Загадка Эндхауза - Кристи Агата - Страница 32

Глава 18

Лицо в окне

События следующего дня припоминаются мне крайне смутно. Как на беду, у меня с самого утра начался приступ лихорадки. С тех пор как я подцепил малярию, приступы бывают у меня в самое неподходящее время.

В результате все, что произошло в этот день, запечатлелось в моей памяти в виде какого-то кошмара, а Пуаро, иногда забегавший в мою спальню, представлялся мне неким фантастическим клоуном, который периодически появляется на арене.

Мне кажется, он был наверху блаженства. Его растерянность и отчаяние были неподражаемы. Не знаю, как ему удалось осуществить тот план, в который он посвятил меня на рассвете. Факт тот, что он его осуществил.

Едва ли это было легким делом. Замысел Пуаро от начала до конца строился на обмане и всевозможных увертках. Беспардонная ложь претит натуре англичанина, а Пуаро потребовал от посвященных в его план поистине чудовищной лжи.

Прежде всего ему необходимо было обратить в свою веру доктора Грэхема. Заручившись его поддержкой, он должен был обеспечить себе помощь сестры-хозяйки и еще кое-кого из больничных служащих. И это тоже был, конечно, адский труд. По-видимому, дело решил авторитет доктора Грэхема.

Затем еще оставался начальник полиции со своими полицейскими.

Замыслу Пуаро противостоял весь бюрократический, чиновничий аппарат. И все же ему удалось наконец вырвать согласие у полковника Уэстона. Полковник категорически заявил, что снимает с себя всякую ответственность. Пуаро, и только Пуаро, отвечает за распространение ложных слухов. Пуаро согласился. Он согласился бы на все, что угодно, только бы ему не мешали осуществить его план.

Почти весь день я просидел в глубоком кресле, закутав ноги пледом, и дремал. Каждые два-три часа ко мне врывался Пуаро и докладывал о ходе событий.

– Ну, как дела, мой друг? Как я вам соболезную. Впрочем, возможно, что все к лучшему. Фарс скорее моя, чем ваша стихия. Я только что заказал венок – огромный, изумительный венок. Лилии, мой друг, великое множество лилий. «С искренней скорбью. От Эркюля Пуаро». О! Что за комедия!

И он исчез.

– Имел весьма трогательную беседу с мадам Райс, – сообщил Пуаро при очередном набеге на мою спальню. – Вся в трауре, что, кстати, ей весьма к лицу. Ее несчастная подруга! Какая трагедия! Я сочувственно вздыхаю. Она была так весела, так жизнерадостна. Немыслимо представить ее мертвой. Я соглашаюсь. О да, смерть просто насмехается над нами. Старые, никому не нужные остаются, а она забирает таких, как Ник!.. О-ля-ля! И я опять вздыхаю.

– Вы прямо наслаждаетесь, – сказал я слабым голосом.

– Вовсе нет. Ведь это часть моего плана. Чтобы успешно разыграть комедию, в нее надо вложить душу. Ну а покончив с ритуалом, мадам переходит к более насущным делам. Всю ночь ей не давала спать мысль о конфетах. Ведь это невозможно. Невозможно! «Мадам, это возможно, – отвечаю я. – Вы можете познакомиться с результатами анализа». Тогда она спрашивает, и голос ее звучит при этом весьма нетвердо: «Так вы сказали, это был кокаин?» Я подтверждаю. И она говорит: «Ах, боже мой! Я ничего не понимаю».

– Возможно, так оно и есть.

– Что ей грозит опасность, она отлично понимает. Она умна. Я уже говорил вам. Итак, она в опасности и знает это.

– И все-таки мне кажется, что в первый раз за все время вы не верите в ее виновность.

Пуаро нахмурился и притих.

– Вы угодили в самую точку, Гастингс. Да, у меня такое впечатление, что все как будто поползло по швам. Что было характерно для всех предыдущих покушений? Тонкость, верно? А в этот раз? Какая уж тут тонкость! Все грубо, примитивно. Нет, здесь что-то не так.

Он сел за стол.

– Итак, рассмотрим факты. Есть три варианта. Первый: конфеты, купленные мадам и доставленные в больницу мсье Лазарусом, отравлены. В этом случае виновен либо кто-нибудь из них двоих, либо оба вместе. А телефонный звонок, якобы от мадемуазель Ник, – явная и примитивная выдумка. Такое толкование напрашивается сразу, оно самое очевидное.

