Про отряд Бороды - Стрехнин Юрий Федорович - Страница 26

Его втолкнули в комнату, где за столом с двумя полевыми телефонами сидел офицер в наброшенной на плечи шинели.

– Матрос? – спросил офицер на русском языке, показывая на тельняшку Малахова.

– Матрос! – с вызовом ответил Малахов. Терять ему всё равно уже было нечего. Он не надеялся, что фашисты оставят его живым.

– Что ты делал в Дунае?

– Купался! – улыбнулся Малахов.

Офицер задал ещё несколько вопросов, и на каждый из них Малахов отвечал также с издёвкой. Скорее бы кончали…

Офицер вышел из терпения. Он что-то крикнул ожидавшим у двери конвойным. Малахова стукнули прикладом по спине и потащили вон. Связанного, его втолкнули в коляску мотоцикла, лицом вниз, сверху на него уселся какой-то здоровенный гитлеровец. Мотоцикл затрещал. Снова какой-то штаб. Безуспешные допросы с избиениями. Одиночка без окон. Снова допросы, и снова побои. Малахов не понимал, почему его так настойчиво допрашивают. Может быть, только потому, что он единственный матрос, который попался в руки фашистам? Может быть, они догадываются, что он не просто матрос, а разведчик? Или надеются через него узнать что-либо о действиях флотилии?

Во время многочисленных допросов ему отбили внутренности, вышибли зубы.

Малахов ничего не сказал врагу, не выдал военной тайны. Босого, со связанными руками, его наконец втолкнули в колонну военнопленных, которых гитлеровцы, отступая, спешно угоняли из лагерей дальше, в свой тыл.

Матросская тельняшка Малахова вызывала особое внимание конвоировавших колонну фельджандармов. На матросе они в первую очередь старались выместить всю свою злобу за то, что приходится отступать. Они вели Малахова в первом ряду колонны и чаще, чем других, подгоняли ударами, с ухмылкой наступали коваными сапожищами ему на босые ноги.

Пленных гнали на запад, через чешские городки и сёла. С сочувствием глядели на них из-за заборов местные жители, старались незаметно подкинуть на ходу буханку хлеба или свёрток с какой-нибудь едой. Но конвоиры не давали подбирать.

Малахов не надеялся, что выдержит долго, слишком большое «внимание» по сравнению с другими уделяли ему фельджандармы. Всё сильнее разбаливалась раненая нога. Но он всё-таки выдержал до того дня, когда их привели в лагерь. Вместе с сотнями других пленных Малахова загнали в большое складское здание, в котором не было ни одного окна. Товарищи посоветовали ему: «Ты, флотский, лучше спрячься!» Его уложили в дальнем углу, забросали валявшимся на полу сеном. Несколько раненых пленных легли на сене так, чтобы Малахов не был виден, если войдёт кто-либо из охранников. Врач из военнопленных наложил на раны повязки, сделанные из бумаги, – настоящих бинтов не было. Раз в день – так кормили пленных – товарищи совали Малахову под сено консервную банку с жидкой похлёбкой.

Шли дни. С надеждой прислушивались пленные, не донесётся ли гул боя, не подходят ли свои.

В одну из таких, полных тревожного ожидания ночей загремели, открываясь, двери склада, по лицам пленных пробежал свет фонаря, испуганный и злой голос прокричал:

– Рус, рус!

Малахов и ещё несколько раненых, которые не могли идти, решили спрятаться: ведь гитлеровцы будут торопить колонну и тех, кто отстанет, пристрелят.

Раненые зарылись в сено, благо его в помещении было много, – оно не только было разбросано по полу, тюки прессованного сена стояли целыми штабелями. За ними и притаились раненые.

Враги торопились. Видно, у них не было времени пересчитывать пленных. Когда склад был уже пуст, один из конвоиров заглянул в него, крикнул. Никто не отозвался. Конвоир, очевидно на всякий случай, дал очередь из автомата. Но тюки сена, за которыми притаились раненые, предохранили их от пуль.

