порхает

В свежем радости венке,

И прекрасно перед нею

Жизнь цветами убрана.

Для меня ж в благоуханье

Упоительной весны —

Несказанное волненье,

Несказанная тоска.

Сердце мукой безымянной

Все проникнуто насквозь,

И меня отсель куда-то

Все зовет какой-то глас.

Стремление *

Часто, при тихом сиянии месяца, полная тайной

Грусти, сижу я одна и вздыхаю и плачу, и душу

Вдруг обнимает мою содроганье блаженства; живая,

Свежая, чистая жизнь приливает к душе, и глазами

Вижу я то, что в гармонии струн лишь дотоле таилось.

Вижу незнаемый край, и мне сквозь лазурное небо

Светится издали радостно, ярко звезда упованья.

Сельское кладбище [63] *

(второй перевод из Грея)

Колокол поздний кончину отшедшего дня возвещает;

С тихим блеяньем бредет через поле усталое стадо;

Медленным шагом домой возвращается пахарь, уснувший

Мир уступая молчанью и мне. Уж бледнеет окрестность,

Мало-помалу теряясь во мраке, и воздух наполнен

Весь тишиною торжественной: изредка только промчится

Жук с усыпительно-тяжким жужжаньем да рог отдаленный,

Сон наводя на стада, порою невнятно раздастся;

Только с вершины той пышно плющем украшенной башни

Жалобным криком сова пред тихой луной обвиняет

Тех, кто, случайно зашедши к ее гробовому жилищу,

Мир нарушают ее безмолвного древнего царства.

Здесь под навесом нагнувшихся вязов, под свежею тенью

Ив, где зеленым дерном могильные холмы покрыты,

Каждый навек затворяся в свою одинокую келью,

Спят непробудно смиренные предки села. Ни веселый

Голос прохладно-душистого утра, ни ласточки ранней

С кровли соломенной трель, ни труба петуха, ни отзывный

Рог, ничто не подымет их боле с их бедной постели.

Яркий огонь очага уж для них не зажжется: не будет

Их вечеров услаждать хлопотливость хозяйки; не будут

Дети тайком к дверям подбегать, чтоб подслушать, нейдут ли

С поля отцы, и к ним на колена тянуться, чтоб первый

Прежде других схватить поцелуй. Как часто серпам их

Нива богатство свое отдавала; как часто их острый

Плуг побеждал упорную глыбу; как весело в поле

К трудной работе они выходили; как звучно топор их

В лесе густом раздавался, рубя вековые деревья!

Пусть издевается гордость над их полезною жизнью,

Низкий удел и семейственный мир поселян презирая;

Пусть величие с хладной насмешкой читает простую

Летопись бедного; знатность породы, могущества пышность,

Все, чем блестит красота, чем богатство пленяет, все будет

Жертвой последнего часа: ко гробу ведет нас и слава.

Кто обвинит их за то, что над прахом смиренным их память

Пышных гробниц не воздвигла; что в храмах, по сводам высоким,

В блеске торжественном свеч, в благовонном дыму фимиама,

Им похвала не гремит, повторенная звучным органом?

Надпись на урне иль дышащий в мраморе лик не воротят

В прежнюю область ее отлетевшую жизнь, и хвалебный

Голос не тронет безмолвного праха, и в хладно-немое

Ухо смерти не вкра́дется сладкий ласкательства лепет.

Может быть, здесь, в могиле, ничем не заметной, истлело

Сердце, огнем небесным некогда полное; стала

Прахом рука, рожденная скипетр носить иль восторга

Пламень в живые струны вливать. Но наука пред ними

Свитков своих, богатых добычей веков, не раскрыла,

Холод нужды умертвил благородный их пламень, и сила

Гением полной души их бесплодно погибла навеки.

