Убийство в доме викария - Кристи Агата - Страница 18

Я попробовал припомнить то, что видел своими глазами: лист почтовой бумаги с неровными строчками, а сверху аккуратно выведено «18.20». Несомненно, эти цифры были совсем не похожи на остальные каракули. Я ахнул.

– А что, если никакого времени там не было обозначено? – сказал я. – Предположим, полковнику Протеро где-то около шести тридцати надоело ждать, и он сел писать записку. И пока он сидел за столом и писал, кто-то проник через окно и...

– Или вошел в дверь, – перебила Гризельда.

– Он бы услышал скрип двери и поднял голову.

– Полковник Протеро был глуховат, как вы, должно быть, помните, – сказала мисс Марпл.

– Да, вы правы. Он все равно не услышал бы. Но неважно, как убийца проник в комнату, – он подкрался к полковнику Протеро и застрелил его. Потом увидел записку и часы, и у него родилась идея. Он написал сверху на письме «18.20», а часы перевел на восемнадцать двадцать две. Это была остроумная мысль. Он создал себе, по крайней мере так он полагал, железное алиби.

– И нам только осталось отыскать человека, – подхватила Гризельда, – у которого железное алиби на восемнадцать двадцать и никакого алиби на... да, это не так уж просто. Нельзя же узнать точное время.

– Но мы можем определить его в довольно узких рамках, – сказал я. – Хэйдок считает, что восемнадцать тридцать – это верхний предел, самое позднее время. Пожалуй, можно даже продлить до восемнадцати тридцати пяти. Исходя из наших с вами рассуждений, Протеро никак не мог проявить нетерпение до восемнадцати тридцати. Так что мы можем довольно точно определить время, когда было совершено убийство.

– Помните, я слышала выстрел? Да, все как будто сходится. А мне-то даже в голову не пришло. Какая досада! И все же, когда я стараюсь припомнить, мне кажется, что выстрел был какой-то не совсем обыкновенный. Не такой, как те выстрелы, что слышишь обычно.

– Громче? – подсказал я.

Нет, мисс Марпл полагала, что дело не в громкости. Собственно говоря, она затруднялась сказать, что в нем было необыкновенного, но настаивала на том, что выстрел был не похож на привычные выстрелы в лесу.

Я мог бы подумать, что она просто выдает желаемое за действительное, если бы она только что не развернула перед нами такую четкую картину, не обнаружила такой свежий взгляд на вещи, что я поневоле не мог не восхититься ее умом и дальновидностью.

Она встала, пробормотав, что ей давно пора идти, но не могла воспротивиться искушению обсудить все с милой Гризельдой. Я проводил ее к стене, разделявшей наши владения, закрыл за ней калитку и вернулся. Гризельда явно что-то старательно обдумывала.

– Все еще пытаешься решить тайну записки? – спросил я.

– Нет.

Она внезапно вздрогнула и раздраженно передернула плечами.

– Лен, я тут думала, думала... Кто-то смертельно ненавидит Анну Протеро.

– Ненавидит?

– Ну да! Неужели ты не понимаешь? Против Лоуренса нет ни одной достоверной улики – все показания против него косвенные, случайные, как говорится. Ему вдруг взбрело в голову зайти сюда, иначе никто бы и не подумал, что он замешан в преступлении. Но Анна – это другое дело. Представь себе: кому-то известно, что она была здесь точно в восемнадцать двадцать, ведь и часы, и время в письме – все прямо указывает на нее. Мне кажется, часы переставили совсем не ради алиби, по-моему, дело не так уж просто – кто-то хотел свалить всю вину на нее. Если бы мисс Марпл не сказала, что у Анны с собой не было пистолета, и не заметила, что она только заглянула сюда и сразу же пошла в мастерскую, – подумай, если бы не мисс Марпл... – Она снова вздрогнула. – Лен, я чувствую, что кто-то страшно ненавидит Анну Протеро. И мне... мне это не нравится.

Глава 12

Меня позвали в кабинет, когда явился Лоуренс Реддинг. Вид у него был измученный и затравленный. Полковник Мельчетт встретил его приветливо, почти сердечно.

– Мы хотим задать вам несколько вопросов – прямо тут, на месте, – сказал он.

Лоуренс недоверчиво усмехнулся:

– Кажется, французский метод? Реконструкция преступления?

