Дороги. Часть первая. - Йэнна Кристиана - Страница 12

Впрочем со временем Ильгет начала понимать, что все не так просто. Дело не в особых качествах этих женщин, хотя преступная жизнь и тюрьма, конечно же, не добавляют салонного лоска.

Дело в том, что и сама Ильгет, находясь в цеху, начинала чувствовать себя внутренне все хуже и хуже. Старые обиды всплывали все больше. Бродя по колено в воде и вылавливая мерзавчиков, Ильгет пережевывала в мыслях какие-то обидные слова свекрови или мужа, мамины придирки. Все, что в обычном состоянии она даже не помнила. И жизнь казалась мрачной и безысходной, никакого просвета не было впереди, никакого счастья... Только вот такая примитивная и нудная работа, или сидение дома, в качестве домохозяйки, и ничего, ничего нельзя сделать... никакой любви в мире нет, и ничего хорошего. Депрессия все больше захватывала душу. Ильгет боролась отчаянно, но безнадежно.

Она пробовала молиться. Но если вера Ильгет ослабла уже с началом больших перемен в Лонгине, то почему-то с момента поступления на фабрику желание молиться пропало совсем. И даже когда Ильгет пыталась себя заставить, ничего кроме внутренней тошноты и зевотных спазмов у нее не возникло. Вера куда-то стремительно исчезала... Ильгет все больше казалось, что она погружается в ту же самую вонючую темную жижу, сама превращаясь в жгучего, отвратительного «мерзавчика».

Душа огрубела. Зато Ильгет ощущала себя рабочим человеком, и без зазрения совести заваливалась дома спать — даже днем, и ей было плевать на все высказывания свекрови. «Я работаю, мне некогда», — и все тут. И какая-то лихость появилась в общении с миром, как внешним, так и собственным внутренним: я рабочий человек, я пашу, как лошадь, мне не до высоких материй и не до интеллигентских тонкостей.

Возможно, на женщин-зэков странная угнетающая обстановка фабрики давила не меньше... и они тоже ощущали этот смрад, и эту безысходность, и от этого их без того не слишком утонченные манеры приобретали звериный характер.

В столовой Ильгет облюбовала себе местечко в углу, за столиком, где собирались женщины-вольнонаемные. Большинство из них — дамы в возрасте или вовсе пожилые, с ними Ильгет общалась лишь поверхностно. Но вскоре рядом с ней стала садиться девушка ее лет или чуть моложе. Ильгет познакомилась с товаркой.

Звали ее Сайра, она жила здесь неподалеку, в поселке Горняцкий — старую шахту за ненадобностью закрыли, и безработица в поселке подскочила. Сайре было всего девятнадцать лет, школу она закончила, но почему-то ее не брали на дальнейшее обучение, хотя заявление она подавала во многие училища и на предприятия.

— Анкета? — спросила Ильгет. Глаза Сайры удивленно расширились, она кивнула.

— Никто не верит... говорят, что сейчас наоборот, экономика на подъеме, все устраиваются...

— Так у меня та же самая история!

Сайру не брали и на места горничной, няни, уборщицы — никаких шансов у нее не осталось. Жить на шее своей одинокой матери она не могла. На биофабрику Сайра решилась пойти от большого отчаяния. Слушая ее, Ильгет поняла, что в жизни бывают ситуации и хуже, чем у нее самой...

Ильгет могла бы уйти с фабрики. Работа здесь была ее собственным выбором. Жить замужней домохозяйкой — неприятно, но общественное мнение это вполне допускает. Сайра была обязана работать, а кроме фабрики, никакая работа ей не светила.

Фабрику Сайра не любила, но об этом они никогда не говорили, относясь к работе, как к неизбежному жизненному злу.

Собственно, знакомство так и осталось шапочным. Они вместе сидели в столовой и болтали, а потом расходились по цехам — Сайра работала во «втором внутреннем», где на конвейере выращивалось в бутылках что-то очень похожее на глаза. Сидение в столовой, вечером краткое «пока» у автобусной остановки — вот и вся дружба.

Тяжело брести на работу утром, особенно не выспавшись. Ильгет вчера вернулась со смены в восемь вечера, легла только в десять — надо было кое-что сделать по дому, да и Пита вдруг опять начал приставать. Встала в четыре, потому что смена-то начинается в шесть утра, надо успеть на первый автобус...

