Улыбка ледяной царевны - Беленкова Ксения - Страница 13

В нашей семье мои поэтические способности всегда были лишь поводом для смеха. А началось все вот с чего.

Как-то давным-давно, лет мне было тогда девять или десять, я сочинила глупейший стих про папиного брата. Но это еще полбеды, самое страшное то, что я умудрилась прочитать его на семейном ужине. Даже сейчас, вспоминая об этом, краснею как вареный рак. Мои детские рифмы мама всегда бережно хранила в большой красной папке и в тот день достала ее, чтобы развлечь гостей. Все умилялись, а потом дядя возьми да брякни:

– Вик, а про меня сможешь стих сочинить?

Ну, я и согласилась – ума-то еще не нажила. В комнату к себе отправилась, а через полчаса гордо вынесла на всеобщий суд такие строки:

Что тогда было! Папа уже после первого четверостишия начал давиться смехом и сползать под стол. Мама опустила голову и прикрыла ладонью глаза, лишь по часто вздрагивающим плечам и широкой улыбке можно было понять – все у нее внутри хохочет. На последних строках даже дядя начал гоготать и откидываться назад на стуле. Лера тихонько хихикала. И лишь тетя Нюра сидела с таким выражением лица, будто я читала как минимум «Мцыри» Лермонтова. Закончив декламацию, я не успела опомниться, как дядя подхватил меня на руки и со слезами от смеха на глазах начал качать под люстрой.

– Уморила, дочь, уморила! – пищал из-под стола папа.

А я смотрела на нашу люстру и мечтала провалиться сквозь землю – меня высмеяла вся наша семья. Лишь тетя Нюра оказалась не чужда поэтическому слогу…

И уже совсем недавно, выудив тот стих из маминой красной папки, я перечитала его. Тогда сама здорово повеселилась. Но лишь подумала о том, как серьезно все воспринимала в тот злополучный день, – снова устыдилась своего поведения. После случая с «Лысым» стихом дома я больше не демонстрировала своих поэтических способностей. Только в школе отрывалась. Вот и получила по заслугам. Нет, пора, видать, пришла учиться сдержанности…

Я снова начала ворочать чистые листы. С чего-то же надо было начать! Людмила Петровна просила про любовь к школе написать. Я стала нервно грызть кончик ручки и снова впилась взором в ветку дерева, будто она знала о любви к школе больше меня. Через полчаса поэтических потуг на листе были тщательно выведены лишь такие строки:

Это никуда не годилось. В отчаянии я смяла листок и швырнула в корзину. Но упрямство взяло верх над пессимизмом. Я чуток пошевелила мозгами, боевито сжала ручку и шлепнула на бумагу первое четверостишие:

После чего, даже не перечитывая плод своих трудов, я с ужасом вспомнила, что надо упомянуть еще и о директоре. Мужик он, может, был и неплохой. Лера, во всяком случае, всегда говорила, что им движут интересы школы и учеников. Только вот в первую очередь эти интересы двигали в директоре голосовыми связками – голосить он мог проникновенно и долго. Хлеще Кобзона на концерте ко Дню Победы. Проникшись несказанной симпатией к директору, я, уже не размышляя, тотчас приписала еще несколько рифм:

Дальше я совершенно слетела с тормозов и, отпустив фантазию, пошла вразнос. Что там еще надо было? Про титул «Школа года» написать? Да пожалуйста! Войдя в раж, я тут же ляпнула еще несколько кривых строк:

Поставив последний восклицательный знак, я выдохнула. Затем перечитала все четверостишия подряд – и хотела уже заплакать, но почему-то рассмеялась. Смяла лист и швырнула его в ведро для бумаг, в компанию к предыдущему. Опять получилось какое-то смехотворное рифмоплетство. Не выйдет из меня поэта. И как же теперь быть? Мне следовало срочно отдохнуть…

Тогда я наполнила себе ванну и пены не пожалела. Затем притащила магнитофон и врубила диск с новым альбомом Джамалы. Я любила эту певицу даже больше, чем Леди Гагу. Заиграла музыка, а я, опустившись в воду, улеглась в ванне и раскрыла книжку. Мама презентовала ее мне на днях, выудив с книжной полки. Сказала, что любила эту историю в детстве. Называлась книга «Дикая собака Динго». И я даже подумала, что история окажется вовсе не увлекательной. Ну какое мне дело до диких собак? Биология, если откровенно, никогда не была моим любимым предметом. Тут Иван был прав, оттого я сердилась на него еще больше. Я начала читать и, на удивление, увлеклась. Там рассказывалось вовсе не о собаках, а всего лишь про одну простую девчонку. И она показалась мне очень похожей на кого-то знакомого, только на кого же? Я никак не могла этого вспомнить. Вода в ванне уже остыла, а я все еще перелистывала страницу за страницей, полностью погрузившись в мир дерзкой девчонки по имени Таня.

– Вик, не утонула? – постучалась мама. – Жива?

– Читаю твою «Собаку Динго», – перекрикивая Джамалу, отозвалась я.

– Фраерман, конечно, хороший писатель, – засмеялась мама. – Но лучше вылезай, простудишься!

Я послушалась, вылезла и продолжила чтение уже в своей комнате. Забралась на кровать, включила ночник и до позднего вечера уткнулась в книгу…

Лера уже шаталась где-то с Ильей. Кажется, она соизволила пойти на концерт его группы. Мама трудилась над какой-то статьей по психологии. Поэтому дома было необыкновенно тихо и спокойно. Ни Лериного бурчания, ни маминого кулинарного вихря. Все вокруг будто бы замерло, как маленький фарфоровый мальчик с птицей, что все еще стоял на тумбе возле кровати. Я посмотрела на него, зачем-то снова вспомнив Ивана, и запихнула фигурку в выдвижной ящик. После того как Ваня начал встречаться с Катей, я почти перестала с ней разговаривать. Она все больше избегала меня, да и я, признаться, не слишком хотела выслушивать ее восторги по поводу отношений с Иваном. Кажется, из-за проклятой любви я теряла подругу…

И тут мне стало так грустно и одиноко, что даже захотелось позвонить папе. Но было уже начало одиннадцатого – Антошку, наверное, давно уложили спать. И я решила не будить его телефонным звонком.

Тогда я отложила книгу, слезла с постели и потопала в мамину комнату. Мама сидела серьезная, но все равно очень красивая. Легкие модные очки, забранные в пучок густые волосы, лишь одна прядь непослушно выбивалась и все время падала на лоб. Мама отвлеклась от ноутбука и взглянула на меня.

– Грустишь?

Я кивнула.

– Иди сюда…

Я села рядом с мамой прямо на ковер и положила голову ей на колени.

– Ничего, бывает, – мама гладила меня по волосам. – Иногда полезно немного погрустить.

Какое-то время мы сидели обнявшись. И мама чуть покачивала меня, точно мы обе плыли в лодке, что несла нас куда-то в ночь по темным, непроглядным водам… А потом мама сказала:

– Ну все, погрустили и хватит. Хочешь, сварганю десерт?