Вариант второй: отравленные конфеты были в другой коробке, той, что пришла по почте. Ее мог прислать кто угодно. Любой из обозначенных в нашем списке, от А и до К. Вы помните, список был очень обширен. Но если именно в этой коробке были отравленные конфеты, то телефонный звонок представляется совершенной бессмыслицей! К чему было тогда усложнять дело еще одной коробкой?

Я обессиленно покачал головой. При температуре тридцать девять градусов любое усложнение кажется ненужным и абсурдным.

– Вариант третий, – продолжал Пуаро. – Коробку с отравленными конфетами подсунули вместо доброкачественной, которую купила мадам. В этом случае звонок по телефону – вполне оправданный и остроумный ход. Тогда мадам играет роль – как это говорят у вас? – козла отпущения. Она должна таскать каштаны из огня. Такой вариант наиболее логичен, но, увы, его труднее всего привести в исполнение. Нельзя же быть уверенным, что сможешь подменить конфеты как раз в нужный момент? А что, если дежурный сразу же понесет коробку наверх? Да здесь есть сто и одна случайность, которая может опрокинуть все планы. Нет, это было бы бессмысленной затеей.

– Для всех, кроме Лазаруса, – проговорил я.

Пуаро взглянул на меня:

– Вас лихорадит, друг мой. Поднимается температура?

Я кивнул:

– Поразительно, как даже самый незначительный жар обостряет умственную деятельность. Вы сейчас сделали гениальнейшее по своей простоте замечание. Оно так просто, что даже не пришло мне в голову. А любопытная, однако, вырисовывается ситуация. Мсье Лазарус, сердечный друг мадам, изо всех сил старается накинуть ей петлю на шею! При такой ситуации становятся возможными весьма любопытные вещи. Вот только сложно… очень уж все это сложно.

Я закрыл глаза. Я был доволен, что так отличился, но мне не хотелось думать о сложном. Я хотел спать.

Мне кажется, Пуаро продолжал говорить, но я его уже не слышал. Его голос звучал смутно, убаюкивающе.

В следующий раз я увидел Пуаро уже в конце дня.

– Моя затея обернулась неожиданным барышом для владельцев цветочных магазинов, – заявил Пуаро. – Все заказывают венки. Мсье Крофт, мсье Вайз, капитан Челленджер…

Я почувствовал укол совести.

– Послушайте, Пуаро. Ему надо все рассказать. Бедняга с ума сойдет от горя. Так не годится.

– Вы всегда питали к нему слабость, Гастингс.

– Да, он мне нравится. Он очень славный парень. Вы должны посвятить его в тайну.

Пуаро покачал головой:

– Нет, мой друг. Я не делаю исключений.

– Неужели вы хоть на минуту допускаете, что он замешан в эту историю?

– Я не делаю исключений.

– Подумайте, как он страдает.

– Наоборот, я лучше буду думать о радостном сюрпризе, который я ему готовлю. Считать возлюбленную мертвой и обнаружить, что она жива! Неповторимое, потрясающее ощущение.

– Вы упрямый старый черт. Не выдаст он вашего секрета.

– Как знать.

– Он человек чести. Я в этом убежден.

– В таком случае ему еще труднее соблюсти тайну. Соблюдение тайны – искусство, требующее многократной и виртуозной лжи, и больших артистических способностей, и умения наслаждаться этой комедией от всей души. Сумеет он лицемерить, ваш капитан Челленджер? Если он таков, как вы говорите, безусловно нет.

– Так вы ему не расскажете?

– Я категорически отказываюсь рисковать ради сантиментов. Игра идет не на жизнь, а на смерть, мой друг. К тому же страдания закаляют характер. Во всяком случае, так говорили многие ваши знаменитые проповедники и, если не ошибаюсь, даже один епископ.

Я больше не пытался его уговаривать. Было ясно, что его решение непреклонно.

– К обеду я не стану переодеваться, – бормотал он. – Я ведь раздавленный горем старик. Такова моя роль, понимаете? От моей самоуверенности не осталось и следа. Я сломлен. Я потерпел неудачу. Я почти не притронусь к обеду – все останется на тарелке. Вот как мне это представляется. А в своей комнате я съем несколько бриошей и шоколадных эклеров – если они заслуживают такого названия, – которые я предусмотрительно купил в кондитерской. А вы?