Алмазный эндшпиль - Михалкова Елена Ивановна - Страница 31

– А что твой отец?

– Папа заявил, что не позволит затыкать родным ребенком дыры в чужом горе. Он вообще был резким человеком, а смерть мамы сильно ожесточила его. Он ее очень любил. Много лет спустя признался мне, что хотел жениться второй раз исключительно затем, чтобы у меня была мачеха – но не смог. Оказался не в силах представить кого-то на ее месте. Папа был однолюб, что казалось невероятным при его внешности: высокий, синеглазый, черноволосый. В него влюблялись женщины, писали ему удивительные признания – а он не знал, что делать с этими признаниями, смущался, мучился, даже со мной пытался советоваться, когда я подросла. Он был такой немножко неуклюжий во всем, кроме своей профессии.

– Чем он занимался?

– Он был ювелир, причем самоучка. Я любила смотреть, как он, такой большой, встрепанный, сидит над рабочим столом, и из-под его рук выходит тончайшее, нежнейшее украшение. Папа проводил со мной очень много времени: читал мне, лепил из пластилина целые города со смешными человечками, играл во все дурацкие игры, которые я придумывала…

Майя замолчала, с улыбкой глядя куда-то за спину Антона.

– А бабушка с дедушкой?

Она встрепенулась, словно он разбудил ее своим вопросом.

– Бабушка?.. Да, меня отправляли к ним на лето под Воронеж. Она и дед практически не общались с отцом, связующим звеном была только я. И его дело не считали мужским, так прямо и говорили: бабское занятие. Я огорчалась, даже плакала из-за этого. Только потом узнала, что самые известные ювелиры – мужчины.

– То есть вырастил тебя отец…

– Да. Я все это рассказываю затем, чтобы тебе было понятнее, что случилось потом. Три года назад я стала замечать, что папа хуже себя чувствует. Он храбрился, бодрился до последнего, и мне пришлось буквально силком привести его на обследование. И тут начались сложности… Мы ходили от одного врача к другому, пока наконец очередной диагност не сказал: опухоль надпочечников, но нетипичной локализации. Не буду грузить тебя медицинской терминологией… Самое главное, этот врач посоветовал клинику в Германии, специализирующуюся именно на диагностике и лечении такой болезни, и предупредил, что у нас, в России, могут возникнуть сложности с тем, чтобы точно определить заболевание. К тому времени мы с отцом уже и сами это видели. Забегая вперед, скажу, что врач оказался прав: это действительно была опухоль, и именно надпочечников.

Майя тяжело вздохнула.

– Когда я связалась с немецкой клиникой и мне назвали стоимость обследования и операции, я чуть не заплакала. У нас не было таких денег. Не было даже десятой их части. Можно было продать квартиру, но за три месяца до этого, как нарочно, выяснилось, что в нашей квартире каким-то образом оказались прописаны три человека.

– В этой?

– Да. Наверное, это послужило катализатором папиной болезни, потому что он страшно волновался и нервничал, переживал, что нас выкинут на улицу и мы останемся без своего жилья. Я успокаивала его, объясняла, что мы имеем дело с распространенным мошенничеством, но отец меня почти не слушал.

Антон нахмурился, слушая ее рассказ.

– Чем все закончилось с квартирой? – спросил он.

– Было заведено уголовное дело, нашли виновных, последовал суд, на котором дали условный срок паспортистке нашего района и еще каким-то мелким чиновникам… Но это случилось потом. А тогда мы оказались владельцами квартиры, которую не могли продать.

Одеяло сползло с ее плеча, и Белов поправил его. Она даже не заметила этого, погруженная в свои воспоминания.

– Что мне было делать, Антон? Я пошла к папиным друзьям – просить их о помощи. Пыталась занять у одного, второго, третьего… Все отказали. У папы начались сильные боли, его положили в больницу, но я видела, что лечение – симптоматическое, оно лишь облегчает на время его страдания. И тогда, наверное, от беспросветного отчаяния я пошла к тому человеку, который вовсе не был папе другом – он считался его конкурентом, и они с отцом терпеть друг друга не могли.

– Неужели к Верману?!

Майя кивнула.