О! как много чистых, прекрасных жемчужин сокрыто

В темных, неведомых нам глубинах океана! Как часто

Цвет родится на то, чтоб цвести незаметно и сладкий

Запах терять в беспредельной пустыне! Быть может,

Здесь погребен какой-нибудь Гампден незнаемый, грозный

Мелким тиранам села, иль Мильтон немой и неславный,

Или Кромвель, неповинный в крови сограждан. Всемогущим

Словом сенат покорять, бороться с судьбою, обилье

Щедрою сыпать рукой на цветущую область и в громких

Плесках отечества жизнь свою слышать — то рок запретил им;

Но, ограничив в добре их, равно и во зле ограничил:

Не дал им воли стремиться к престолу стезею убийства,

Иль затворять милосердия двери пред страждущим братом,

Или, коварствуя, правду таить, иль стыда на ланитах

Чистую краску терять, иль срамить вдохновенье святое,

Гласом поэзии славя могучий разврат и фортуну.

Чуждые смут и волнений безумной толпы, из-за тесной

Грани желаньям своим выходить запрещая, вдоль свежей,

Сладко-бесшумной долины жизни они тихомолком

Шли по тропинке своей, и здесь их приют безмятежен.

Кажется, слышишь, как дышит кругом их спокойствие неба,

Все тревоги земные смиряя, и, мнится, какой-то

Сердце объемлющий голос, из тихих могил подымаясь,

Здесь разливает предчувствие вечного мира. Чтоб праха

Мертвых никто не обидел, надгробные камни с простою

Надписью, с грубой резьбою прохожего молят почтить их

Вздохом минутным; на камнях рука неграмотной музы

Их имена и лета написала, кругом начертавши,

Вместо надгробий, слова из святого писанья, чтоб скромный

Сельский мудрец по ним умирать научался. И кто же,

Кто в добычу немому забвению эту земную,

Милую, смутную жизнь предавал и с цветущим пределом

Радостно-светлого дня расставался, назад не бросая

Долгого, томного, грустного взгляда? Душа, удаляясь,

Хочет на нежной груди отдохнуть, и очи, темнея,

Ищут прощальной слезы; из могилы нам слышен знакомый

Голос, и в нашем прахе живет бывалое пламя.

Ты же, заботливый друг погребенных без славы, простую

Повесть об них рассказавший, быть может кто-нибудь, сердцем

Близкий тебе, одинокой мечтою сюда приведенный,

Знать пожелает о том, что случилось с тобой, и, быть может,

Вот что расскажет ему о тебе старожил поседелый:

«Часто видали его мы, как он на рассвете поспешным

Шагом, росу отряхая с травы, всходил на пригорок

Встретить солнце; там, на мшистом, изгибистом корне

Старого вяза, к земле приклонившего ветви, лежал он

В полдень и слушал, как ближний ручей журчит, извиваясь;

Вечером часто, окончив дневную работу, случалось

Нам видать, как у входа в долину стоял он, за солнцем

Следуя взором и слушая зяблицы позднюю песню;

Также не раз мы видали, как шел он вдоль леса с какой-то

Грустной улыбкой и что-то шептал про себя, наклонивши

Голову, бледный лицом, как будто оставленный целым

Светом и мучимый тяжкою думой или безнадежным

Горем любви. Но однажды поутру его я не встретил,

Как бывало, на хо́лме, и в полдень его не нашел я

Подле ручья, ни после, в долине; прошло и другое

Утро и третье; но он не встречался нигде, ни на хо́лме

Рано, ни в полдень подле ручья, ни в долине

Вечером. Вот мы однажды поутру печальное пенье

Слышим: его на кладби́ще несли. Подойди; здесь на камне,

Если умеешь, прочтешь, что о нем тогда написали:

Юноша здесь погребен, неведомый счастью и славе;

Но при рожденье он был небесною музой присвоен,

И меланхолия знаки свои на него положила.

Был он душой откровенен и добр, его наградило

Небо: несчастным давал, что имел он, — слезу; и в награду

Он получил от неба самое лучшее — друга.

Путник, не трогай покоя могилы: здесь все, что в нем было

Некогда доброго, все его слабости робкой надеждой

Преданы в лоно благого отца, правосудного бога».