Смерть сквозь оптический прицел. Новые мемуары немецкого снайпера - Бауэр Гюнтер - Страница 43

В обстоятельствах, сложившихся тогда, у нас был на счету каждый снайпер, а тем более командир взвода. Поэтому, после того как мои раны были обработаны медиками, я остался вместе со своим взводом.

Убедившись, что мой цейсовский прицел ничуть не пострадал, я установил его на другой карабин К98к и вскоре приспособился стрелять ничуть не хуже, чем раньше, несмотря на отсутствие двух пальцев на левой руке. Главное, была целая моя правая кисть. Ее указательный палец все последующее время исправно нажимал на спусковой крючок и позволил мне уничтожить еще много врагов.

Нам приходилось отступать, но тем не менее мы максимально задерживали продвижение противника. К тому моменту, когда союзники начали преодолевать вслед за «Линией Вольтурно» «Линию Рейнхарда», наша рота уже фактически действовала вместе с 14-й панцер-гренадерской дивизией, которая, по сути, состояла из остатков других дивизий, практически разбитых за время отступления.

14 января, вконец измотанные, мы отступали с остатками панцер-гренадерской дивизии к «Линии Густава», которая была первым из укреплений нашей «Зимней линии». В «Линию Густава» входило множество бетонных бункеров с обычными артиллерийскими и противотанковыми орудиями, средствами противовоздушной обороны и тяжелыми пулеметами. Но меня особенно впечатлило, когда я увидел встроенные в оборонительные сооружения танковые башни, которые могли вести пушечный огонь.

Замечу также, что при возведении «Линии Густава» нашими инженерами были грамотно использованы и естественные преграды. Так, передний край этой линии примыкал к рекам Гарильяно, Лири и Рапидо. Их берега вскоре были основательно заминированы, а долины рек Гарильяно и Рапидо затоплены водой.

На нашем участке гарнизон «Линии Густава» открыл дамбу как раз в тот день, когда мы прибыли туда. Это было 16 января. Я с удовлетворением наблюдал за тем, как прибрежная территория превращается в болото. Мне вспомнились российские дороги, состоявшие осенью из сплошной грязи. По ним было очень тяжело проезжать на машинах и даже на танках. Это позволяло надеяться, что затопление долин рек также замедлит продвижение союзников.

Наша рота была размещена в нескольких бетонных бункерах, входящих в систему обороны «Линии Густава». Некоторые из парашютистов также заняли пулеметные и минометные гнезда. В бункерах мы были защищены от огня противника стенами 45-сантиметровой толщины, расположенными под острым углом к поверхности земли, благодаря чему они лучше отражали снаряды и пули. Слой бетона над нашими головами также был весьма значительным. Таким образом, в бункере мы могли ощущать себя достаточно защищенными от огня противника. Более того, пространство перед бойницами было расчищено от деревьев, кустов и других естественных укрытий, чтобы враг не мог подобраться к нам незаметно. Также наших противников ждал неприятный сюрприз в виде заминированных подступов к нашим позициям.

Наш бункер находился примерно в ста пятидесяти метрах от реки. Остаток дня мы провели за изучением окружающей территории, чисткой оружия и отдыхом. Мы надеялись, что хоть здесь у нас будет несколько дней передышки.

В ту ночь мы впервые за долгое время смогли позволить себе хоть немного расслабиться и провалились в глубокий сон без снов. Однако в середине ночи нас разбудил грохот артиллерийских орудий, доносившийся откуда-то с юга. Сначала мы не придали этому значения, но потом разрывы снарядов начали приближаться к нашему бункеру, и стало окончательно понятно, что это ведет огонь артиллерия противника.

Я заставил себя подняться с койки и подскочить к бойнице. Я надеялся, что ни один из снарядов не разорвется настолько близко, чтобы меня смогли достать осколки. Через несколько секунд мне показалось, что я увидел что-то при вспышке очередного разрыва. Взяв бинокль, я вскоре заметил солдат противника на противоположном берегу реки. Это были полевые инженеры, сооружавшие понтонный мост. Я тут же приказал своим бойцам занять места возле бойниц, — но не высовываться без моего приказа.

В наши бункеры была проведена связь, чтобы мы могли докладывать командованию о наступлении противника. Я подозвал к себе Михаэля и поручил ему доложить о случившемся в штаб, а сам продолжил наблюдение.

