Убийство в Месопотамии - Кристи Агата - Страница 27

Я подпрыгнула на стуле. Какое совпадение, что он говорит это!

– Ваша дочь, – не сдержалась я, – она, может быть, испытывает tendresse[28] к одному из этих молодых людей?

– Нет, я этого не думаю. За моей дочерью увиваются Эммотт и Коулман. Думаю, что по-настоящему ни тот ни другой ее не интересует. Кроме того, есть пара молодых летчиков. Сейчас, по-моему, она никого не отталкивает. Нет, я думаю, то, что зрелый возраст посмел одержать верх над юностью, вот что ее возмущает! Она не знает жизни так хорошо, как я. Только когда доживешь до моего возраста, по-настоящему ценишь румянец школьницы, ясные глаза, крепко сбитое молодое тело. А вот женщина за тридцать может слушать рассказчика с сосредоточенным вниманием и вставлять иногда словечко, чтобы подчеркнуть, какой он замечательный малый, и немногие молодые люди могут устоять против этого. Шийла хорошенькая, а Луиза Лейднер была красивой. Великолепные глаза и эта изумительная золотая белокурость. Да, она была красивая женщина!

Да, подумала я про себя, он прав. Красота – удивительная вещь. Она была красивая. И это не того рода наружность, которой вы завидуете; вы просто сидите и восхищаетесь. Я почувствовала это в первый день знакомства с ней и сделала бы для Луизы Лейднер что угодно!

И все-таки поздно вечером, когда меня отвозили назад в Телль-Яримьях ( доктор Райлли заставил меня остаться и пообедать), я припомнила некоторые высказывания, и мне сделалось очень неуютно. Тогда я не верила ни единому слову Шийлы Райлли. Я объясняла это чистейшей злонамеренностью.

Но теперь я вдруг вспомнила, как миссис Лейднер как-то настаивала, чтобы пойти прогуляться одной, она и слышать не хотела, чтобы с ней пошла я. И я не могла не удивиться, так, значит, она собиралась встретиться с Кэри... И конечно, это было действительно немного необычно, ведь они обращались друг к другу так официально. Остальных она большею частью называла по имени.

Он, помню, кажется, и не смотрел на нее. Это, может быть, потому, что она ему не нравилась, или, может быть, совсем наоборот...

Я немного встряхнулась... Вот нафантазировала тут всякой всячины, и все из-за язвительного выпада девчонки! Это лишний раз показывает, как худо и опасно доходить до того, чтобы рассказывать такие вещи.

Нет, миссис Лейднер не была такой...

Конечно, она не любила Шийлу Райлли. Она действительно со злобой как-то высказалась за ленчем о ней при Эммотте.

А как он на нее взглянул. Взглянул, что и не поймешь, что подумал. Никогда не поймешь, что думает мистер Эммотт. Он такой замкнутый. Но очень милый. Милый, заслуживающий доверия человек.

Ну, а мистер Коулман – просто глупышка, таких поискать!

Тут я прервала свои размышления, потому что мы приехали. Было ровно девять часов, и большая дверь была закрыта и заперта на засов.

Ибрагим примчался с большим ключом, чтобы впустить меня.

У нас, в Телль-Яримьяхе, все ложились рано. Свет горел в чертежной и у доктора Лейднера в офисе, все остальные окна были темны. Должно быть, все улеглись спать даже раньше обычного. Проходя мимо чертежной, я заглянула вовнутрь. Мистер Кэри в нарукавниках занимался своим большим планом.

Ужасно больным он мне показался. Таким измотанным, усталым. Это вызвало у меня угрызения совести. Я не знаю, что было такого в мистере Кэри, дело было не в том, что он говорил – а говорил он очень мало и то самое обыденное, – и не в его поступках, так как это тоже не имело особого значения, но все же на него нельзя было не обратить внимания, все в нем, казалось, имело большее значение, чем имело бы у других. Он просто обращал на себя внимание, если вы понимаете, что я имею в виду. Он повернул голову и увидел меня. Он вытащил изо рта трубку и сказал:

– Ну как, сестра, вернулись из Хассаньеха?

– Да, мистер Кэри. Вы не спите, так поздно работаете. Все уже, кажется, улеглись.

– Я думал, что сумею справиться, – сказал он, – но вот поотстал немного. А утром надо на раскопки. Мы снова приступаем к работе.