Может быть, все-таки в ночь между спаренными сменами следует оставаться на фабрике в общаге? Ильгет уже говорила об этом с мужем, но Пита был категорически против и очень просил ее этого не делать. Казалось бы странно — ведь в последнее время он далеко не каждый день требует секса, да и вообще мало внимания проявляет к Ильгет.

— Мне не по себе, когда тебя дома нет, — объяснил Пита. Что ж, раз так, конечно, Ильгет может и возвращаться. Хотя это очень неудобно...

Она брела, едва переставляя ноги. Всего полтора месяца в этом дурдоме... страшно подумать, что так можно работать годами... всю жизнь. Нет, всю жизнь — это исключено. Ильгет откладывала почти всю свою зарплату, чтобы через год-другой все же поступить в университет.

Осень уже отцветала вокруг, и редкие всплески золота горели на черном, сером, грязном фоне.

Что же со мной случилось? Что случилось? Мне кажется, я больше не принадлежу себе. Что-то давит на меня, давит жестоко и неотвратимо, и некуда спрятаться от этого давления. Информационное давление, вспомнила Ильгет. Наверное, оно бывает и таким. Но кто сделал его таким? Случайно, по стихийным рыночным законам, или же намеренно кто-то убивает наши души... убивает? У меня нет никаких доказательств. Я просто чувствую это. Ильгет ощутила комок отчаяния в горле. Нет, я буду сопротивляться. Мою душу убить не просто. Господи... нет, мы больше не интересуем Бога — а может, Его и нет вовсе. Может быть, попробовать вспомнить стихи. Ильгет пришло на ум старое стихотворение, еще в студенческие годы написанное.

Светло-желтых листьев старость

В сердце вызывает грусть.

И безмерную усталость

Ощущая, я плетусь.

По дороге грязно-черной

Я плетусь к себе домой.

Грязно-желтые просторы

Переполнены тоской.

В переполненный автобус,

Извиваясь, как змея,

В сгусток тел, чужих и потных,

Тело втискиваю я.

Все осенние печали

Наблюдаю я в окно.

Мы увидимся едва ли.

Мне любить не суждено.

Суждено мне на подножке

До вокзала провисеть.

И невкусную картошку

С помидоркой дома съесть.

А потом, уставив в книгу

Осовелые глаза,

Вместо строчек видеть фигу,

В стул впаяв с упорством зад.

Жизнь печальна, жизнь тосклива,

И не верьте дуракам.

В этом мире жить счастливо

Может только плут и хам.

Ильгет предъявила пропуск на входе, затем еще раз — у самого цеха. Коренастый охранник в лихо сдвинутой на ухо черной пилотке тщательно вгляделся в фотографию и в лицо Ильгет.

— Проходи.

Ильгет пришла поздновато, в гардеробной торопливо переодевались две пожилые женщины из поселка, больше не было никого. Так, натянуть защитные чулки, сапоги, перчатки, штормовку, повязать косынку — не дай Бог, «мерзавчик» коснется волос... кстати, отличное средство для депиляции, неужели никому еще в голову не пришло. Отличное, хоть и болезненное.

Ильгет спрыгнула в воду, образовав мелкую волну. Взяла банку со стойки, большие деревянные щипцы... Внимательно всмотрелась в черную жидкость под ногами.

...А все-таки что-то страшное происходит. Надвигается. Почему у нас все так плохо с Питой? Вчера он был недоволен. Секс у нас был, но почему потом он меня толкнул, будто со злостью, и отвернулся? Когда-то он говорил, что я не устраиваю его, что я лежу как бревно. Я старалась, но... видно, нет у меня такой страсти — где же я ее возьму? Я пыталась играть, но он же сразу это понимает. Наверное, и вчера ему не понравилось. Кстати, он сказал за ужином «Чем работать на своей фабрике, лучше бы подумала о семье». Но разве я не думала? И не думаю? Не понимаю. Ведь его же дома нет постоянно. Может, правда, уйти с фабрики? Но когда я не работала, лучше не было. Может, у него просто депрессия, как, собственно, и у меня? Но он наоборот выглядит взвинченным и очень бодрым. Только на меня все время злится. Может, хочет развестись? В конечном итоге, наверное, это было бы облегчением. Брак у нас невенчанный, венчаться он ни за что не хотел. Все равно. Для меня это все равно брак. Но он ничего и не говорит... Зачем я ему, если так? Ведь он же явно меня уже не любит. Просто удобно — есть куда возвращаться, всегда ужин на столе, дежурный секс, если любовница не в духе. Просто хочется осознавать, что «все, как у людей» — своя квартира, машина, мебель, жена... с ребенком только не получилось.