– Не могу объяснить, что мной двигало – ведь казалось очевидным, что Моня откажет. Но он согласился. Помню, я смотрела на него как баран, не в силах осознать, что мне сказали «да»… Верман прекрасно знал о нашей ситуации и не мог не понимать, что нам нечем будет возвращать ему деньги. Вопрос с квартирой тогда висел в воздухе, мы фактически остались нищими, со смешными копеечными сбережениями. Но Моня все равно согласился. Я помню, как он наморщил лоб и проронил: «Пускай твой отец будет здоровым, чтобы мне было над кем посмеяться». До папы доходили шуточки Вермана, который любил позубоскалить в его адрес. Моня говорил, что русский ювелир – все равно что еврейский извозчик: смешно всем, кроме его клиентов. А папа не умел парировать, и его это задевало.

– Верман заключил с тобой договор? Что-то потребовал взамен? – уточнил Антон.

– Ничего, в том-то все и дело! Он дал денег, мы с папой оформили визы, уехали в Германию, и там его сначала обследовали, а потом, когда диагноз подтвердился, прооперировали. Операция прошла нормально, хотя восстанавливался он долго, около месяца. Когда мы вернулись в Россию, Моня был первым, кому отец позвонил.

– Так ты рассказала отцу, откуда деньги?

– Да.

– И не боялась, что он откажется…

– …взять их? Боялась, конечно! Но обмануть отца я бы не смогла. К тому времени он так измучился, что, кажется, ему было почти безразлично. Но когда мы вернулись и он позвонил Верману, я слышала, что он едва сдерживает слезы.

– А что Верман?

– Не знаю, я не стала подслушивать их разговор, а отец больше к этому не возвращался. Он был так счастлив оттого, что его больше не мучает боль, он так наслаждался каждой минутой жизни… Мы гуляли с ним во дворе под липами, он говорил о маме, о том, как они познакомились, как вместе ездили дикарями в Крым – обо всем том, что он не успел рассказать мне до болезни и, наверное, боялся, что уже не успеет. Наверстывал упущенное. И, знаешь, это время после его выздоровления – оно вспоминается как одно из самых счастливых в нашей жизни.

Майя помолчала, смяла уголок одеяла в руке и закончила:

– А через восемь месяцев папа умер.

– Подожди… – приподнялся Белов. – Как – через восемь месяцев?!

– Да. У него случился инфаркт, когда меня не было дома. В этом никто не виноват, ни врачи, ни сам папа, просто столько ему было отмерено жизни.

– Получается, что операция была зря? – не подумав, сказал Антон.

– Эта операция добавила к папиной жизни восемь счастливых месяцев, – горячо возразила Майя. – За это время я узнала о своих родителях столько, сколько не узнала за всю предыдущую жизнь. И я помню каждый день, который мы провели вместе, все прогулки до единой!

Она отвернулась от него к окну.

– Прости, я ляпнул глупость, – Антон осторожно притянул ее к себе. – Прости!

Майя взглянула на его огорченное лицо и смягчилась.

– Но я все равно пока не понимаю, как ты попала к Верману, – признался Антон. – Он взял тебя в рабство?

Майя покачала головой:

– Ты действительно не понимаешь. После смерти папы я пришла к Верману и сказала, что с квартирой все окончательно решилось и теперь я наконец-то могу продать ее и расплатиться с долгом…

…Моня в тот день светился, и даже лысина его блестела, будто натертая сливочным маслом. Когда Майя закончила свою небольшую речь, он испытующе взглянул на нее, словно проверяя, не разрыдается ли она прямо у него в кабинете. Но Майя спокойно выдержала его взгляд. Она уже все для себя решила. Продаст квартиру, расплатится с долгом, на оставшиеся деньги купит комнату в районе поприличнее. Она даже кое-что присмотрела…

Майя ждала формального ответа и соболезнований, но не дождалась. Вместо этого Верман сказал совершенно неожиданное. Такое неожиданное, что все спокойствие мигом слетело с Майи.

– Я извиняюсь, Марецкая, но если ты бедная женщина с одной шубой, зачем корчить из себя вдову Ротшильда? – невинно поинтересовался Моня. – Если тебе очень хочется разбрасываться квартирами в Москве, то разве я что скажу против? Моя тетя Рая из Одессы сильно хотела переехать на Брайтон-Бич! Она даже начала чихать от родного города, так сильно хотела туда отсюда. Врачи сказали – аллергия… Ха! Что бы они понимали, те врачи! Так что тетя Рая уже навострила лыжи, и тут Моня сказал ей свое слово против. И шо ты думаешь?