Звезды в моем сердце - Коротнян Екатерина Анатольевна - Страница 40

– Мне кажется… я говорила вам… что, возможно, вернусь завтра, – пробормотала Гизела. – Так случилось… что я приехала раньше.

– Так случилось! Наверное, мне следует быть благодарной за такое снисхождение, – ядовито заметила леди Харриет.

Она прошла в комнату, оглянулась и увидела нераспакованный сундук.

– Я слышала, что ты в доме уже несколько часов. Но ты весьма хорошо позаботилась о том, чтобы я не узнала о твоем возвращении. Боялась, наверное, что я найду тебе работу. И слишком разленилась, даже собственные вещи не распаковала. Что ж, по крайней мере, не придется беспокоиться о том, чтобы снова их укладывать.

– Что вы хотите этим сказать? – растерялась Гизела.

Леди Харриет оглядела ее с ног до головы с почти фанатичной ненавистью на грубом, отталкивающем лице.

– Ты уже знаешь, что твой отец мертв, – сказала она, как отрубила. – Сломал себе шею на охоте, что, впрочем, никого не удивило. Он так много пил, что поразительно, почему этого не случилось раньше.

Гизела плотнее сжала губы, чтобы не произнести слова протеста, готовые сорваться у нее с языка. Она едва верила своим ушам, что кто-то, даже ее мачеха, может отзываться о мертвых подобным образом. Девушка подумала, что леди Харриет рада освободиться от человека, к которому последние несколько лет питала неприязнь.

– Да, он мертв, – продолжала леди Харриет. – И мне поэтому не нужно больше терпеть твое нытье.

– Я… не понимаю, – пролепетала Гизела, охваченная внезапным холодом, как будто чья-то ледяная рука сжала ей горло и лишила последнего глотка воздуха.

Леди Харриет сощурилась.

– Ты что, еще больше отупела? – спросила она. – Всегда прикидываешься дурочкой, когда тебе выгодно. Наверное, думаешь, что раз у тебя завелись шикарные друзья и прическа у тебя новая, то ты стала важной птицей? Так вот, я тебе напомню то, что уже не раз говорила: ты – всего-навсего незаконный щенок беспробудного пьяницы и иностранки, которая была не чем иным…

– Довольно! – взорвалась Гизела. – Не вздумайте оскорбить мою маму. Вы можете говорить что угодно обо мне, и все ваши слова не могут больше ранить отца, но вы не посмеете дурно отзываться о моей маме, пока я здесь.

Гизела восстала против леди Харриет с невиданной для себя смелостью, словно молодая львица, яростно ставшая на защиту своего потомства, – руки сжаты в кулаки, голова откинута назад, все тело напряжено от злости. Леди Харриет презрительно, с издевкой расхохоталась своим неприятным смехом, потом вдруг размахнулась и изо всех сил ударила Гизелу по лицу веером из слоновой кости. От неожиданности Гизела отступила, но леди Харриет успела нанести ей второй удар по щеке.

– Так ты полагаешь, что можешь разговаривать со мной, как тебе вздумается? – сказала она. – Это, без сомнения, подтверждает, что я правильно поступаю, стремясь от тебя избавиться. Ты можешь взять с собой свои вещи, которые не займут много места, и убирайся отсюда завтра к полудню. Если ослушаешься, тебя вышвырнут вон.

Гнев утих в Гизеле так же быстро, как и поднялся. От веера леди Харриет на ее бледных щеках остались две ярко-красных полосы. Дотронувшись до них пальцами, Гизела спросила:

– Что это значит?

– То, что я сказала, – последовал ответ. – Я не выношу тебя и не потерплю, чтобы ты праздно шаталась по дому. Убирайся прочь. И считай, тебе повезло, что я не выгнала тебя прямо сейчас, на ночь глядя.

– Но… куда же мне идти? – пробормотала Гизела.

– А мне какое дело? – отозвалась леди Харриет.

– Отец… разве ничего мне не оставил?

Леди Харриет снова расхохоталась.

– Я так и знала, что рано или поздно ты задашь этот вопрос, – сказала она. – И постарайся понять своей глупой головой раз и навсегда: он ничего тебе не оставил. Ничего! Ты слышишь?

– Я… не понимаю, – еле выговорила Гизела. – Он как-то раз пообещал, что после его кончины… мне достанутся, помимо всего прочего, лошади.

– Так, значит, он пообещал тебе, не так ли? – протянула леди Харриет. – И поэтому ты рассчитывала стать наследницей вполне приличного состояния. Ты будешь разочарована. Только две или три недели тому назад твой отец составил новое завещание. К счастью, не так ли? В нем он все оставил мне – все!