– Уже? – потрясенная, спросила я.

– Это, по-моему, самое лучшее. Я так и сказал доктору Лейднеру. Он завтра большую часть дня будет в Хассаньехе по делам, но остальные все будут тут. Вы знаете, не очень-то легко сидеть здесь и смотреть друг на друга в таких обстоятельствах.

Он был, конечно, прав. Особенно при том возбужденном состоянии, в котором все теперь находились.

– В общем-то, вы, несомненно, правы, – сказала я. – Отвлекаешься, когда есть чем заняться.

Похороны, насколько мне было известно, должны были состояться через день.

Он опять склонился над своим планом. Не знаю почему, но сердце у меня болело за него. Я была уверена, что он и не собирался ложиться спать.

– Вы бы выпили глоток снотворного, мистер Кэри, – нерешительно сказала я.

Он покачал головой, улыбнулся.

– Я поработаю, сестра. Плохо привыкать к снотворному.

– Ладно, спокойной ночи, мистер Кэри, – сказала я. – Может быть, могу чем-нибудь...

– Не думаю, спасибо, сестра. Спокойной ночи.

– Я ужасно извиняюсь, – сказала я, вероятно, совершенно импульсивно.

– Извиняетесь? – посмотрел он удивленно.

– Это... это так страшно. Для всех страшно. И особенно для вас.

– Для меня? Почему для меня?

– Ну, вы были старым другом обоих.

– Я старый друг Лейднера. Ее другом я отнюдь не был.

Он сказал это так, как будто и действительно недолюбливал ее. Вот уж в самом деле хотела бы я, чтобы мисс Райлли слышала это.

– Еще раз спокойной ночи, – сказала я и поспешила к себе в комнату.

Я занялась кое-чем у себя в комнате перед тем, как раздеться. Простирнула несколько носовых платочков и пару моющихся кожаных перчаток, сделала запись в дневнике. Перед тем как наконец улечься, я выглянула еще раз за дверь. Свет в чертежной и в южном здании продолжал гореть.

Я подумала, что Лейднер, значит, еще на ногах и работает у себя в офисе. Как бы узнать, не следует ли мне пойти и пожелать ему спокойной ночи? Я колебалась, мне не хотелось показаться назойливой. Он мог быть очень занятым, мог не хотеть, чтобы ему мешали. В конце концов какая-то тревога подтолкнула меня. Пожалуй, от этого не будет хуже. Я просто скажу спокойной ночи, спрошу, не могу ли быть чем-нибудь полезна, и пойду.

Однако доктора Лейднера там не оказалось. Офис был освещен, но в нем никого не было, кроме мисс Джонсон. Голова у нее была на столе, и она плакала так, будто у нее сердце разрывается.

Это меня порядком разволновало. Она была женщиной спокойной и с достаточным самообладанием. А тут жалко было на нее смотреть.

– Что же это такое, дорогая? – закричала я, обняла ее, стала утешать. – Ну, будет, будет... Это никуда не годится... Вам не надо сидеть тут в одиночестве и плакать.

Она не отвечала. Я чувствовала, как рыдания сотрясают ее.

– Не надо, милая моя, не надо, – сказала я. – Возьмите себя в руки. Я пойду сделаю вам чашечку хорошего горячего чаю.

Она подняла голову и сказала:

– Нет, нет, сестра. Все в порядке. Я дура.

– Что же расстроило вас так, милая?

Она сразу не ответила.

– Это все так ужасно... – потом сказала она.

– Перестаньте думать об этом, – сказала я ей. – Что случилось, то случилось, ничего теперь не изменишь. Не к чему мучить себя.

Она выпрямилась и стала поправлять волосы.

– Я поставила себя в такое дурацкое положение, – сказала она своим хриплым голосом. – Я убиралась тут, приводила в порядок помещение. Думала, лучше заняться делом. А потом вот нашло на меня вдруг...

– Да-да, – быстро сказала я, – понимаю. Чашка хорошего крепкого чаю и бутылка с горячей водой в постель – вот все, что вам надо.

И она получила все это. Я не принимала никаких протестов.

– Спасибо, сестра, – сказала она, когда я уложила ее в постель и она попивала свой чай; теплая грелка лежала под одеялом. – Вы добрая, отзывчивая женщина. Я очень редко бываю такой дурой.