Рандеву - Кристофер Джон - Страница 1

Джон Кристофер

Рандеву

Когда утонула Элен, друзья пытались уговорить меня отправиться в путешествие, однако в конце концов согласились, что больше, чем отдых, мне необходима работа, которая поможет забыться. Шесть месяцев спустя они вспомнили свое предложение. На вечеринке в загородном доме Штоков, под Лондоном, Фредди и Паула снова убеждали меня взять отпуск на продолжительное время. Мое состояние вполне объяснимо, соглашались они, однако человеческий организм, как и мозг, имеет свои пределы выносливости, поэтому не следует перегружать его работой, как это делаю я. Все мои достижения, мягко заметила Паула, ограничатся парой инфарктов и старостью в инвалидной коляске. Полгода достаточно долгий срок, и рана, когда-то такая болезненная, постепенно подживала. Остались лишь ноющая тоска и воспоминания. Фредди сообщил, что купил мне билет в десятидневный круиз до мыса Доброй Надежды, и я не стал спорить с ним.

Путешествие началось в мрачном одиночестве, которое ограждало меня от дружеского участия остальных пассажиров, не позволяя воспоминаниям вспыхнуть с новой силой. После гибели Элен я избегал новых знакомств, ограничивая свой круг общения чисто деловыми связями. Мне никак не удавалось поверить, что кто-то из окружающих способен понять меня, понять мое горе. Целыми днями я просиживал за стойкой корабельного бара, напивался до бесчувствия каждый вечер и трезвел к полудню следующего дня. Из холодных серых морей мы двигались навстречу теплу и голубым далям, но эти перемены мало волновали меня. Когда мы останавливались в портах, я не сходил на берег вместе с остальными.

Бармен пытался разговорить меня, рассказывал об интересных уголках Южной Африки, однако вскоре оставил эти попытки, видя мою безучастность. По всей видимости, ему и раньше приходилось сталкиваться с такими пассажирами.

Мы возвращались обратно в Лондон, когда я встретил Цинтию Паркер. Сидя на своем обычном месте у стойки, я достал из пачки сигарету, поднес спичку. Пожилая дама справа от меня вздрогнула и отпрянула от огонька.

– Извините. – Я затушил спичку.

– Ничего, пустяки. – Голос у нее был сильный, с приятной глухотой. – С детства боюсь огня. Даже спичек.

Я заказал для нее порцию виски, и через четверть часа мы уже болтали, как двое старых знакомых. Ей удалось пробить брешь в стене холодной вежливости, преграждавшей путь остальным. Она держалась с уверенностью, доступной весьма немногим. Вдобавок ей были свойственны рассудительность и остроумие – качества, редко встречающиеся вместе, особенно в женщине. Ослепительная улыбка согревала остатки былой красоты; как она сообщила мне в первые пятнадцать минут, ей было шестьдесят шесть лет.

Для постороннего взгляда, даже по судовым меркам, это было необычное знакомство. В дополнение к тридцати годам разницы в возрасте нас не связывали никакие общие интересы.

Долгие часы работы в молодости сделали из меня рядового бизнесмена, привыкшего всего добиваться своими руками. Лишь с Элен моя жизнь перестала быть пресной и скучной, однако все кончилось через три до боли коротких года.

Что касается Цинтии, то она выросла в роскоши и пользовалась всеми благами, которые могут предоставить деньги.

Она трижды выходила замуж, с одним мужем развелась и пережила остальных двух. У меня создалось впечатление, что все они были состоятельными людьми, как и она сама. К тому же она неплохо разбиралась в финансовых вопросах, и мы как-то целый вечер проговорили о фондовых ставках и биржах. Ко мне снова вернулось ощущение жизни.

Цинтия оказалась превосходным собеседником; тактичность же, с которой она разрушила воздвигнутые мной барьеры, много прибавила к ее обаянию. В ней чувствовалась настоящая женственность, отделенная от секса, – идеальное утешение для мужчины в моем положении. Трудно было определить, что привлекало ее во мне. Во всяком случае, это не было бегством от одиночества.

