Таинственный мистер Кин - Кристи Агата - Страница 50

И круглые карие глаза снова растерянно заморгали. Да, это был страшный удар: И главное — совершенно непонятно, что делать дальше.

Мистер Саттертуэйт понимающе кивал.

Довольно трудно было сразу собраться с мыслями, продолжал Энтони Косден. Как распорядиться оставшимся временем? Не очень-то весело сидеть и дожидаться, когда тебя придут обмывать. Чувствовал он себя пока вполне сносно — пока! Ухудшение, как ему объяснили, должно наступить позже. Какая бессмыслица — ждать смерти, когда ни капельки не хочется умирать! Естественно, лучше всего было бы продолжать жить как жил. Вот только что-то не получается…

Тут мистер Саттертуэйт деликатно вмешался: может быть, есть какая-нибудь женщина, которая?..

Да нет, куда там! Вообще-то женщин у него достаточно, да все не те. Его друзья и подруги — все люди очень жизнерадостные, покойников не любят. У него и у самого не было желания устраивать из последних месяцев своей жизни похоронную процессию. Словом, ситуация складывалась одинаково неприятная для всех, и в конце концов он решил уехать за границу.

— Но почему сюда, на острова? — Мистер Саттертуэйт никак не мог уловить какую-то деталь, какую-то важную подробность, ускользающую от него, но присутствие которой он ощущал всем своим существом. — Вы, вероятно, бывали здесь прежде?

— Да, — неохотно признался Энтони Косден. — Я был тут когда-то давным-давно, в молодости.

Взгляд его, словно против его воли, скользнул через плечо назад — туда, где за деревьями белел дом.

— Мне вспомнилось это место, — отвернувшись снова в сторону моря, — сказал он. — Один шаг — и вечность!

— И за этим вы вчера и приходили сюда, — невозмутимо произнес мистер Саттертуэйт.

Энтони Косден бросил на него полный смятения взгляд.

— Ну, знаете ли, это уж… — начал было он.

— Вчера вам помешало присутствие какого-то человека, сегодня — мое. Итак, вам уже дважды спасали жизнь.

— Можете считать как вам угодно, но — черт побери! — это моя жизнь, и я волен распорядиться ею, как захочу!

— Расхожая фраза, — констатировал мистер Саттертуэйт.

— Впрочем, я вас вполне понимаю, — милостиво согласился Энтони Косден. — Естественно, вам хочется меня отговорить. Я и сам на вашем месте попытался бы любого отговорить, любого, будь я хоть тысячу раз уверен, что он прав… А вы ведь понимаете, что я прав! Уйти быстро, без лишней тягомотины, честнее, чем еще полгода мучиться и обременять своим присутствием окружающих. К, тому же у меня нет ни одного близкого мне человека.

— А если бы был? — перебил мистер Саттертуэйт. Косден глубоко вздохнул.

— Не знаю. Но и тогда, наверное, так было бы лучше. Хотя что об этом говорить, раз нет ни одной живой души… — И он умолк, недоговорив.

Мистер Саттертуэйт взглянул на него с любопытством. Неисправимый романтик, он снова и снова пытался выяснить, нет ли у Энтони Косдена любимой женщины. Нет, твердо повторил тот. Впрочем, сетовать не на что. Он, в общем, прожил неплохую жизнь, жаль, конечно, что она так быстро кончилась, — но что поделаешь! Во всяком случае, у него было все, чего только можно пожелать. Кроме сына. А хорошо бы иметь сына! Приятно сознавать, что после тебя останется жить твой сын. И все-таки, повторял он, он прожил неплохую жизнь.

Тут терпение мистера Саттертуэйта лопнуло. Он заявил, что, пребывая на личиночной стадии развития, человек вообще не вправе судить о жизни. Поскольку выражение «личиночная стадия» его собеседнику явно ничего не говорило, он пояснил:

— Вы ведь еще даже не начали жить! Вы только в самом начале жизни…

Косден рассмеялся.

— Но послушайте, у меня в волосах уже седина. Мне сорок…

— Это не имеет ровно никакого значения, — оборвал его мистер Саттертуэйт. — Жизнь — это комплекс физического и духовного опыта. Мне, к примеру, шестьдесят девять лет — но за эти свои шестьдесят девять я успел испытать все. Лично ли, понаслышке ли — но я познал все, что только выпадает на долю человека. Вы же похожи на ребенка, который рассуждает о временах года, а сам не видел ничего, кроме снега и льда. Ни весеннего цветения, ни летней истомы, ни листопада — ничего не видел и даже не догадывается, что на свете бывает такое великолепие. И вы хотите лишить себя последней возможности узнать все это!