– Мой милый мальчик, – сказал полковник Мельчетт. – Не надо с нами разговаривать в таком тоне. Вам известно, что другое лицо призналось в совершении преступления, которое вы хотели взять на себя?

Эти слова ошеломили Лоуренса, как молниеносный, сокрушительный удар.

– Д-д-другое лицо?.. – еле выговорил он. – Кто? Кто?

– Миссис Протеро, – сказал полковник Мельчетт, не спуская глаз с его лица.

– Чушь! Она тут ни при чем. Она на это не способна. Невозможно!

Мельчетт перебил его:

– Вам покажется странным, но мы ей не поверили. Могу добавить, что и вашим рассказам мы не верим. Доктор Хэйдок со всей ответственностью утверждает, что убийство не могло быть совершено в то время, которое вы называете.

– Доктор Хэйдок так считает?

– Да, так что, хотите вы этого или нет, вас это оправдывает.

Лоуренс все еще сомневался.

– Вы не обманываете меня – насчет миссис Протеро? Вы и правда ее не подозреваете?

– Даю слово чести, – сказал полковник Мельчетт.

Лоуренс облегченно перевел дух.

– Какой же я дурак, – сказал он. – Классический дурак. Как я мог хоть на минуту подумать, что она способна...

– Расскажите-ка нам все по порядку, – предложил начальник полиции.

– Да тут и рассказывать почти что нечего. Я... Я встретился с миссис Протеро в тот вечер... – Он замялся.

– Об этом мы знаем, – сказал Мельчетт. – Вы, наверное, думали, что ваши чувства к миссис Протеро – глубочайшая тайна, а на самом деле все давно знали и судачили об этом. Неважно – теперь это выйдет наружу, ничего не поделаешь.

– Ну что ж, если так... Надо думать, вы правы. Я обещал викарию, – он бросил взгляд в мою сторону, – уехать, да, убраться отсюда. Я встретился с миссис Протеро в тот вечер в мастерской в четверть седьмого. Я ей сказал о своем решении. И она согласилась, что это единственный выход. Мы попрощались навсегда, вышли из мастерской, и к нам почти сразу подошел доктор Стоун. Анна взяла себя в руки и держалась совершенно спокойно. Но у меня не хватило сил. Я пошел со Стоуном в «Голубой Кабан» и выпил немного. Потом я пошел домой, но, дойдя до угла, передумал и решил зайти повидать викария. Я чувствовал потребность с кем-то поговорить, отвести душу.

Служанка открыла двери и сказала, что викария нет, но он скоро будет, а полковник Протеро уже дожидается в кабинете. Понимаете, было неловко сразу уходить – как будто я его избегаю. Я сказал, что тоже подожду, и пошел в кабинет.

Он замолчал.

– Дальше? – сказал полковник Мельчетт.

– Протеро сидел у письменного стола в той позе, в которой вы его нашли. Я подошел. Он был мертв. Тогда я взглянул вниз и увидел, что рядом на полу валяется револьвер. Я его поднял и сразу узнал собственный револьвер.

Я остолбенел. Мой пистолет! Внезапно я понял, все понял. Анна тайком взяла у меня револьвер, для себя, понимаете, если жизнь станет для нее невыносимой. Может быть, он был у нее с собой в этот вечер. После того как мы расстались в деревне, она, должно быть, вернулась и... Господи! Я, видно, совсем свихнулся, что позволил себе такое подумать. Но я так и подумал. Я сунул револьвер в карман и вышел. И за воротами наткнулся на самого викария. Он сказал что-то приветливое, нормальное, про то, что должен увидеться с Протеро. На меня вдруг накатил приступ смеха. Он был такой спокойный, ни о чем не подозревал, а я весь взвинченный – вот так встреча! Помню, я выкрикнул какую-то чепуху и увидел, как он переменился в лице. Мне кажется, я был близок к безумию. Я пошел куда глаза глядят, ходил, ходил и больше выдержать не мог. Если Анна совершила страшное дело, то я несу за это ответственность, по чести и совести. Я пошел и признался.

Когда он кончил рассказ, воцарилось молчание. Затем полковник сказал деловым тоном:

– Я хотел бы задать вам еще несколько вопросов. Первое: вы трогали или перемещали тело каким бы то ни было образом?