Спиртное меньше воздействовало на нее, хотя по количеству выпитого она не уступала мне. Часто она выволакивала меня из бара, и многие часы, которые я мог бы просидеть в пьяной полудреме у стойки, мы загорали на палубе в шезлонгах, глядя на море и разговаривая. В первые два дня я рассказывал о своей работе, о детстве. На третий я рассказал ей об Элен. Она выслушала и неожиданно произнесла:

– Так вот в чем дело. Мне с самого начала было интересно, что заставляет вас уединяться.

Она сказала это тоном врача, поставившего диагноз тяжелобольному. Странно, но отсутствие привычных слов утешения подбодрило меня. Цинтия же, насколько возможно было судить по ее реакции, никогда не испытывала горечь человеческой утраты.

Мои воспоминания для нее были чем-то любопытным, вроде истории о призраках.

В тот же вечер, после ужина, она рассказала мне о своем собственном призраке.

Мы спустились в бар. Цинтия была в превосходной форме, отпускала язвительные замечания по адресу сидевших за соседними столиками. После напряженной, сверкающей красками жизни на берегу наше затянувшееся плавание было для нее настоящим испытанием.

Пустое времяпрепровождение было незнакомо ей. Она не делала различия между элегантно одетой, лощеной публикой и молодыми людьми в одежде из супермаркета, которые прохлаждались в кафе или шезлонгах на палубе. По ее мнению, они все заслуживали презрительного отношения.

Я обратил внимание на некоторую нелогичность ее обвинений. В конце концов, она по собственной воле выбрала круиз. Она рассказала мне, что большую часть времени проводит в Соединенных Штатах, в Йоханнесбурге навещала сестру, а теперь по делам направляется в Лондон.

Естественно, я поинтересовался, почему она предпочла пароход самолету; вместо нескольких дней она в считанные часы могла приземлиться в аэропорту Хитроу.

Она помолчала, прежде чем ответить. Кивнула бармену, который поставил перед нами по новой порции виски.

– Я никогда не нетала на самолете, – голос ее был серьезен – и никогда не полечу.

Разумеется, всегда можно встретить пожилых дам, которым трудно свыкнуться с новшествами, вторгающимися в нашу жизнь, однако к Цинтии Паркер такое объяснение едва ли подходило. По ее словам, она держала дома гоночный автомобиль и была влюблена в собственную моторную яхту. Твердое неприятие воздушных перелетов возбудило во мне любопытство. Я спросил ее:

– Почему?

Взяв в руки бокал, она подняла его и поверх ободка посмотрела на меня.

– Я боюсь высоты. – Поверхность жидкости не шелохнулась в ее руках.

– В это трудно поверить, – я с сомнением покачал головой.

Снова наступило молчание; мне показалось, что ей не хочется продолжать разговор. Однако я ошибся; после минутного раздумья она начала рассказывать, тихим голосом. Мне оставалось сидеть и слушать.

Это произошло почти полстолетия назад, во время первой мировой войны, когда Цинтия была восемнадцатилетней девушкой. Многочисленные поклонники окружали ее еще со школы, и будущее обещало новые радости. Война была досадным недоразумением. Хотя, с другой стороны, с фронта прибывало постоянное пополнение в армию поклонников Цинтии – бравые молодые люди в военной форме, присутствие которых на вечерах и балах приятно согревало патриотические чувства, их устроителей. Для состоятельных людей, умевших управлять обстоятельствами, жизнь не затихала и не теряла красок даже в 1917 году.

Перед глазами Цинтии прошли десятки молодых офицеров; кого-то ей было жаль провожать на фронт, кого-то нет, однако ни один из них не оставил в ее памяти такого заметного следа, как Тони Андерсон. Сомневаюсь, чтобы она любила его; она не могла до такой степени потерять контроль над своими чувствами, однако он очаровал ее, и это очарование через сорок восемь лет было все еще заметно, когда она рассказывала о нем.

Тони Андерсон был высоким и загорелым, с черными усами, слегка крючковатым носом и темно-синими, глубокими глазами. Его поразительную физическую силу и магнетизм Цинтия ощутила с первым рукопожатием. Помимо этого, он обладал и другими замечательными качествами. Его дедушка был английский герцог, отец – сталепромышленник с миллионным состоянием. Для родителей Цинтии, как и для нее самой, Тони был подходящей парой. Через шесть недель после знакомства отпраздновали помолвку, оставив месяц на приготовления к свадьбе.