— Вы, верно, забыли, что мне осталось всего шесть месяцев, — суховато заметил Энтони Косден.

— Время, равно как и все прочее, — категория относительная, — возразил мистер Саттертуэйт. — Эти шесть месяцев могли бы стать самыми длинными и наполненными в вашей жизни.

Но Косден, похоже, остался при своем мнении.

— На моем месте вы поступили бы так же, — сказал он. Мистер Саттертуэйт покачал головой.

— Нет, — просто сказал он. — Во-первых, у меня не хватило бы духа. На это нужно мужество, а я не храбрец по натуре. Ну, а во-вторых…

— Что — во-вторых?

— Я для этого слишком любопытен. Мне всегда интересно знать, что будет завтра.

Косден неожиданно рассмеялся и встал.

— Не знаю, сэр, как это вам удалось меня так разговорить!.. Впрочем, не важно. Я, кажется, наболтал лишнего?.. Забудьте.

— И завтра, когда разнесется весть о несчастном случае, мне, вероятно, следует молчать? Чтобы, не дай Бог, кто-нибудь не заподозрил самоубийство?

— Это как вам будет угодно. Но хорошо уже, что вы понимаете: меня вам не остановить.

— Милый юноша, — невозмутимо произнес мистер Саттертуэйт. — Не могу же я к вам прилипнуть, как пресловутый банный лист. Рано или поздно вы все равно от меня отлипнете и выполните свое намерение. Надеюсь, что сегодня вы этого не сделаете… Вы же не захотите, чтобы меня обвинили в том, что я столкнул вас с обрыва?

— Разумеется, — усмехнулся Косден. — Если вы непременно желаете здесь остаться…

— Да, я остаюсь, — твердо сказал мистер Саттертуэйт. Косден добродушно рассмеялся.

— Ничего не поделаешь, видно, на сегодня мне придется свой план отменить. В таком случае, я возвращаюсь в отель. Всего хорошего! Возможно, еще увидимся.

И мистер Саттертуэйт остался сидеть на скамейке.

— Та-ак, — задумчиво пробормотал он. — Что же дальше? А ведь что-то будет дальше…

Он встал со скамейки и подошел к самому обрыву, глядя на волны, танцующие далеко внизу. Но сегодня это зрелище его почему-то не вдохновляло, он отвернулся и не спеша вошел в кипарисовую аллею. Оказавшись снова в саду, перед молчаливым, словно уснувшим домом с запертыми ставнями, он в который уже раз принялся гадать, кто же в нем жил и что происходило за этими безмолвными стенами. Поддавшись внезапному порыву, он поднялся по стертым ступенькам крыльца и потянул на себя одну из высоких, от пола до потолка, ставен с облупившейся зеленой краской.

Ставня, к его удивлению, подалась. Тогда, секунду поколебавшись, он рывком отворил ее — и отступил, смущенно ахнув. Сквозь стеклянную дверь на него смотрела женщина. Она была вся в черном, и на голове — черная кружевная мантилья[71].

Отчаянно путаясь в словах, мистер Саттертуэйт заговорил по-итальянски вперемежку с немецким — второпях ему показалось, что это будет ближе всего к испанскому. Ему невыносимо стыдно, сбивчиво объяснил он. Он просит у синьоры прощения. Затем, поскольку женщина не произнесла ни слова, он спешно ретировался.

Он просеменил уже полпути до ворот, когда сзади послышалось резкое, как выстрел:

— Вернитесь!

Окрик прозвучал по-английски и был похож на команду собаке — столько в нем было властности. Мистер Саттертуэйт тотчас же послушно развернулся и засеменил обратно, причем ему даже в голову не пришло оскорбиться или обидеться: он подчинился чисто по-собачьи. Женщина все так же неподвижно стояла в дверном проеме и невозмутимо оглядывала его с головы до ног.

— Англичанин, — сказала она. — Так я и думала.

Мистер Саттертуэйт снова пустился извиняться.

— Знай я, что вы тоже англичанка, я объяснился бы более членораздельно, — сказал он. — Приношу искренние извинения за мою непростительную выходку. Мне нечем ее оправдать, кроме как излишним любопытством. Просто очень захотелось хоть краем глаза увидеть, каков этот замечательный дом изнутри.