Гизела не шелохнулась. Память возвращалась в прошлое. В доме ночевал незнакомец. Он приехал из Лондона под вечер. Маленький, тщедушный, как будто высохший. Элси даже сказала: «Интересно, для чего он понадобился хозяйке? Не похож на ее обычных знакомых. Наверное, имеет отношение к закону: такой же бездушный и сухой».

Имеет отношение к закону! Гизела ясно вспомнила тот вечер. Отец за обедом много выпил, но леди Харриет тем не менее все время подливала ему в стакан. Гизела никак не могла тогда понять, откуда такая заботливость, и решила в конце концов, что мачеха разыгрывает спектакль перед гостем. Сейчас она все поняла.

– Вы заставили его подписать то завещание, – с вызовом бросила она. – Думаю, он даже не знал, что подписывал. Вместо отца завещание написал ваш адвокат. Его рукой, несомненно, водили вы.

– И что из того? – прокаркала леди Харриет. – Разве у меня нет прав защищать свои интересы? Разве я не была его женой? Да и зачем тебе его деньги? К тому же на двоих все равно бы не хватило.

Она еще раз быстро окинула Гизелу взглядом:

– Ты наверняка найдешь себе дело. А если нет – в каком-нибудь работном доме всегда отыщется местечко для особы, родившейся неизвестно от кого.

Мачеха повернулась и пошла к двери. Гизела кинулась за ней.

– Но нельзя так просто взять и выгнать меня из дома, – взмолилась она. – Даже не верится. Что со мной будет? Не могу же я пойти побираться или просить крова у чужих людей. Позвольте мне остаться. Я буду работать на вас. Делать все, что прикажете. Дайте мне немного времени, чтобы подумать, решить, поискать какое-то место.

Леди Харриет обернулась.

– О! Совсем другой тон, – сказала она. – Теперь мы не такие важные, да? Ну вот. Позволь мне внести ясность. Я не потерплю твоего присутствия. Всегда ненавидела тебя, твою лень и вечные всхлипывания. Сейчас я стала хозяйкой Грейнджа, а ты убирайся в канаву – там родилась, там тебе и место.

Она оглядела Гизелу с ног до головы, отметила про себя каждую деталь, все до мелочей: красивую прическу, темные глаза, полные страха и боли, белоснежную кожу с яркими следами от ее ударов, прелестные плавные линии молодого тела, которые угадывались даже в мешковатом платье. Когда леди Харриет закричала, ее голос исказился в неожиданном приступе беспочвенной ревности:

– Убирайся вон, или я вытолкаю тебя тумаками из дома, и сделаю это с удовольствием. Я не выношу одного твоего вида. Поняла?

– Но… у меня… нет денег, – слабо запротестовала Гизела. – Я даже не смогу доехать до Таусестера.

– Ладно. Я дам тебе десять фунтов, – с неохотой согласилась леди Харриет. – И это последний раз, когда ты получаешь от меня деньги, учти. Десяти фунтов вполне достаточно, чтобы решить, получишь ли ты работу или отправишься к дьяволу. Лично мне все равно. Только убирайся отсюда. Слышишь меня? Убирайся, или сама пожалеешь.

Леди Харриет вышла из комнаты, громко хлопнув дверью, и затопала по коридору. Гизела послушала, пока не затихли ее шаги, и с ужасом огляделась по сторонам, приложив руки к пылающим щекам. Она ни секунды не сомневалась, что леди Харриет выполнит свою угрозу. Если она не уедет, ее просто вышвырнут вон. Или, что гораздо более вероятно, мачеха своими побоями выживет ее из дома. Она с тоской вспомнила о том времени, когда ребенком с криками носилась по всему дому, стараясь увернуться от кнута леди Харриет. Она слишком хорошо помнила, что ей никогда не удавалось спастись ни от мачехи, ни от ее беспощадных ударов, которые обрушивались на худенькое тельце, оставляя рубцы и на теле, и на душе.

– Куда мне идти? – вслух произнесла Гизела.

Ответа не было. В первую секунду она в отчаянии решила обратиться за помощью к императрице, но сразу поняла, что не сможет так поступить. Императрица обещала устроить ее приезд в Австрию, и она сдержит слово. Но сейчас было бы очень неловко беспокоить ее своими просьбами или явиться в Истон Нестон непрошеной гостьей. Кроме того, Гизела знала, что ее собственная гордость никогда не позволит унижаться и просить об одолжении императрицу, такую добрую и понимающую. Она должна хоть как-то устроиться, а потом написать императрице письмо, где сообщит свой новый адрес. Но те несколько месяцев, которые на это уйдут, наверняка покажутся столетием – такой беспомощной и одинокой она себя чувствовала.