Выждав, когда снаружи стихли голоса и топот уходящей колонны, Малахов и ещё один из прятавшихся выбрались наружу. Уже светало. Немцев не было. Поблизости виднелась небольшая деревенька. Пробравшись задворками к домику победнее, Малахов и его товарищ осторожно постучали в дверь. Им открыла женщина, испугалась, увидев, кто перед ней. Но тотчас же впустила их. Хозяйка говорила на чешском, Малахов и его товарищ на русском, но они понимали друг друга, ведь они разговаривали на языке друзей. Хозяйка накормила изголодавшихся и рассказала, что находившиеся в деревне немцы-тыловики уже покинули её, но их части, отступающие с передовых позиций, ещё не проходили.

Малахов боялся за товарищей, оставшихся в помещении склада. А вдруг их обнаружат последние из отступающих гитлеровцев и расправятся с ними? Он поделился своими опасениями с хозяйкой. Та побежала к соседям. Вскоре все раненые – человек тридцать – были надёжно спрятаны жителями этой чешской деревушки.

Но Малахов и его новый товарищ не остались. Они решили идти навстречу своим. Рощами и перелесками, прячась и без конца оглядываясь, шли весь день. Ночью пошли стороной от шоссе, вдоль него, в любую секунду готовые спрятаться в придорожные кусты или в кювет. Слышали, как по шоссе проносятся немецкие машины, гремят колёсами обозные повозки. Утро нового дня Малахов и его спутник встретили уже у своих. С той памятной ночи до этой встречи прошло десять суток. Как мало и как много-Вскоре Малахова назначили в разведку одной из наших армейских частей. Оттуда он и написал своим старым товарищам. Аркашка-художник снова пошёл на запад. Но как он жалел, что до самого конца войны ему так и не удалось вернуться в свой родной отряд!

После войны

В предрассветный час Калганова разбудила пальба «За окном прыгали разноцветные огни ракет. „Противник? Воздушный десант?“ Калганов схватил костыль, сунул руку под матрац, где у него был припрятан пистолет.

Дверь в палату распахнулась, кто-то крикнул?

– Война кончилась!

Раненые, кто мог, вскакивали с коек, обнимали друг друга. Калганов ступил с кровати на пол, ковыляя на костыле, подошёл к окну, распахнул его и в радостном азарте выпалил в светлеющее небо всю обойму пистолета. Это был его салют победы.

А за стенами госпиталя гремела музыка. Вместе с другими ранеными Калганов поспешил на улицу. Перед входом толпились чехи – жители города, в котором располагался госпиталь. У многих из них в руках были национальные трёхцветные флаги. Флаги дружно склонились, когда в дверях госпиталя показались раненые…

В это утро в палату, где находился Калганов, набилось полно народу. Здесь происходила торжественная церемония. Посреди палаты на стуле, вытянув загипсованную ногу, важно сидел Калганов. Возле него суетился госпитальный парикмахер. На пол из-под бритвы летели куски знаменитой бороды. Четыре года растил и берёг её Калганов. „Не буду бриться, пока Гитлера не разобьём!“ – заявил он в сорок первом. Теперь наконец наступил день, которого он ждал так долго.

…Если вы приедете в подмосковный город Электросталь и направитесь по широкой, прямой улице, ведущей к центру, то никак не минуете аллею молодых клёнов. Она тянется вдоль сквера, где высится памятник павшим в Великой Отечественной войне. Это – аллея героев Дунайской флотилии. На каждом дереве отмечено, кем или в честь кого посажено оно. Есть дерево Калганова, дерево Чхеидзе, дерево Глобы… Никто из них никогда не жил в этом городе. Почему же в Электростали возникла такая аллея?

Спросите об этом пионеров двенадцатой школы города. Они расскажут, как, узнав о подвигах разведчиков отряда Бороды, стали писать им, как ширилась эта переписка, как ребята разыскали и многих других героев прославленной флотилии. По просьбе ребят ветераны присылали им воспоминания, фотографии, оставшиеся с войны памятные вещи.

В день, когда все мы праздновали двадцать первую годовщину Победы, ребята пригласили ветеранов к себе. Те откликнулись, приехали с разных концов страны. В двенадцатой школе встретились старые боевые друзья, многие впервые после войны. На торжественном сборе в День Победы принимали в почётные пионеры ветеранов-дунайцев. У многих из них седина уже посеребрила головы. Когда им повязывали пионерские галстуки, не одному из них вспомнился давний день далёкого, довоенного детства: первое прикосновение алого галстука к шее, и то, как вскинулась рука в салюте, и волнение, с каким были сказаны слова торжественного обещания: „Всегда готов!“