Когда в штабе узнали о том, что противник пытается соорудить понтонный мост, в нашем секторе тут же заработала артиллерия, а мне приказали выступить в качестве наводчика. После того как упал первый снаряд, я отдал команду Михаэлю:

— Скажи им, пусть возьмут на пятьдесят метров западнее.

Однако следующий снаряд также не поразил инженеров противника.

— Пусть возьмут на десять метров восточнее, — сказал я.

И третий снаряд угодил точно в то место, где полевые инженеры начали сооружать понтонный мост. От него не осталось и следа. Однако тут же в сторону нашего бункера открыли огонь пулеметчики противника. Огонь был таким плотным, что пули то и дело залетали в бойницы, ударяясь о противоположную стену. Но мы залегли позади бойниц и оставались невредимыми. Мы грамотно разместились, и даже если бы какая-то пуля отрикошетила в нас, это вряд ли привело бы к смертельному исходу или очень серьезному ранению.

Наша артиллерия продолжала вести огонь по противнику. Это продолжалось очень долго, но наконец артиллерийские снаряды перестали взрываться рядом с нашим бункером. Это означало, что артиллерия противника замолкла. Огонь пулеметов также ослаб. Вслед за этим наша артиллерия также перестала вести огонь, чтобы не тратить снаряды без крайней необходимости. Пришла наша очередь уничтожать противника. Посмотрев в бойницу, я увидел, что несколько небольших групп солдат союзников уже находятся на нашем берегу, а еще несколько лодок подплывают к берегу. Я приказал своим бойцам открыть огонь. Одновременно с нами стрелять по противнику начали пулеметчики.

Положение солдат союзников было безнадежным. Они пытались окапываться, но наши пули настигали их раньше, чем они успевали сделать более-менее полноценный окоп. Как наши бойцы зло шутили после этого боя, они успели в лучшем случае вырыть себе могилы. Причем, что самое главное, на наш берег удалось переправиться не более чем сотне солдат противника. Думаю, что на противоположном берегу и при переправе их погибло в несколько раз больше. Все-таки наши артиллеристы знали свое дело.

Огонь из наших бункеров позволил ликвидировать всех врагов, перебравшихся на наш берег. Некоторым из них удалось немного продвинуться вперед, но они тут же подорвались на минах, установленных на подходах к бункерам. Таким образом, наступление противника было остановлено еще до того, как начало светать. Тела врагов так и остались лежать там, где они были. Мы не могли даже подойти к ним, чтобы забрать оружие и боеприпасы, поскольку были отделены от них плотным минным полем.

Утро и день прошли спокойно. Противник больше не пытался устраивать атаки на нашем участке. На следующий день я получил письмо от Ингрид. В нем были очень тяжелые для меня новости. Моя мама погибла во время бомбежки. Одна из бомб, сброшенных союзниками, угодила прямо в нашу булочную как раз в тот момент, когда мама была там. Булочная была пристроена к нашему дому, который тут же загорелся. К счастью, Ингрид и Курт в это время были дома, а не в булочной, и они успели вовремя выбежать наружу. После этого они поселились у Фридриха, дяди Ингрид, на ферме под Гамбургом.

Смерть матери ошеломила меня. Если бы я был моложе и не пережил всего, что пережил к этому моменту, я б разрыдался. Но я просто снова и снова перечитывал письмо в полном оцепенении, нервно постукивая пальцами по прикладу своего карабина.

Заплакал я позже, когда уснул весь мой взвод. Я вспоминал, как мать играла со мной в детстве, как она учила меня выпекать хлеб. А как мама боялась, что меня убьют на войне. По иронии судьбы я выжил на передовой, а она погибла, оставаясь в глубоком тылу. Я беззвучно плакал и вспоминал, вспоминал…

Когда я окончательно осознал, что больше никогда не увижу свою маму, меня охватила безумная ярость. Мне хотелось убить всех англичан и американцев. Мне хотелось убить даже Гитлера. Тогда я впервые отчетливо понял, что ему следовало остановиться после присоединения Судетов. Впрочем, ничего уже было не изменить. Со смертью матери я понял, что война действительно пришла в Германию и что теперь мы воюем за то, чтобы отстоять свою землю. Это приводило в отчаяние, но одновременно заставляло бороться до конца.